Васька и Эммануила

А Васька ей сразу понравился. Хотя местная голытьба и не импонировала ему, но был в нём некий шарм что ли, изюминка. Конечно, немного выпуклые глаза с жёлтым окоёмом белков попервоначалу слегка отпугивали. Синевато- сизый оттенок зрачков во всё глазное яблоко довершал это устрашающее зрелище, но... Ко всему привыкаешь, тем более в процессе, а не на мимолётный первый взгляд.
Бородёнка сивенькой капелькой, скромненько так, свисала с подбородка, но вытянутость физиономии придавала Ваське некую интеллигентность, пусть даже и родня была явно с азиатско- кавказским уклоном, да и прононс был такой,.. ну, немного блеющий что ли, гортанного типа. Василий вышагивал гордо подняв голову, держа выправку, ноги ставил аккуратно, стараясь на забрызгаться грязью, которой было навалом вокруг, хоть лопатой греби. Экстерьер, так сказать, был весьма неплох. Достался от предков, ясен перец. Особливо восхищал таинственный орден на левом плече. Эдакий трезубец Нептуна, но с закрученными наружу крайними пиками, что придавало сходство с французской геральдической лилией, а это уже признак королевских кровей. Породу- то ничем не испортишь. Манька сразу это просекла.
Кстати, ей не нравилось это сокращение: Манька. Её по паспорту, вообще- то, звали Эммануила. Тоже, знаете ли, не последних кровей особа, так что, знай наших, семь очков форы может дать. Манька,.. пардон, Эммануила была полненькой. Вернее, толстенькой. Да, что там крутить, выкручивать: была заурядной толстухой, да ещё в годах, да в болезнях. Эх- ма, жизнь, беда ты, разруха. Всё одинёшенька мыкалась, без друга, кавалера. Да... Скучно, девушки. Жила в прислугах у этих, как его, оглоедов голоштанных. Не могут привести кого- нибудь завалященького на двор помочь по хозяйству, в поле там, в огороде. Васька- то сам пришёл как- то месяца три назад. Заблукал небось, вот и вывернул на огонёк, да так и прижился.
А что? Много- то не просит, так овощей да зерна горсть. Всё думает. Заберётся ночью на крышу сарая и смотрит на звёзды. Манька по первости подумала: "А не чокнутый ли, Васёк- то?" Всю ночь на крыше зырить на звёзды, ну это как минимум перебор,.. наверное. Но ведь каждый с ума по своему сходит. Тебе ясный и понятный мир, а чужому - сумасшедший дом. Манька явно была субъективной особой и больше помалкивала, чем выдавала чего- либо глупо- болтливое на гора.
Она больше вздыхала. Шумно так, печально и грустно, как бы приглашая окружающих согласиться, что мир сир и убог, и нет в нём успокоения окромя матушки- смертушки, да и та стервоза больше под нож - божьих особей, нежели соборовать по старости. Кулёма с косой, прости господи.
Маня часто задумывалась о бытие, о трагичной неизбывности проходящего времени и часто приходила к мысли, что ойкумена была зла и неблагодарна к населявшим её, а зря ведь. Возьмём, к примеру,.. навоз. Это же жизнь. "Как это?" - Задастся вопросом некто. "А вот так- то," - ответит ему Эммануила. Естественное удобрение, ибо что из земли взросло, туда же и попадёт, только в другой консистенции. Так она, конечно, выразиться не могла по причине недостаточных когнитивных способностей, но предположить- то могла такое мнение или ей это мнение могло предполагаться где- то в глубине подсознательного. Объяснение понятное и простое. Видимо, по причине глубокой интроверсии психики Эммануила стремилась привлечь внимание Василия. Ну сидит же он на крыше, думает, бородой потряхивая. Как не принять за эмпатию мыслей и чувств. Звёзды, они ведь разговаривают с особо одарёнными особами, точно. Поэтому, когда Вася проходил мимо неё, Манька громче обычного вдыхала воздух и шумненько так выдыхала. Если не видеть процесса, то чудились кузнечные меха, только не хватало чуть позже удара прицельного молотка, а за ним кувалды- молота. Василий словно не слышал этих Маниных воздушных потуг и аккуратненько так вышагивал гусарским шагом мимо неё. Нет, он иногда косил в её сторону своим астрашенным бельмоватым оком, чем пугал восприимчиво- толерантную Манюню до дрожи в коленках. Но чуть позже, попривыкнув к таким устрашающим знакам внимания, Эмаманула стала воспринимать эти взгляды как оценочные: мол, чем дышим, думаем о чём. Короче, когда очень хочется, оно само заморочится.
