Ещё один оазис, такой же, как и все остальные: пальмы, зелёное озерцо, питаемое крохотным родником, пробившимся из трещины в рыжей скале, стрекозы, бабочки, печальная музыка сверчков... Сколько таких благословенных местечек попадалось на пути нашего племени! Но ни на одном мы не осели, ни одно не казалось нам достаточно хорошим для жизни. Нас манила даль, мы шли на зов настоящего райского сада, безбрежного, посаженного для нас самим Всевышним. Этот сад виднелся на горизонте и особенно отчётливо был виден в полдень. Самые зоркие из нас даже различали в нём отдельные деревья, а на их ветвях - большие оранжевые плоды.

- Оазисы - это постоялые дворы, - любил повторять Раги, наш священник, - они даны нам для отдохновения по пути к обетованному саду. А пустыня - испытание нашей веры, доверия к божьему слову.

Когда же утомлённых людей охватывало уныние, они поднимались на ближайший холм или бархан, откуда сад был виден во всей красе, слегка подёрнутый горячей дымкой, - и дух народа укреплялся, и с новыми силами продолжали мы движение по пустыне веры, время от времени встречая оазисы - зелёные бисерины покоя, нанизанные на прочную нить надежды.

Двенадцатилетний мальчик, я не знал ничего, кроме этой дороги через пустыню. Мать родила меня, едва успев слезть с верблюда, и я выскользнул из неё прямо на песок. А моей повивальной бабкой был знойный ветер. Я рос на спине верблюда, а на стоянках играл с такими же, как я, детьми дороги. Меня научили вере в Бога, зовущего свой народ в обетованный сад, и я, как и взрослые, с тоскою вглядывался в даль, угадывая в мареве очертания зелёных пастбищ, многоводных рек и синих лесов. Я умел читать свиток мечтаний и видеть то, что видели взрослые, доверившиеся обещанию Всевышнего.

И вот мы вошли в очередной оазис. Не хуже и не лучше других. Место, где отдохнут наши глаза, уставшие вглядываться в горизонт.

- Пойдём купаться! - Я подбегаю к своему другу, ровеснику по имени Саюм, но, увидев его бледное лицо, отшатываюсь в ужасе.

- Иди один, - строго говорит мне Аре, его отец. - Саюм болен.

- Выздоравливай, - бормочу я и, понурив голову, бреду на берег озера.

Теперь и Саюм. За последние три года умерли почти все наши дети. Один и тот же недуг: сначала у ребёнка бледнеет лицо, становясь похожим на скорбящее ночное облако, уткнувшееся в грудь луны, затем у страдальца отнимаются ноги и руки, а потом... Потом родители закапывают его в сухой, горячий песок.

Значит, скоро и Саюм покинет нас. Я остался один среди взрослых, которым нет до меня никакого дела. Они, конечно, заботятся о своём отпрыске, кормят меня, а мать и бабка шьют и штопают мою одежду, но этим исчерпываются наши родственные отношения. Эти измождённые дорогой люди даже говорить со мною перестали. Чего бы я ни спросил, в ответ получаю либо окрик, либо молчание. А иногда и подзатыльник. Все их помыслы - о саде обетованном, все их разговоры - о том, как они устали и как милостив Бог, ведущий их по стезе истины.

Я разделся и по колена вошёл в тёплую зелень озера. Но идти дальше не могу: перед глазами дрожит бледное лицо Саюма, мокрое от слёз. От моих слёз. Они стекают мне на подбородок и звонко капают в зелёную воду.

Теперь моя очередь заболеть, я последний ребёнок в унылом племени. Моя смерть отнимет у меня всё, исчезнет эта пустыня, остановится заблудившееся в ней время, а мой одержимый мечтою народ скоро забудет моё лицо, а затем и моё имя...

Я опустился на корточки и разрыдался. Я не хочу умирать, и я не хочу больше идти к саду, который, сколько к нему ни идёшь, не становится ближе. Наверное, прав был Арун, утверждавший, что наш Бог насмехается над нами.

