О том, что мой дядя Джош при смерти и хочет меня увидеть, я узнал в последний момент. У меня горел проект на работе, но смерть родственника - не та милая дама, с которой поспоришь о времени визита. Пришлось покупать билеты и лететь к дяде.
Жил дядюшка в жутком районе, в доме для бедных стариков, которым доброе правительство готово скостить цены на рент за квартиры, забрав взамен львиную часть пенсии. У самого подъезда валялся пьяный вдрызг нищий негр; в лифте вонялo несвежим супом, а в комнате - немытым старческим телом и лекарствами. Сам дядюшка был серо-желт, как простыни на которых лежал. Его круглые некогда щеки опали, и в костистом лице так явственно проступили черты отца, ушедшего лет 15 назад, что у меня свело горло.
- Вылитый брат, - проквакал он, сверля меня лихорадочно блестевшими глазами, - Наша кровь... Я тебя позвал, чтоб ты забрал вот это, - он любовно посмотрел на картонный ящик размером с телевизор, потеснивший склянки на его обеденном столе, - завтра мне на операцию, а эти костоломы наверняка меня зарежут. Не хочу, чтоб это все валялось на свалке среди разного дерьма.
Я кинулся было его утешать, но дядя отвел все мои возражения судорожным взмахом высохшей старческой руки.
- Не надо за меня молиться - зло проговорил он слабым фальцетом,- Он не не поможет. Я сам побывал в его шкуре. Не возражай! Слушай! Когда умерла Луиза, а я ее скорее терпел, чем любил, на меня рухнула пустота. Все же, когда рядом живое существо, пусть даже не очень умное, но послушное, прибирающее в доме, слушающее твои ворчливые монологи против остолопов в конгрессе - тебе полегче. От нечего делать я затеял длительные прогулки, как бы для моциона: вокруг дома, по соседним кварталам, и случайно надыбал на крохотный музейчик марионеток неподалеку. Мы сдружились с его хозяином. Я порой чинил его куклы, а он меня научил ими управлять. Мы даже дали несколько представлений для местной детворы на избитые сюжеты детских сказок. Так, - по мелочи: Джек и бобовое зерно, Красная Шапочка. Младенчески-ориентированные истории надоели мне очень быстро, но я втянулся; настругал марионеток уже лично для себя. В некоторых мне удалось добиться сходства с самим собой, с покойной Луизой, с моими бывшими сослуживцами или друзьями по колледжу. По вечерам я сам для себя проигрывал сценки из давно ушедшей жизни, происходили, как могли бы произойти, сложись обстоятельства иначе. Я набрался наглости и вырезал фигурки библейских пророков, фигурки Рузвельта, Черчилля, этого мерзавца Гитлера... На сцену райка вышла альтернативная библия, альтернативная история... Понятно, что у меня всего десять пальцев, да и те сведены артритом. Но я приспособился: к ручкам и ножкам марионеток побольше я подвязывал конечности кукол поменьше, и они друг друга приводили в движение. Со временем, марионетки даже обрели самостоятельность: достаточно было потянуть за самую большую веревочку и начинался настоящий спектакль, в котором я почти не играл никакой роли: куклы вели себя, как им казалось правильным: танцевали, смеялись, ссорились между собой, а уж если следовали моим замыслам, то разве что самым общим. Я хорошо слышал и различал их тоненькие голоса, пусть они пищали комарами, на уровне ультразвука. Они все взывали ко мне, молили меня о чем-то, ведь я был их Богом! Но я давно позабыл, какая ниточка к кому ведет, и ничем не мог помочь, а починить их было уже невозможно... Бедняжки, наверное, рвались в свой деревянный рай, а я был Богом райка, такая вот незадача... Но все равно, это был мой мир, неповторимый мир, который я создал. Иногда мне казалось, что он влияет и на тот, в котором я живу. На сцене разыгрывается сцена из всемирного потопа - и сосед с пятого этажа забывает о кране в ванной, заливая весь пролет. У меня разворачивается бегство из концлагеря - и овчарка сторожа со склада, мимо которой я проходил уже тысячи раз, срывается с поводка и меня кусает. Да и нынешняя болезнь... Я как раз обдумывал Армагеддон...
Дядя закашлялся, и я бросился отпаивать его водой. Излишне упоминать, что всю эту ахинею я выслушал с самым почтительным выражением лица: старость немилосердна и к самым светлым умам, а дядюшке завтра предстояла операция. Он, кстати, так и не вышел живым из больницы, и мне пришлось тащить неподъемный ящик с игрушками через два штата к нам в дом: не мог же я нарушить обещание, данное покойному.
Разумеется, марионетки сами по себе не двигались; какая нить была основной разобрать было нереально: веревочки сбились в огромный запутанный ком, из которого мы с женой вырезали фигурки маникюрными ножницами. Мы отдали куколок малышке Амалии, моей дочке. Она ими уже лет семь играет. Когда она стала связывать фигурки ниточками между собой, я, было, встревожился.
Но пока все хорошо: бизнес процветает, мы здоровы. Даже климат улучшился: весны приходят пораньше, ураганы проносятся все реже. Амалия - светлая, добрая девочка, злого не нафантазирует. Да и дурость все это: о чем я только думаю да еще всерьез!