Но и конкурентки не дремали, блин дырявый. Тут одна вертихвостка местная, коза драная, начала Васе строить глазки, постреливая направо- налево. Ага! Да Маньку- то на мякине не проведёшь. Шалишь! Как бы невзначай, ненароком, значит, Манюня подъезжала к очередной конкретной кикиморе и увесистым брюхом прижимала к забору, и, молча так, заглядывала в эти бесстыжие зёнки. Так та чуть не обмочилась, лядащая. Забор, бедненький, жалобно скрипел от натуги, прогибаясь под тяжестью разборок местных красоток, но двоюродный плетень издаля советовал ему потерпеть, сироте казанской, так как недолго осталось, вскорости зима нагрянет, все по "пещерам" попрячутся. Так ли всё было, это про плетень, неведомо, одно точно: зима не за горами. А коли есть факт, то и остальное чистая правда.
Но, наконец, (славное слово "наконец", оно обозначает начало нового, неизведанного или продолжение старого, но со свежим подтекстом) Василий... Пожалуй не так, вдруг Вася как- то остановился перед Эммануилой и долго, пристально разглядывал её. Той стало несколько не по себе от жёлто- сизого созерцания, но охота пуще неволи, стало быть, потерпим. Потом Василий эдак задумчиво просипел: "Эээ..." или "Мээ..." Видимо, хотел выразить свои чувства, что накопились за то время, пока он в раздумьях гостевал у них во дворе. Но, кроме этих глубокомысленных междометий, больше ничего не последовало. Хотя, стоп. Васька о чём- то воскликнул, но на каком языке, на каком наречии, вот в чём был вопрос. Тем более, что он в это время повернулся спиной к Маньке. Та прикинула, что Васька- то - иностранец, поэтому такой странноватый вид умалишённого, плюс, конечно, поведенческий паттерн, который загонял беднягу на крышу по ночам. Суть- то, конечно, не в этом, а в том, что начало общению было положено, а на каком языке объясняться в любви, дело десятое. Само собой о любви, вдруг взбеленилась Манька в душе. Любовь это такая сила, что никакая сила любви не пересилит ту силу любви, которая бурлит в груди у Эммануилы. И пусть только кто- нибудь попробует проверить эту силу любви, то ему, нет ей, конечно, мало не покажется. "Убью," - твёрдо решила Манюня, - "раскатаю в лепёшку и до ветру, чтоб и духу не было!" Крутенько, круче только яйца сваренные вкрутую. А вы как думали, чужого не нать, а своё, простите, звери добрые, накося выкуси!
А конкурентов- то и не было. Простыли как духи неземные, воспарили. Делали усиленно вид, что пришлый кавалер их не интересует и, что местные "тёрки" об том да об этом куда как привлекательней, и зело интересней. Ага, только не надо прикидываться косыми- то, астигматизм заработаете, стрелялки доморощенные. Но вес Манюни и в прямом, и в переносном смысле сделал своё асфальто- катковое дело и бунт на отдельно взятом корабле- дворе был подавлен в зародыше. Осталось дело за малым: как дальше вести себя с немалым Васютой. И дело, иначе и не скажешь, было сурьёзным. Надо брать быка за рога, решила Манюня, но то ли быка как раз- таки не было под рукой, то ли Васенька не подходил под роль рогато- мускулисто- свирепого мачо, застопорилось хорошее начало и "наконец" как- то стал терять две первоначальные буквы и перетекать свою неприятную прямолинейную форму. Вот именно.
Заневестилась осень. Поднавесила ало- кровавых гроздьев рубиновой рябины на лесных опушках и понеслось... Разверзлись хляби небесные и потекли дожди холодными, крокодильими слезами. И кого разнокалиберные поэты ибн прозаики прочили ей в женишки, до сих пор толком не ясно. Не договорились, не дописались, а тольки описали (тут каждый сам горазд по слогу вдарить, кому какой глагол более понравиться своим смыслом) кучу макулатуры в беспорядочных предположениях да заморочках. Да и какая к чертям собачьим свадьба, ежели хляби сверху, непролазная грязь, перемешанная с навозом, снизу. Сезонная помойка, вот что это такое осень! Понятно, почему при таком раскладе всё разладилось, расклеилось. Роль последней капли сыграл сосед этих оглоедов, что держали двор на унавоженном уровне. Пришёл как- то с утра никакой: со страшных похмелов. Искал где бы у кого перебить рубель- два на пиво, а тут Васятка нарисовался. Соседушка уставился ополоумевшими глазами на Василия, тот, в привычной ему манере физика- аутиста Перельмана, на него, сизо- равнодушно. Так и стояли минут пятнадцать- двадцать, пока дебильный соседушка не взревел как белый медведь в тёплую погоду: "Вася, Васенька!! А мы тебя, лишенца, давно похоронили. Думали тебя волки погрызли, хотя по старости тебя даже блохи чураются!" На ор выбежали испуганные хозяева и пришлый мужик, тыча заскорузлым кривым пальцем в Ваську, промычал нечленораздельно: "Моё!" Оглоеды не заставили себя долго упрашивать с ответом и визгливо, потому что женщинам завсегда у нас дорога и первое место, и плеть, ответили нечленораздельщику откровенно и интеллигентно: "Чё орёшь, пьянь, в такую рань?" Поэзия, однако. Сосед не унимался и голосил далее: "Мой - этот поганец, плоть от плоти, кровь от крови!" Чего несёт, скотина, никто не понял да и разбираться- то мозгов больших не было. Ясно одно: хочет чего- то или кого- то забрать, захамать, при чём задарма. Накося, выкуси, говнюк! Беседа явно желала перейти в драку, потому как ей было смертельно скучно в этой забубённой глуши, где было только утро, а день и вечер по каким- то сугубо серьёзным обстоятельствам отсутствовали. Объяснялось просто: люди пили как лошади и по этой уважительной причине время вело себя крайне экономно: встал с утра с похмелья, опохмелился, дальше пару стаканов на старые дрожжи и, потом как в фильме "День сурка", снова утро. Кстати, лошади на этом дворе сивуху ни- ни. Потому что правильные были, а, может, потому что их вовсе на этом дворе не было. Да неважно, главное драка! Мужик- оглоед уже примерил дрын на руку, баба выпустила когти- ногти, но тут соседушка ткнул- таки в правильную сторону: в тавро на плече у Васьки и всё стало на свои скучные места.