- Никогда не достичь нам горизонта, - кричал он в исступлении. - Никогда, вы слышите? Потому что нет его, горизонта, просто нет. Его выдумали жрецы для того, чтобы их считали вождями, знающими, как добраться до заветной линии, где земля встречается с небом, а человек - с Богом. То, к чему мы идём - всего лишь сон наяву. Опомнитесь, люди, перестаньте глядеть на мир глазами жрецов! Бог дал нам оазисы, но нашей гордыни тесно и неуютно на маленьком пятачке - подавай ей бескрайние райские просторы...

Жаль мне Аруна: на моих глазах мужчины побили его камнями за неверие и попытку ввести в соблазн народ божий. Убили и оставили на съедение шакалам. Тогда я впервые зарыдал, как девчонка, обжёгшая пальцы тлеющей головешкой. О, как я жалел этого парня! Он был такой красивый и такой неприкаянный. Всё размышлял о чём-то да беседовал сам с собой. И меня научил многому, например, читать книгу звёзд и слушать песни ветра. Он всегда глядел на меня с такой улыбкой... такой... не знаю, как сказать... Его улыбка была сильнее моих печалей, она убаюкивала мои боли... Его убили, чтобы он не мешал нам идти дальше. Он усомнился в нашем личном боге - значит, и в нашем бессмысленном пути, в никчёмной нашей жизни.

Я подумал, что будет даже лучше, если я заболею и меня зароют в песок. Не хочу больше видеть этих людей с каменными сердцами и песчаными душами. Не пойду больше никуда! Провалитесь вы все! Эта дорога отнимает у меня друзей - пусть уж она и мою жизнь заберёт! Я истлею и стану страшным скелетом, а моя душа улетит на поиски Аруна и Саюма...

- Тебя кто-нибудь обидел? - услышал я за спиной звонкий голос.

Я вскочил и обернулся: на берегу стоял мальчик, такой же, как я, но не измученный бесконечным путешествием. Его нежное лицо не было изуродовано пылевыми вихрями, его губы не потрескались от зноя, в его глазах светилась радость. Я сразу понял, что он не верит в нашего бога, ведущего людей по дороге смерти, - он знает бога, дарующего и хранящего жизнь здесь, в этом оазисе.

- Ты кто? - пробормотал я, протерев заплаканные глаза, чтобы лучше видеть незнакомца в белоснежном балахоне.

- Я Асан, - пожал он плечами.

- А я Алим. Твой народ живёт здесь?

- Мой народ? - удивился мальчик. - Пока в этом городе нас двое: я да мой приятель Оссо.

- В каком городе?

- В этом. Я называю его Соловьиным Гнёздышком.

Оглядевшись вокруг, я усмехнулся:

- И эти пальмы ты называешь городом?

- Пойдём со мной - увидишь.

- Может, сначала искупаемся? А то мой друг заболел, а мне одному скучно.

- Почему бы не искупаться в этом чудесном море?

- В море? В каком море?

- Странный ты, Алим. Стоишь по колена в море и спрашиваешь, в каком.

- Но... - И тут я подумал, что не стоит спорить с этим странным мальчишкой: если оазис кажется ему городом, а озерцо - морем, то это не моё дело. Может быть, такая у него игра.

Вбежав в воду, Асан, и без того светящийся радостью, стал похож на восторженное солнышко. Он принялся с громкими возгласами и смехом прыгать, кувыркаться, а затем набросился на меня, и я упал, но не остался в долгу и положил его на лопатки. Так мы барахтались и бесились до тех пор, пока не устали.

- А теперь пойдём ко мне домой, - сказал Асан, когда мы отдышались.

И мы пошли.

- Ты испачкал свою одежду, - сказал я, стряхивая с его балахона песок.

- Ерунда, - отмахнулся он. - Ночью луна выбелит всё. А если ты долго будешь глядеть на неё, она отстирает и твою душу. Ни одной злой мысли не оставит, ни одного чёрного или серого желания.

