Артур Кулаков

Омывшийся в реке

Горт вошёл в свою убогую хижину, сел на койку и, прислонившись спиной к обитой дранкой стене, безвольно опустил усталые руки.

Его бедные руки! Ему всего девятнадцать, а пальцы уже едва сгибаются, поросшие толстыми, уродливыми мозолями. Эти руки цвета гнилой рогожи, упавшие на верблюжье одеяло, совсем ничего не чувствуют. Они стали какими-то чужими, и с каждым днём в них всё меньше силы.

Но не только тяжёлая работа угнетает его, с малолетства привыкшего трудиться из-под палки. Его жизнь нелегка, но, в сущности, была бы терпима, если бы не капризы хозяйки. Опять она ждёт его в своей роскошной спальне. Мало ей пяти предыдущих ночей. С утра до вечера мучайся, не разгибая спины на знойном поле, а после захода солнца тащись к стареющей сластолюбице.

И никакой поблажки за этот дополнительный ужас. Горт слабеет с каждым днём, а ей нет до этого никакого дела. Даже если он сляжет от полного истощения, всё равно его погонят на работу. А не сможет идти - привяжут к лошади или телеге и потянут по глинистой дороге до самого поля и бросят там. Если ему повезёт и он выживет под нещадным солнцем, его таким же образом вернут домой. И будут волочить туда и обратно до тех пор, пока он либо не начнёт двигаться сам, либо не испустит дух.

Не первый раз приходилось Горту видеть подобное. Так погиб его отец, мужчина крепкий, но, на свою беду, полюбившийся трём подружкам хозяйки. Он держался почти два месяца, пока не превратился в шатающуюся тень. Когда же горлом у него пошла кровь, он явился к госпоже просить её об отдыхе и лечении, но она и слушать его не стала. И хотя больше его не звали по ночам обслуживать женщин - толку от него в постели всё равно уже не было, - зато и не позволили чахоточному работнику бездельничать в самую страду.

И вот теперь пришла очередь его сына, юного Горта, отдавать свою жизнь жестокой владычице.

Но это ещё полбеды. Если она или какая-нибудь из её подруг родит от него сына, а то и нескольких - вот тогда и начнётся для него настоящий ад. Заводи козу, чтобы кормить младенца молоком, бери его с собой на работу, заботься о нём, не имея достаточно сил позаботиться о себе... Хорошо, если родится девочка - её воспитает мать, и отцу её даже не покажут, она вырастет в роскоши и станет хозяйкой над рабами-мужчинами... Вот так, женщине пристало любить, лелеять и баловать только дочерей, тогда как сыновей ждёт короткое, убогое детство, а лет с десяти - работа наравне со взрослыми. Работа до скорой смерти - больше тридцати пяти мужчины не живут.

Солнце наполовину уже зашло за дальние холмы, когда Горт вышел из хижины и направился к реке. Прежде чем явиться к госпоже, ему необходимо как следует помыться. Не дай бог она учует неприятный запах! Тогда не избежать ему розг или гибких ореховых палок. Её служанки такие свирепые - львицам поучиться бы у них жестокости!

Помывшись, он сгрёб лежащую на берегу одежду, надевать которую уже не мог, чтобы не перенять от неё смрад грязи и пота, и нагишом вернулся в хижину. Там он съел половину чёрствой лепёшки, запил её разбавленным прокисшим вином и, тяжело вздохнув, пошёл сквозь туманный сумрак к своей ненавистной хозяйке, сиятельной Ланте, крупнейшей в округе землевладелице.

Посвежело. Если бы у Горта была сменная одежда, разве он плёлся бы в чём мать родила, ёжась от холода и стыда, мимо хижин с едва тлеющими окнами, мимо внимательных лиц своих товарищей, сидящих у дверей в ожидании сна, мимо оценивающих, похотливых глаз хозяйкиных служанок, мимо высоких, мужеподобных надсмотрщиц, с гадкими ухмылками указывающих на него хлыстом или дубинкой?

Горт никак не мог привыкнуть к нескончаемым унижениям, нелегко ему было подчиняться и терпеть обиды. Другие мужчины относились к побоям, зуботычинам и насмешкам легко и тут же их забывали, но у него не получалось быть таким же беспечным и толстокожим.

Сиятельная Ланта уже ждала его, лёжа навзничь на шёлковом покрывале. Дрожащие огоньки светильников выхватывали из полумрака её невероятно объёмистое тело.

