Теплая неназойливая флорентийская осень с любопытством заглядывала в слюдяное окно мастерской. Последние предзакатные лучи солнца бросили на лоб и шею натурщицы оранжевые блики.
Художник поморщился.
Надо было зажигать свечи, которые нещадно коптили — скоро станет совсем темно.
Да и синьоре пора было дать передохнуть, размяться. А то она совсем окаменела.
Эта ужасная привычка синьоры скрипеть сжатыми от напряжения зубами очень раздражала живописца.
Стар он становится, отвлекается на мелочи.

Но вообще, если честно, дело было совсем не в этом. А в его отношении к натурщице. Правда, она-то чем виновата?
Обыкновенная, не первой молодости, не блещущая красотой горожанка. Небольшие, невыразительные глаза, болезненно желтоватая кожа.
Наверное, весь день проводит в лавке своего мужа — торговца шелками. На воздухе не бывает.
Да и фигура. Рыхлая, полноватая. Еще пять, десять лет — расплывется и станет совсем непривлекательной, впрочем как и большинство флорентиек ее сословия.
А запах! Дамы аристократки так не пахнут.
Они не забывают мыться душистым мылом, хотя бы перед визитом к живописцу.

Разве такой мастер, как он согласился писать ее портрет если бы не этот подлый шантажист синьор Франческо?
Какая низость угрожать ему доносом!
Якобы он, мастер, совращал и склонял к содомии юного натурщика Гильермо.
Неприятные воспоминания заставили художника крепко сжать в руке кисть.
Ведь даже княжне Изабелле д’Эсте он отказал. А вынужден писать эту синьору и это сейчас, когда все его мысли заняты «Битвой при Ангари».

Художник отошел от мольберта и взглянул на столик у стены на котором стояли глиняные горшочки с красками.
Киноварь и жженая охра почти совсем закончились, и заодно индийского шафрана надо купить. Унций пять хватит. Надо послать Пьеро в лавку завтра.
Господи, Иисусе, как же ему тяжело писать портрет этой синьоры. Лучше бы она была уродлива.
Такие необычные черты писать интересно. Когда был помоложе он часто бродил по Флоренции, заглядывая в лица прохожим и радовался увиденным уродцам и калекам, делая наброски в книжечку для эскизов.

Но нет. Она не уродлива.
Темные, редковатые волосы, смазанные для блеска маслом оливы и издающие не слишком приятный запах. Ничего, чтобы могло растревожить воображение художника.
Пожалуй только руки, тонкие, изящные с длинными пальцами, совершенно не характерные для дам ее сословия. Такие руки были у…
Да, как же он сразу не заметил?

— Лео! Лео! Ну — ка вернись! Ты намочишь ноги. Вода в ручье очень холодная —
Катерина простоволосая и босая бежит вслед за маленьким Лео, пытаясь его догнать. Но Лео бегает быстрее.
Он знает здесь каждую тропку. Склоны Монте Альбано с загадочными пещерками, виноградниками, оливковыми рощами и ручьями с ледяной прозрачной водой — это его мир. Такой родной и добрый.
Глупая! Чего она боится? Он же уже совсем взрослый — ему скоро пять.
Катерина запыхалась и остановилась. Ее длиные каштановые волосы растрепались, а в больших светло- карих глазах, кажется, слезы? Она машет Лео рукой, призывая вернуться.
Лео со всех ног несется к матери, обнимает ее, уткнувшись в материнский передник. Катерина гладит жесткие волнистые волосы сына и улыбается.

Улыбается?
Не может быть.
Пресвятая Дева!
Синьора получив возможность передохнуть, встала с кресла, расправила затекшие плечи и улыбнулась. Впервые за все эти почти полгода, что он пишет ее портрет.
Через пятьдесят с лишним лет Лео снова видит улыбку матери.
Синьор Франческо Дель Джиокондо может быть спокоен. Теперь Лео обязательно допишет портрет его жены.
Непременно.

***

Холодно. Начало мая в Москве, но все равно холод пробирается даже под теплую вязанную фуфайку. Фуфайка — это Софочкин подарок. Она всегда говорит: “Казя, я тебя очень прошу надевать ее, когда ты работаешь в мастерской”. Жена у него совершенный ангел.
В мастерской холодно всегда, даже летом. На приличную и не такую сырую нет денег.
Эта вечная нехватка денег. Даже жить приходится не в Москве, а снимать дачу в Кунцево, недалеко от любимой Немчиновки — так дешевле. И нанять гувернантку детям нет средств – всем приходится заниматься Софочке самой.
Жизнь стала совсем дорогая – идет война с Германией, уже второй год.
Топить мастерскую — непозволительная роскошь.

