У него была негласная слава окололитературного трутня. Рыхлый, тучный, с седеющими взлохмаченными волосами и рыже-седой бородой, которая делала его похожим на диснеевского гнома, он носил очки в роговой оправе. Сквозь толстые линзы его глаза казались масляными, а взгляд - липким. Он беспрестанно обличал Сталина и политические репрессии, от которых пострадали его родители. Подчёркивал, что родился в сталинском лагере. Я ему почему-то не верил. Но позже выяснилось, что родители его действительно познакомились в лагере, где он и был зачат.

Мать сидела за банальное воровство, была систематической воровкой, за что в конце концов и поплатилась свободой. Отец сидел за участие в коллективных грабежах. То есть, говоря по-русски, был бандитом, беспредельщиком.
Чадо, родившееся в самом начале пятидесятых, в местах не столь отдаленных, стало билетом на волю для матери, потом освободился отец — и семья осела в Сибири, в одном из крупных городов.

После окончания школы Лёша получил высшее образование, в процессе обучения был ретивым активистом - то комсоргом, то старостой, а позже, опираясь на связи в горкоме, сделал какую-никакую карьеру на поприще журналистики. В общем, нормальную жизнь прожил этот литератор. Время от времени судился с какими-то людьми из-за недвижимости, оказавшейся в его руках после мутных историй и запутанных комбинаций. Когда его спрашивали, зачем он претендовал на чужое жильё, искренне удивлялся вопросам и отвечал: а почему я должен был отказываться от удачи? Дополнительную жилплощадь можно было сдавать, а деньги были нужны всегда. Ответчики, которых Лёша втаскивал в судебные тяжбы, оказывались, как правило, слабаками. Лёша был вынослив и убедителен, а ответчиков косили инфаркты, инсульты или просто - депрессии. Одним из таких стариков был его старый преподаватель. После смерти старика его квартира отошла Алёше, а законный сын покойного профессора остался с носом.

Лёша получил в окололитературных кругах кличку Репрессированный, с успехом выдавал графоманию за поэзию, прослыл борцом со сталинским режимом. Правда, бороться с ним Лёша начал с 1991 года, когда продал сибирскую недвижимость и переехал с семьёй на Украину, в просторную столичную квартиру в старинном доме недалеко от центра.

На Украине Лёша Репрессированный стал называть себя на украинский манер, Олексой. Несмотря на почтенный возраст, по отчеству его никто не называл. Он развил бурную литературную деятельность, сопровождающуюся регулярными публичными скандалами. Разрабатывал тему «Голодомора», вдохновенно писал о Солженицыне, о борцах за независимость Украины, сидевших после войны в сибирских лагерях, смачно описывал преступления советских солдат на подконтрольных Советскому Союзу территориях после войны, к месту и не к месту цитировал модных в националистических кругах публицистов и историков, - в общем, прослыл отъявленным русофобом.

Россию он считал отсталой, и говорил, что ненависть к «Московии» он впитал с молоком матери в тюремной больнице, а борьба против «сталинского режима», как и вообще против «российского шовинизма и тоталитаризма» — его священный долг перед покойными родителями. Такие утверждения он декламировал с горьким пафосом, как будто перед ним постоянно была видеокамера или диктофон. Возразить ему было неловко.

На что он жил было не совсем понятно, но в горячих литературных баталиях Лёша козырял таинственными грантами, которые ему доставались по причине яркого литературного таланта. Правда, ни одной его книги мне вспомнить не удалось, хоть убей.

Он с энтузиазмом участвовал в майданах, происходивших время от времени на Украине, устраивал одиночные пикеты и был чрезвычайно плодовит в сетевой публицистике. Его друзьями, в основном, были украинские националисты. Он их называл «побратимами».

Связываться с ним никто не хотел, так как у него было много свободного времени и бульдожья хватка сутяги, умеющего сводить счёты и имеющего загадочные «концы» в адвокатской среде.

А ведь если разобраться: родился благодаря тому, что двух преступников, по сути — урок, из криминальной среды, судьба свела в одном месте. А так бы — не родился. Чем очень бы всех, кто эту наглую крикливую сволочь знает лично, безмерно обязал бы.

П. Фрагорийский
из кн. Бестелесное