- Иди ко мне, негодник, не заставляй мамочку ждать тебя, - сказала она, как только он вошёл и осторожно прикрыл за собой дверь, - хозяйка не терпела громких звуков.

- Иду, мамочка, - послушно ответил он, стараясь подавить отвращение.

Все мужчины, допущенные к телу сиятельной Ланты, должны были называть её мамочкой. Однако жуткая ирония заключалась в том, что она действительно была родной матерью Горта. Матерью, которая никогда не кормила его грудью, не пеленала, не воспитывала, не бодрствовала у его кроватки, когда он был болен, да и, судя по всему, давно забыла, чей он сын, а стала использовать его в качестве любовника, когда он вырос под опекой несчастного отца.

Вот так, по закону она не была его матерью - у него был только отец, который обязан был воспитать сына. Зато у его сестры, заносчивой и бездушной Бины, была добрая, любящая мать. Поэтому Бина никогда не работала, целыми днями носилась по лугам на своём пони и с наслаждением огревала хлыстом попадавшихся на пути мужчин. Однажды отец Горта вернулся домой с красной полосой на лице и спокойно, как об укусе комара, сказал сыну:

- Это сестра твоя постаралась, шалунья.

Давно уже труп отца съели сторожевые собаки, и теперь сыну приходится ублажать проклятую «мамочку». А тут ещё Бина, эта едва созревшая стерва, положила на него глаз. Если она упросит мать разделить с нею любовника, ничего хорошего его не ждёт. Тогда уж лучше повесить камень на шею - и в реку...

В отрочестве Горту казалось, что спать с хозяйкой - это честь и небесное блаженство, но после того, что случилось с отцом, он усомнился в этом. И был рад, что Ланта его не замечает. Служанки же и надсмотрщицы не трогали мужчин, принадлежащих госпоже. У них были свои рабы, а за использование собственности хозяйки их могли не просто уволить, но и обвинить в воровстве или порче чужого имущества.

Но беда пришла и к юному Горту: неделю назад, проезжая в колеснице мимо поля, на краю которого он жал ячмень, сиятельная Ланта увидела его и пожелала всем своим ожиревшим сердцем.

Внезапно гора сала заколыхалась и издала протяжный, стрекочущий звук, выпуская из себя газы. О боги, этого ещё не хватало!

- Хо-хо-хо! - Сиятельная Ланта, подшутившая над ничтожным мужчиной, смеётся так простодушно и задорно!

Это уже слишком! Горту захотелось схватить стоящий рядом стул и разбить его о жирную физиономию «мамочки».

- Старая жаба! - невольно воскликнул он.

- ЧТО??? - взревела хозяйка и, кряхтя, встала с кровати на свои слоновьи ноги. - Что ты сказал, презренный раб? - И растопыренной пятернёй со всего размаху ударила его по лицу.

Горт успел отклониться, и удар получился слабым, но оказался последней каплей в чашу терпения униженного юноши. Он толстухе резким толчком в плечо.

- Ах, ты, мерзавец! - гаркнула она и размахнулась, чтобы влепить строптивому любовнику ещё одну оплеуху, однако тот со всей силы отпихнул её, и она повалилась на кровать.

Всё, Горт пропал! Сейчас она завопит, сбегутся служанки - и ему несдобровать. Что же делать? А вот что! Он подскочил к столу и, схватив нож, вернулся к Ланте, пытавшейся снова подняться на ноги. Но ей это не удалось, так как Горт приставил нож к её тройному подбородку.

- Ты что задумал, негодяй? - испуганно прошипела хозяйка. - Мамочке своей угрожаешь, ничтожество? Надо же, какой герой! Осмелился ударить женщину! Посмотрим, сколько времени ты выдержишь под плетьми Бины. Ей так нравится хлестать вас, червяки вонючие...

- Она не будет меня бить.

- Куда ты денешься! Я попрошу её не торопиться и растянуть наказание дня на три, а то и на целую неделю, чтобы ты понял, на кого поднял руку, сопляк. Ну, что смотришь на меня такими глазами, словно собрался продырявить взглядом мои мозги? Что молчишь, герой? Эх ты, жеребец! Ты годен лишь на то, чтобы бить беззащитных женщин. Бросай нож, обезьяна, а не то я позову стражу - и тебя живьём скормят собакам.

Но Горт уже ничего не боится, он принял решение и почувствовал в груди пьянящую радость.

- Не позовёшь ты никого, - презрительно промолвил он и полоснул ножом по жирной шее сиятельной Ланты.

