Это рассказ не о том, как меня призвали, и я отправился в Армию. Нет, солдатом я стал значительно позже, когда позади уже был год службы, и произошло это осенью 1979 года.
Рота готовилась к вечерней поверке. Из укромных мест, где прятались в личное время от дедов, начали стекаться салабоны из весеннего призыва. Кто-то дописывал письма, кто-то докуривал в курилке, кто-то, поглядывая на дорожку, ведущую к подъезду нашего крыла казармы, пытался угадать, кто будет на поверке: капитан Подолин, командир роты, или старшина, прапорщик Барабанов. Я дописывал стихи в завтрашний Боевой листок, когда по «взлётке» кто-то, грохоча сапогами и позвякивая набойками на них, пробежал с криком:
- Шухер! Граф идёт!
Граф – это прозвище нашего «папы», ещё одно имя нашего командира роты, и Графом его прозвали не от балды: всем видом, принципиальностью и уверенностью в себе он внушал трепет солдатам, как тот самый граф Суворов. Его и уважали, и побаивались даже распоследние разгильдяи. А ещё он любил песню «Вставайте, граф!».
Я убрал принадлежности в шкаф, а из-за двери уже звучал зычный голос дневального:
- Рота! Смирно!
Ну всё, пора и мне выходить в свой кубрик - сейчас объявят построение на вечернюю поверку. В тишине роты, застывшей в строю в две шеренги, скрипнула дверь, и в расположение вошёл старшина. На наше удивление, как и командир, он был в полевой п/ш форме, с также, немного провисшей от тяжести кобуры, портупеей. Старший прапорщик встал рядом с ротным не как обычно, не по-домашнему, а с отданием воинской чести. Краем глаза мы начали переглядываться, предчувствуя что-то недоброе, что грядёт по наши души. И хмурые, сосредоточенные лица отцов-командиров только нагнетали гротеск происходящему. Мои мозги, тут же включившись, отметили, что сегодня вся рота собрана в полном составе: все сто сорок два бойца, кроме двоих, которые находились в госпитале. А старшина тем временем, раскрыв журнал поверок, начал перечислять фамилии. Командир же внимательно вглядывался в наши лица, словно стараясь что-то понять для себя.
Наша шестая рота не была чем-то особенной. В ней было всё то плохое и хорошее, что свойственно было ротам того времени, с их дедовщиной и ночными праздниками, с невесть откуда принесёнными сигаретами, пластинками и выпивкой.
Мои размышления оборвал голос Подолина:
- Рота! Слушай приказ министра обороны СССР!
С первых фраз, среди которых фигурировали слова про интернациональный долг, мне стало как-то нехорошо внутри. Наверное, именно это и называется трясущимися поджилками. Другие выглядели не лучше, уже поняв, что пришёл наш черёд. Ещё была робкая надежда на то, что недели две будут сборы, подготовка и проверка оружия, но приказ завершался словами о том, чтобы приступить к его исполнению в течение трёх суток с момента получения.
Граф закончил чтение, молча снял фуражку платком протёр залысину носовым платком, и вполголоса добавил от себя:
- В штаб приказ поступил вчера, всю необходимую подготовку офицеры части сегодня провели, и в шесть утра подойдут грузовики для погрузки вооружения и личных вещмешков. Вопросы есть?
Повисла абсолютная тишина. Подождав пару минут, командир вновь обратился к нам:
- Я, согласно приказу, как кадровый офицер, туда поеду, и у меня есть вопрос к вам, но сперва те, у кого он единственный кормилец в семье - выйти из строя. Те, у кого есть один ребёнок и он ожидает рождения второго – выйти из строя… Сомкнись!
Мы сомкнулись: напротив нас стояли одиннадцать человек, и ротный папа продолжил:
- По расписанию проведения работ в условиях боевых действий, рота находится под защитой боевого охранения, которое получает на руки оружие. В боевое охранение входят командиры взводов с табельными пистолетами и автоматами, командиры отделений с автоматами, ротный расчёт гранатомётчиков, пулемётные расчёты всех четырёх взводов. Если есть сдавшие снайперский минимум, то они направляются в секреты с закреплёнными за ними винтовками СВД. Всё. Остальные – работают. Оружие солдатам-сапёрам – не выдаётся, чтобы не мешало. И теперь остальной роте я задаю свой вопрос: кто доверяет мне, как командиру и готов добровольцем отправиться со мной, следуя приказу министра оказывать интернациональную помощь братскому афганскому народу? Три минуты на размышление.