Тремолирующими руками сосед- алкаш достал из замызганных штанов грязную, в жирных пятнах бумажонку, на которой сине- чёрным в разводах по белому был обозначен тот факт, что Васька принадлежит обладателю этого документа. Да! Там был отпечатано тавро в виде трезубца, который из- за загнутых крайних пик, был похож на французскую лилию. Крыть оглоедам было не чем. Козырной туз пикей. Мужик- оглоед с сожалением отложил дрын, баба нервно- презрительно сплюнула, присовокупив плевок: "Без бумажки ты - какашка!"
Похмельный соседушка, с трясущейся высокомерностью, нащупал замызганный ошейник на шее Василия. Оказывается, это была не благородная оторочка, как по началу казалось Манюне, а грязная верёвка, похоже, погрызенная блохами. День рассыпался на мелкие, испачканные нечистотами разочарования, осколки.
Итак, ухватившись судорожно за верёвку- ошейник, мужик потянул старого козла прочь со двора. Было слышно как он громко и сердито выговаривал животине: "Козлина ты неблагодарная! Я тебя с малых лет кормил, выхаживал, а ты на старости аки Лев Толстой в бега ударился. Дома- то коза по тебе сохнет- засыхает. Не жрёт ничего, худая как борона только рога и торчат. Козёл ты, Васька, вонючий! На старую опухшую корову такую кралю разменял." Долго ещё слышалась его бубнота, ветер- то в сторону двора дул. Эммануила была в нелёгком шоке, у господа в этой... Ну, детали не так важны, главное суть, а она была, как всегда, с гнильцой. Манька с горя врезала что есть мочи рогами по ни в чём не повинному забору. Тот громко хрякнул гнилыми досками и приказал долго жить. Плетень скромненько так смолчал. Понятно, жить- то всем охота. Оглоед, странно выпучив выпуклые глаза, которые, казалось, дай по затылку так и покатятся по коровьим лепёхам да по козьим катышам, в изумлении открыл рот. Было с чего: корова- то тихою да смирною слыла как стог сена на поле, а тут такое! Мужик опрометью бросился в дом, баба на всякий случай заголосила во весь голос, отвратительно кривя рот и при этом показывая всему белу свету неровные гнилые зубы. Про "амбре" изо рта помолчим, так как химическое оружие давненько под запретом Венской конвенции от ...надцатого года. "Милая! Да на кого ж ты нас покидаешь!" - висело вонючим туманом в воздухе, - "Да как же мы теперя одни- одинёшеньки- то в годину суровую, всеми святыми проклятую жить- поживать- то будем- ма!" Это"будем- ма" было подхвачено эхом. Видимо, по той причине, что неологизмы и там были в цене. Где? Они бы ответили, но это выглядело бы, а тем более слушалось крайне нецензурно. А не надо в рифму задавать вопросы людЯм необразованным, живущим только лишь духом... со свинарников и коровников.
Эммануила боковым зрением, как положено жвачным, увидела что к ней приближается хозяин с ножовкой. "Решил помучить перед смертью, садюга!" - Подумала Манька, но тот, потея и скрипя зубами, (дело тяжкое для запойного утра) просто отпилил ей рога. Эммануила лишилась последнего украшения. "Лучше бы башку отпилил, помойник непросыхающий!" - пронеслось где- то в глубине Манькиного коровьего мозга.
Стало тихо- тихо, было слышно как собачатся кузнечики в траве, а из окна неслось в синюю даль песня: "Дельфин и русалка они, если честно, не пара не пара..."