Гора сала задвигалась, затряслась, захрипела, а сквозь толстые пальцы обеих её рук, схватившихся за складки под подбородком, заструилась кровь. А Горт отшвырнул нож и бросился вон из дома.

Он не понимал, что с ним происходит, не знал, откуда появилось в его сердце столько смелости, чтобы зарезать всемогущую госпожу. Ему так нестерпимо захотелось прервать пытку, остановить нескончаемый поток унижений, что он уже ни о чём не думал и ни в чём не сомневался, а просто подчинился дерзкому желанию.

Он совершил ужасное преступление, неслыханное в том мире, где смертельно опасно оскорбить не то что женщину, но даже её тень. Теперь, если его схватят, убивать будут медленно, каждый день отрезая от его тела по кусочку, а он будет стоять, привязанный к столбу, и смотреть, как собакам бросают частицы его плоти, до тех пор пока от него не останется голый скелет.

Нет, он не дастся им!

Горт вышел на дорогу и побрёл сквозь звёздную темноту. Куда? Если б он знал! Куда-нибудь подальше, где нет женщин, где никто не скажет ему: «Днём работай до изнеможения, а ночью совокупляйся со мною, да так, чтобы я осталась довольна!»

За спиной послышались яростные крики, вопли и причитания, и весь этот гвалт мешался с собачьим лаем. Горт оглянулся: за ним гнались разгневанные женщины с факелами в руках. Они спустили с цепей сторожевых псов, натасканных кусать и разрывать на части только мужчин. Ещё несколько мгновений - и его догонят...

Нет же, его не догонят!

Он свернул с дороги и прямиком, сквозь кусты, не замечая колючих ветвей, бросился вниз по склону. Когда же самая быстроногая собака, догнав его, раскрыла уже пасть, чтобы куснуть его за ногу, он прыгнул в реку, нырнул и плыл под водой до тех пор, пока в лёгких хватало воздуха.

Вынырнув, он огляделся и с облегчением обнаружил, что успел добраться почти до середины реки, а течение быстро тянет его куда-то в неведомую, таинственную ночь.

Его преследователи столпились на берегу и, увидев появившуюся над водой голову беглеца, науськивали на него собак, но те не хотели входить в воду. Только одна из них проплыла несколько саженей, но, чувствуя, что река уносит её, испуганно вернулась назад.

Некоторое время толпа бежала по берегу. Однако путь ей преграждали кусты ежевики и скалы, и наконец преследование захлебнулось. И вскоре не только свет факелов, но и крики и собачий лай утонули в полной тишине, усеянной звёздами.

Горт не знал, куда несёт его река. Наверное, туда, за лесистые холмы, где небесный свод упирается в земную твердь. Значит, скоро и он упрётся в небо... Но куда-то ведь девается вся эта вода. Получается, что река вытекает сквозь дыру в небе и выплеснет его, Горта, в некий иной мир... Ему стало страшно: он бежал из страны рабства, но ему совсем не хотелось оказаться в мире, где нет неба, а, возможно, нет и земли.

И он решил, пока не поздно, выбраться на берег. Но, как назло, река вклинилась между отвесными стенами. Она неслась и бурлила так угрожающе стремительно и шумела так громко, что Горт, пытающийся бороться с волнами и водоворотами, был еле жив от страха и уже не вспоминал о дыре в небе, а бездумно барахтался во власти рассвирепевшей стихии.

Но вот уже небо начало сереть, звёзды гасли, скалы уступили место заливным лугам, а течение стало более мирным и неспешным. Гребя обессилевшими руками, Горт смог наконец приблизиться к берегу. Он с облегчением нащупал ногами дно на мелководье и, дрожа от холода, вышел из воды.

Куда он попал? Вокруг - луга и пожелтевшие нивы, вдали, слева, слышны звуки просыпающейся деревни: лай собаки, скрип колодезного ворота, плач младенца. Справа же виден дым. Там горит огонь, который согреет несчастного Горта, продрогшего до костей.

Будь что будет! Он поплёлся к тому месту, где виднелся изгибающийся столб дыма, и вскоре увидел костёр, вокруг которого сидели какие-то люди и весело о чём-то судачили. Трое хорошо одетых мужчин, довольных, судя по всему, своей жизнью.

Почему же они ведут себя так беспечно и смеются, а не спят как убитые до восхода солнца, намаявшись вчера на тяжкой работе? Ни тени страха в их голосах и движениях, ни капли безнадёжной тоски.