Денег нет даже на холсты. Для последних своих идей он нашел прекрасный материал — старую этажерку. Ему удалось аккуратно разобрать мебель и всего лишь заделать дырочки по краям, через которые крепились стояки. Почти совсем незаметно.
Три полки этажерки стали картинами и очень неплохими.
Особенно хороша последняя — «Корова со скрипкой» — явная его удача.
Через несколько месяцев выставка, Футуристическая выставка — главное событие года. А у него и представить нечего.

И зачем только люди придумали деньги?
Из — за этого презренного металла и приходится заниматься Казимиру тем, к чему душа не лежит — писать портреты тщеславных людишек, желающих запечатлеть себя для истории.
Художник потер замерзшие ладони.
Глупый, чванливый, докторишка. Сколько времени и сил на него ушло.
Сначала Казимир должен был писать статского советника Заславского. Этот заказ нашел ему тесть. Но Заславский услышав, что художник — футурист с пренебрежением отказался от его услуг.
Эта нетерпимость ко всему новому в искусстве, нежелание заглянуть чуть — чуть вперед. Увы, не желают люди понять какое великое будущее у футуризма.
Люди хотят сходства , только портретного сходства.
Вот и этот…
Двойной подбородок, который он пытается скрыть задирая высоко голову, рыжая реденькая, уже начинающая седеть бородка. Тусклые глаза цвета дорожной пыли и отливающее дешевой позолотой пенсне, которое он все время поправляет, морща мясистый нос. Предел мечтаний мастера.

— Это, милостивый государь, форменное издевательство — картавя произнес докторишка, увидев почти законченный портрет. Вы не художник, а ремесленник! Мой младший сын рисует лучше вас! Вам бы, сударь, только фигуры чертить геометрические, попроще.

Болван!
И кто теперь оплатит затраты? Краски, холст? Больше всего жалко холст, не какой — нибудь второсортный, а отменного качества. Надо было задаток брать.
Проклятая бедность!
Казимир подошел к единственному окошку в подвальном помещении мастерской. Оно располагалось ниже уровня мостовой, и поэтому все проплывавшие мимо прохожие казались великанами, а наблюдатель ощущал себя карликом случайно попавшим в этот чужой мир. Там наверху шли, оживленно беседуя о чем-то, две курсистки.
Толстая кухарка прошлепала мимо, груженая большой сумкой с овощами.

Вдруг робкий солнечный луч чудом проскользнул в тусклое, забрызганное грязью окно и преломившись в граненом стакане на столике, рассыпался маленькой радугой на стене мастерской.
У кого-то жизнь как эта радуга — цветная, а в моей только черный цвет — художник нахмурился снова подойдя к испорченному холсту.
Фигуры? Геометрические? Извольте!
Казимир вдруг кинулся за линейкой и быстро отчертил поля по краю холста. Потом схватив палитру стал мощными мазками густо покрывать весь холст.
Только черной краской.
Весь квадрат.

***

— Ну-с, теперь, мой друг, понятно? Я надеюсь, сумел вам объяснить разницу между гением и талантом.
— О да, мастер, конечно. Очень ярко и четко.
— Я просил вас не называть меня мастером, юноша. Если уж очень хочется зовите просто учитель.
— О кей. Как скажете, учитель.
— Ну так вот. Для удобства пронумеруем варианты.
Итак: первый вариант — гений. Второй — талант. А вот ваш случай – это, разумеется, не первый вариант и даже нe второй — оратор помахал в воздухе рукописью.
Высокий молодой парень поёжился виновато и отвел взгляд немного в сторону, чтобы не смотреть в строгие глаза Учителя.
— Это вариант третий… Настоящая… неплохо сделанная… ммм…
Уголки губ молодого человека поползли вверх, глаза заблестели надеждой, он даже подался немного вперед, впитывая каждое слово Учителя.
— Так вот…я бы сказал даже яркая …графомания!
Парень сразу поник, стал как-будто меньше ростом. Не родившаяся улыбка на его лице медленно стала втягиваться обратно под кожу щек. И когда она совсем исчезла парень сглотнул ее.
— Что вы такое мне принесли? Что за идея? Откровения больной психики. Кошмар какой-то.
А название? «Кэрри»? Это название для романа? Неужели вы думаете, что читатель захочет открыть книгу с таким названием? Это самый настоящий УЖАС!
Идите юноша и мой вам совет: отправьте это в мусорную корзину сразу, как придете домой.
Молодой человек сгорбившись и покраснев, взял протянутую ему рукопись и бочком, незаметно выскользнул из кабинета, неслышно прикрыв за собой дверь.
Учитель потянулся всем телом, повертел затекшей от длительного чтения шеей и рассмеялся.
— Забавный парнишка этот Стивен.
Фантазия у него весьма …Но только далеко не король в прозе, ох не король.
Смешные бывают фамилии все-таки.

П.С. рукопись первого романа Стивена Кинга «Кэрри», с которого и началась известность писателя, спасла из мусорной корзины его жена Табита, и она же заставила его закончить роман.

2007