Я вкратце рассказал Асану о своём народе и о саде обетованном, в который мы никак не можем попасть.

- Они не дойдут до этого сада, - сказал Асан.

- Арун тоже так говорил. За это его убили.

- Они и тебя убьют, если ты попытаешься открыть им глаза.

- Не думаю. Они меня не слушают и даже не замечают.

- Не замечают потому, что ты ребёнок.

- Да. К сожалению, Арун не был ребёнком.

- Ты в этом уверен?

- Вообще-то нет... В последнее время я мало в чём уверен.

- Значит, ты уже пришёл туда, где небо встречается с землёй.

- Откуда ты это взял?

- Когда человек приходит к концу всех дорог, он ни в чём не уверен. Небо перетекает там в землю, земля становится отражением неба - поди, разберись, что к чему. А потом к этому чуду привыкают. И обживаются. И обретают уверенность.

Мы шли. Я ждал, что оазис вот-вот кончится, но он, вопреки здравому смыслу, всё тянулся и тянулся, доброжелательно кивая нам пальмовыми листьями. Наконец впереди показались первые строения. Вдаль убегали улицы, сжатые по бокам домами.

Никогда раньше не видел я домов, а уж городов - и подавно. Только слышал о них от бабушки.

- Значит, это и есть твой город?

- Почему мой? - Асан обнял меня одною рукой за шею, как будто мы с ним были старинными друзьями. - Этот город - для всех, кто хочет от сомнений перейти к знанию.

- Знанию? О чём?

- Да обо всём. Например, о том, что нет впереди горизонта, а за горизонтом тебя не ждёт Бог.

- А где он ждёт?

- Это ты у него сам спросишь, когда поймёшь, кто он такой.

- Но он же взрослый, не будет он меня слушать. А то ещё цыкнет или пощёчину даст, как это делает мой отец...

- Бог - взрослый? - рассмеялся Асан. - Да был бы он взрослым - брёл бы сейчас по пустыне вслед за каким-нибудь скучным караваном, веря только в то, что сам себе наобещал.

- Наверное, ты прав.

- Ну, как тебе город?

- Большой. И тихо здесь, и никто не заставляет меня тащиться в райский сад... Всё хорошо, вот только я проголодался.

- Пойдём! - Асан схватил меня за руку и потянул за собой вверх по узкой, извилистой улочке. - Вот, сюда, милости прошу, здесь живёт Оссо, он печёт такой хлеб - пальчики оближешь! Сто лепёшек зараз слопаешь. А чай - просто чудо! Эй, Оссо! Встречай гостя!

Мы вошли в прохладный сумрак небольшого дома. Окон в помещении не было, и лишь отверстие в потолке бросало на пол размытый круг света. Я огляделся: ничего, кроме стола, а на столе - стопка лепёшек и две пиалы с зелёным чаем.

- Садись, Алим! - Асан подтолкнул меня к столу и бросил мне подушку. При этом он так звонко рассмеялся, что мне показалось, будто в помещение вбежала целая сотня смеющихся Асамов. Я ловко поймал подушку и уселся на неё.

- А где Оссо? - спросил я, навострив уши: не послышатся ли шаги сердитого взрослого?

- Оссо здесь, - небрежно бросил Асан, протягивая мне лепёшку.

- Где здесь?

- С нами, где же ещё?

- Что-то я его не вижу.

- А Бога ты видишь?

- Нет.

- И не веришь в него?

- Не знаю...

- Если бы верил, знал бы, почему умирает твой друг Саюм и почему ты остался в живых.

- Почему?

- Чтобы Саюм, который здесь никому не нужен, ушёл за горизонт, где небо стало землёй, а земля - небом, а ты остался здесь, где небо только краешком коснулось тебя и заколдовало всё вокруг.

- Но зачем?