Снова молчание. Три минуты мучило меня желание остаться, не идти добровольно совать голову под пули, и три минуты немыслимо мучительный стыд корил меня за то, что я со своей винтовкой так нужен буду своей родной роте! Ведь я - единственный стрелок в ней! Я прекрасно знал и понимал, что остаться в живых ушедшему в секрет – десять из ста; что пока снайпер не будет уничтожен огнём миномётов и пушек, нападающие не смогут продвинуться, ведь стрелок секрета трассирующими пулями указывает цели пулемётным расчётам, выдавая этим и себя врагу. Да, конечно, два выстрела, и смена позиции, но под разрывами в гористой местности, где камни – те же осколки, осуществить её - малореально. Майка прилипла к спине, на носу повисла капля пота. Ох, тяжко принимать правильное решение!
Командир посмотрел на часы и произнёс:
- Всё, время истекло. Добровольцы, пять шагов вперёд!
Отсчитав пять шагов, к невероятному своему удивлению, я обнаружил огромное пространство до ближайшего ко мне. Страшно было скосить глаза за плечо и увидеть сколько их, вчерашних приятелей-товарищей осталось стоять. И снова голос командира:
- Сомкнись! Кругом! По порядку номеров, рассчитайсь!
Я оказался первым. Комсорг роты, кандидат в КПСС, командир взвода, сержант моего призыва, моего карантина, москвич Алтухов – не вышел! Я, беспартийный разгильдяй – вышел, а он – нет! Все эти, такие правильные и политически подкованные - оказались гнидами, партийцы-комсомольцы! Возмущению моему не было предела, и я твёрдо и громко произнёс:
- Первый!...
…- Сорок четвёртый. Расчет закончил.
Снова покойницкая тишина.
Капитан со старшиной сокрушённо покачали головами. Оставшиеся стоять в строю понуро опустили головы. Некоторые заметно покраснели от стыда. Заложив руки за спину, командир прошёлся вдоль нашего строя добровольцев, вглядываясь в лицо каждого из нас, и стараясь запомнить каждого. Старшина тем временем каждого отмечал в блокноте.
Командир, пройдя вдоль нашего короткого строя, остановился напротив меня:
- Спасибо, зёма, не опозорил, не то, что это - он кивнул за спину на сержанта Алтухова. - Честно говоря, не ожидал от тебя. Почему так решил?
- Так ведь я - стрелок, а тут – каждый ствол на счету будет!
- Но ты же знаешь, что это для тебя будет означать?
- Да, но рота успеет занять оборону.
- Спасибо, сынок, ты стал настоящим солдатом.
Капитан повернулся к нам, вышедшим, и сказал:
- Сыночки, обещаю, что за каждого из вас буду готов костьми лечь! Мы теперь – братья по оружию. Вышли не все, но я рад, что почти все русские – вышли, - он обернулся на Алтухова и ещё нескольких, а после продолжил – Вышли все десять казахов, молодцы ребята! Половина из украинцев, ни один молдаван - не вышел. Трое из шестидесяти узбеков, все кавказцы – вышли. Но это так, для справки. Посмотрите друг на друга: к этим товарищам вы можете безбоязненно, повернувшись спина к спине, биться: они – не подведут!
А теперь: рота, смирно! Слушай приказ командира воинской части № 74 138 за номером…
Приказ заканчивался словами о том, что выступает рота на ивановский аэродром для отправки полным составом.
- Повторяю для тех, кто не понял: полным составом! А то, что было, мальчики, - так это была проверочка на вшивость. Должен же командир знать, с кем ему идти в бой! Жестоко, согласен, но война вообще штука жестокая, а мы едем на войну. Всем сверить номера закреплённого за ним оружия в оружейке, проверить состояние оружия, мыть руки и - спать, не бродить. Подъём в пять утра. В самолёте доспим. Вольно! Разойдись!
В последующие три дня мы маршем шагали по предрассветным улицам города на аэродром; и, стоя в колонне по четыре, до обеда ждали погрузки, но приказ отдавался ротам также стоявшим справа и слева от нас: «По аппарелям, в самолёт по двое бегом марш!».
А после, к обеду третьего дня этой пытки ротный зачитал нам приказ министра об отмене прежнего приказа и приказе ожидать нового. В казарме нам опять выдали постельное бельё, снова поставили роту на довольствие, и мы служили - только отношения как-то сами собой изменились. Мы даже садились за столы не как положено, по отделениям, а так, что четыре стола занимали наши сорок четыре бойца, а остальные – за другими. Впрочем, офицеры роты этого словно не замечали. За нашим столом больше не было деления в котле: мясо – старикам, баланду – остальным. Да и вообще, стариковщина в роте сошла на нет. Стало немного грустно жить, находясь дома, в роте, все сидели притихшими, ожидая нового приказа, хотя в целом было терпимо. Никто уже не смеялся над теми, кто любовался снежинками или читал классику, писал в письмах о глубокой любви к жизни, помогал младшим по призыву или не видел национального различия. Просто мы стали настоящими солдатами, готовыми в любой момент, по приказу Советского Правительства с оружием в руках выступить на защиту нашей Родины, Союза Советских Социалистических Республик.

Август 2016.