Не дойдя до костра шагов пятнадцати, Горт остановился. Несмотря на жуткий холод, он не решался приблизиться к странным людям, которые вели себя как несмышлёные дети, как будто грозные надсмотрщицы не угрожали им хлыстами и палками. Горт огляделся по сторонам: нет ни одной женщины. Значит, можно подбежать к костру, погреться, а если какая-нибудь фурия появится вдали, тут же и удрать в тот лес. Или опять броситься в реку - и пусть она несёт его сквозь дыру в небе в иной мир!

- Здравствуйте, братья, - неуверенным, дрожащим от холода голосом обратился Горт к сидящим у костра. - Можно мне погреться?

Они уставились на голого, озябшего незнакомца и некоторое время от изумления не могли произнести ни слова. Наконец один из них, совсем старый - надо же, как это он умудрился дожить до старости! - ответил:

- Милости просим! Садись и грейся. Райн, дай ему свой кафтан.

Молодой парень, совсем ещё подросток, послушно вскочил на ноги и, сняв с себя тёплый кафтан, накинул его Горту на плечи.

- Спасибо, - сказал Горт, садясь у огня и протягивая к нему трясущиеся руки.

- Райн, - продолжал старик, - налей-ка гостю нашего отвара. И угости его свининой. Да не жмись ты, я же видел, у тебя остался большой кусок. Никогда не отказывай в помощи путникам, особенно попавшим в беду. Помни, парень, боги отнимают удачу у жадин, чтобы одарить ею щедрых.

Когда же Горт поел мяса и выпил горячего отвара целебных трав, старик обратился к нему:

- Ну, как, согрелся?

- Благодарю вас, вы меня спасли... Всё так необычно у вас... Кто же вы такие?

- Люди, кто же ещё? Живём в этой деревне, обрабатываем свои поля. А по ночам посменно охраняем скот, а то в последнее время повадились к нам волки, наши овцы им понравились. А ты-то кто будешь?

- Я Горт. Меня принесла сюда река. Я... - Он умолк и в страхе уставился на молодую женщину, которая неспешно приближалась к костру.

Заметив испуг гостя, мужчины взглянули в ту сторону, куда он смотрел, и улыбнулись женщине, а старик сказал ей:

- Ну, что, дочка, всё ли готово?

- Да, отец, - высоким, мелодичным голосом произнесла она, с любопытством разглядывая незнакомца.

- Ладно, ступай, родная, - ласково промолвил старик. - Мы скоро будем.

Она ушла, а Горт, чьё лицо покрылось холодным потом, ни жив ни мёртв, смотрел ей вслед.

- Что с тобой? - обратился к нему старик. - Женщин что ли никогда не видел?

- Я их боюсь, - ответил ему Горт. - Боюсь и ненавижу.

Мужчины стали переглядываться, изумлённо качая головами.

- Что он такое говорит? - воскликнул Райн.

- И не стыдно тебе? - Сидящий рядом с Гортом кряжистый человек подпихнул его локтем.

- Да, ненавижу! Сегодня ночью я убил женщину.

- Что? Что такое? Как это? Не может быть! Да он безумец! - загалдели мужчины, поднявшись на ноги.

Райн подскочил к Горту, сорвал с него свой кафтан и поспешно отбежал от него, как от чумного. Горт остался сидеть один, в недоумении глядя на сгрудившихся перед ним людей.

- Нет, ты не брат нам, - решительно заявил ему старик, - ты урод из уродов. Женщина - это цветок жизни. Тому, кто растоптал цветок, не место среди нас. Мы своих женщин любим, ласкаем, холим и лелеем. И сурово накажем любого, кто осмелится осквернить сокровище, дарующее нам счастье. Так что шёл бы ты своей дорогой, путник. Пойдёмте отсюда, друзья, подальше от этого чудовища.

И они направились к деревне. Райн то и дело останавливался, чтобы ещё раз взглянуть на злодея, убившего женщину, но старик всякий раз дёргал его за руку и тащил за собою, говоря ему:

- Нечего таращиться на святотатца. Берегись, как бы его порча не перекинулась на тебя.

Горт остался сидеть у костра, смущённый и потерянный. Солнце уже взошло и заменило ему погасший огонь. Юноша очень устал, жар нового дня разморил его, глаза слипались, ему хотелось лечь и уснуть, но он не мог здесь оставаться. Эти люди не приняли его и отвергли, даже не разузнав, что же он сделал, по какой причине убил женщину. Они просто отшатнулись от него, как от смердящего трупа.

