Разбухшие от избыточной влаги сизые осенние тучи в изнеможении разлеглись на плоских крышах домов. Они стекали тонкими струями дождя, избавляясь от чрезмерной тяжести, чтобы, возможно, однажды серыми облаками подняться в небо и двинуться дальше. В такие вечера, когда заканчивались часы посещения, было особенно тоскливо от бесконечно-унылого дождя, монотонно стучавшего по железным наличникам больничных окон.

- Зовите меня «просто Мария», ну, как в том сериале, - тяжело опираясь о край стола, она устроилась на единственном стуле.
Просто Мария была крупной рыхлой старухой с больным сердцем, сахарным диабетом и букетом сопутствующих болезней, в безразмерном халате поверх такой же ночнушки, с черным пластмассовым гребнем в редких, засаленных волосах. Ее палата была напротив нашей, и по вечерам она стала приходить к нам травить анекдоты: «Молодая, закрой уши, дальше тебе знать еще рано». Она говорила спокойно, совсем без эмоций, а такие же, как она, седые и насквозь больные старухи, держась за бока, смеялись слезящимися глазами и вставными ртами. В такие вечера под мягкую сахарную подушечку за щекой и принесенные родными сладости, которые выкладывались на стол из всех тумбочек: «Чего уселась там одна, на вот, бери шоколадинку-то!» – такие разные, одни вечно ворчавшие, другие тихие и замкнутые, мешавшие спать друг другу по ночам храпом и скрипом кровати, они забывали об осени, болезнях и одиночестве. Больница становилась для них санаторием, где можно потусить и наобщаться вволю, сэкономив жалкую пенсию, часть которой они умудрялись отдавать детям и внукам.

Однажды просто Мария пришла к нам в палату и также невозмутимо, как травила анекдоты, начала разговор за жизнь: о своем муже, горьком пьянице, что часто бил ее, и, в конце концов, однажды повесился, оставив ее одну с двумя малыми детьми на руках. О любимом непутном, в отца, сыне, что последовал за ним той же дорогой. Как пыталась его уберечь, искала, вытаскивала, отмывала, но все равно схоронила до срока.
- Раньше вот сидела дома на кровати и выла, выла… Пока соседка по площадке не спросила однажды: «Не знаешь, - говорит, - кто у нас собаку завел? Воет всё воет, бедняжка». С тех пор закрываю харю подушкой, чтоб не слышно было.
Она осталась со слабоумной дочерью инвалидкой. Научила ее шить на машинке – здоровая ведь уже – и брала для нее заказы по подшивке простыней, чтоб копейку для себя могла заработать.
- У всех дети вырастают, помогают-ухаживают за немощными родителями, а я с ней до смерти нянчиться буду. Вот помру, как будет без меня жить, большая, как корова, а понятия нету, - рассказывала она так же спокойно и без эмоционально, как вчера анекдоты, в мертвой тишине палаты. – Ладно, девоньки, пойду к своим, засиделась. Хорошо у вас тут, весело, не то что в нашей мертвецкой.

Просто Мария давно ушла по Млечному пути, веселя ангелов и оставив на земле свое большое, больное тело.

Тогда, молодая, перспективная первокурсница ВУЗа, загремевшая в больницу с бронхитом, я ныла о том, как же мне тяжело и одиноко без мамы-папы-друзей живется. Каждый несет свой крест и каждому дается по силам его, но то, как его нести, стала уроком жизнь этой простой старухи – Просто Марии.