Злыбь сидит у реки, умостившись на мшистом камне, вырывает из собственной шкуры клоки шерсти и плетёт сеть. Плетёт аккуратно, разглаживая каждый волосок гладкими чёрными пальцами, и тянет грубую, рубленую мелодию. Песня стелется по стылой земле, водной глади, качает ивовые гибкие ветви, проникает в дрёмные норы и пустующие гнёзда. Всякий, кто слышит эту песню, проваливается в зыбкий сон.

Злыбь откладывает сплетённую сеть в сторону, сладко тянется, похрустывая застывшими от долгого сидения суставами, и идёт собирать спящих. Она бережно складывает жуков, синиц, полевых мышей, ужей и мотыльков в тёплую и влажную сумку на своём животе. В сумраке её глаза сверкают жёлто и полынно, а зубы светятся на безгубом лице. При охоте Злыбь прикрывает рот длинным хвостом, чтобы луна не смогла выдать её кривой оскал, но сегодня другая ночь.

Ночь чудищ и кошмаров.

Злыбь вновь спускается к реке, входит в ледяную воду – лапы вот-вот сведёт судорогой, и эта грань кажется настолько сладкой и восхитительной, что Злыбь закатывает глаза и тихо стонет. Потом она припадает к набухшему вымени тумана и жадно сосёт шершавое, пряное молоко. Из сумки вылезают крылатые, скользкие и густые страхи, цепляются за тёмную шерсть и ползут вверх к груди и плечам. Злыбь нежно снимает чудовищ и вплетает их в сеть. Когда последний оказывается привязанным, она закидывает сеть в реку.

Под утро Злыбь осматривает богатый улов: крики и молитвенный шёпот, сломленные души и безмолвный ужас, смятые простыни и украденные тапки.
Злыбь медленно и с наслаждением ест, откусывая небольшие куски, и безбоязненно щурится на всходящее солнце.

Её шерсть дымится, но уже не горит…