Он встал и поплёлся в сторону, противоположную деревне. А в той стороне не было ничего, кроме густого леса. В него-то он и вошёл.

Люди у костра говорили, что там живут волки. Горт никогда не встречал волков, но из рассказов отца знал, что они похожи на собак, правда никто их не учил грызть мужчин, а значит, - решил Горт, - их не нужно бояться. Женщины куда страшнее.

Хотя все ли женщины такие? Та красавица, что подошла к костру, не была ведь похожа на сиятельную Ланту и её подруг и служанок. Несмотря на то что он испугался её, всё же успел заметить в её глазах доброжелательное любопытство и смиренный покой. Никогда ещё не видел он таких красивых глаз. Он привык к надменности, гневу, истерической похоти и презрению, исходивших от женщин его страны, и полагал, что самые коварные и злые существа - это твари, у которых между ног нет ничего существенного, зато на груди слишком много лишнего мяса. Женщины были для него источником унижений, боли и горьких слёз, невыносимыми кошмарами, и ему и в голову не могло прийти называть их, как это делал старик, цветами, сокровищем и святынями. И почему та красавица, дочь старика, не хлестала отца плетью по лицу, не насмехалась над ним, а слушалась его уважительно и кротко?

Горт брёл по лесу, думая о людях у костра, и сравнивал их с собой и другими жителями своей родины, и никак не мог привыкнуть к мысли, что всё, что видел он в то утро, не сон и не сказка, а такая же действительность, как и его измученное тело, как и хижина, где умер его отец, как и звероподобная Ланта... Стало быть, этот мир не так однообразен, как ему казалось прошлой ночью, и, если разобраться, не так уж и плох. И не только женщины бывают разные, но и мужчины. Вот взять, к примеру, его несчастных соплеменников: кто из них поделился бы с голодным Гортом куском свинины? Кто накинул бы на озябшего Горта свой кафтан? Никто. Да и он сам, если честно, не поступил бы так. Конечно, эти люди отвергли его, но не потому, что они бессердечные, забитые невольники, какими знал он жителей своей родины, а только потому что он, Горт, показался им опасным монстром. Как это странно и несправедливо: неужели он чудовище, он, сам бежавший от чудовищ?

А ведь он мог бы поселиться в той мирной деревне, среди мужчин, доживающих до старости, среди женщин, что уважают своих отцов, и влиться в их безмятежную жизнь... Однако он оказался недостойным этих необычных... этих... Он никак не мог подобрать определение для людей у костра, его угнетённое сознание не позволяло ему думать о светлом и возвышенном. Тем не менее, в конце концов он нашёл искомое слово: он назвал их «хорошими» - и так обрадовался этому великому открытию, как не радовался ни разу в жизни. И даже усталость слетела с его плоти, вдруг ставшей лёгкой и сильной.

В полдень он попил воды из тоненького водопада, стекающего с каменистого обрыва, сел отдохнуть и под шум воды незаметно утонул во сне.

Пробудился Горт от громкого шуршания сухой листвы и сразу понял, что к нему приближается какая-то опасность. Он лежал на боку, лицом уткнувшись в мягкую землю, и поэтому краем глаза в резких лучах вечернего солнца смог увидеть лишь грязные босые ноги, что на цыпочках подкрадывались к нему. Оцепенев от страха, он лихорадочно размышлял, что же ему предпринять. А тем временем ноги подошли совсем близко и остановились.

Вдруг что-то внутри подсказало Горту, что сейчас он погибнет. Собрав всю свою силу, он, словно отпущенная пружина, откатился от того места, где лежал, - и в тот же миг туда упал тяжёлый камень. Если бы он замешкался ещё на мгновение, его голова была бы расколота страшным ударом.

Вскочив на ноги, Горт наконец увидел того, чьи ноги так его напугали. Это оказалась женщина. Опять женщина! Молодая, стройная, в изорванном платье, жалкими лохмотьями свисающем с плеч. И совсем не такая, как те, прежние: она глядит на него не с презрением, как Бина на рабов, не кротко, как девушка у костра на своего отца, а со страхом, с великим ужасом в больших глазах!

- Зачем ты бросила в меня этот булыжник? - спросил её Горт. - Я же тебе ничего не сделал...

- Я ненавижу мужчин, - ответила она. - Прошлой ночью я убила одного из них.