- Зачем, зачем! Чтобы веселее было жить! Чтобы взрослые не разрушали твоей радости, а душа Саюма не терзалась больше безнадёжной надеждой и не старела от веры в миражи. Вот зачем! Теперь понял?

- Понял, кажется. Но как же моя мама? Как бабушка, отец? Им же надо объяснить всё это, чтобы они остановились... Чтобы поселились в городе и обрели здесь счастье... И Бога...

- Попробуй. Хотя я уверен, что у тебя это не получится. Они просто не увидят Соловьиного Гнёздышка, для них это не город, а сущий пустяк, не достойный внимания...

- Но нельзя же просто смотреть, как люди идут в пустоту и она высасывает из них последние крохи радости.

- Нельзя.

- Значит, я должен попытаться. - Я запнулся, теребя в руках лепёшку. - Вот только как?

- Словами, как ещё? Ты ешь, а то остынет. - Асан стал с жадностью кусать хлеб и запивать его чаем, и я с не меньшим аппетитом последовал его примеру. А он продолжал говорить с набитым ртом:

- Готов ли ты к тому, чтобы твои родители бросили в тебя камни, как в Аруна?

- Нет! - Я подавился и закашлял. - Нет, конечно! Кому охота, чтобы в него швыряли камни? Я даже пощёчину получить не готов. О чём ты говоришь!

- Тогда сделаем это вместе.

- Вместе?

- Да, вместе пойдём к твоему племени и скажем им о городе, который ждёт их прямо здесь, а не где-то там, в сказочных далях. Хотя бы попытаемся. Может быть, на этот раз кто-нибудь из них проснётся. По правде говоря, я не жду от этого дела ничего хорошего, но ради тебя, ради очистки твоей совести готов рискнуть. Согласен?

- Ну, ладно, - неуверенно кивнул я. От страха перед побитием камнями мне расхотелось есть, да и белый свет стал мне не мил. Но как отказаться от предложения Асана? Он ведь может обозвать меня трусом и вообще перестанет дружить со мной.

- Послушай, - сказал я, когда немного успокоился, подумав, что, скорее всего, к утру легкомысленный Асан забудет о своём намерении поговорить с моим племенем, а я сделаю вид, что забыл напомнить ему об этом. - Послушай, а ты, случайно, не джинн?

- Нет. Оссо - джинн в седьмом поколении, а я...

- А давай попросим его, чтобы исцелил Саюма!

- Нет, - замотал головой Асан, - джинн не может идти против воли Создателя. Хлеб испечь, лучший сорт чая на базаре отыскать - это куда ни шло, а исправлять то, что делает Бог, - значит, сомневаться в его любви. Так и волшебной силы лишиться недолго, а кончится такое непослушание тем, что разжалованный джинн пристанет к унылому племени вечно идущих слепцов. Не переживай ты за Саюма, ничего плохого с ним не случится. Он поступит в школу ангелов или джиннов и будет помогать детям всегда оставаться детьми, даже в старости.

До самого вечера Асам рассказывал мне волшебные сказки, а когда взошла луна, мы поднялись на кровлю дома глядеть на небо. Мы лежали, всматриваясь в лунную белизну, и все страхи и сомнения исчезли, и я почувствовал себя чистым и лёгким, как мотылёк. И не взлетел только потому, что у меня не было крыльев. Зато я понял, что такое быть ангелом и почему ангелы такие светлые и воздушные.

Спали мы в настоящих хоромах, которым мог бы позавидовать турецкий султан, а, проснувшись утром, подкрепились холодным, сочным виноградом и пошли к моему народу с благою вестью. И я, омытый накануне лунным светом, больше ничего не боялся.

Племя уже собралось уходить: шатры были свёрнуты и погружены на спины верблюдов, догорающие костры едва дымили, а жрец Раги, стоя перед людьми, сидящими верхом, громко читал подорожную молитву.

Когда молитва кончилась, заговорил Асан:

- Послушайте меня, отцы и матери мои, братья и сёстры! Отвернитесь от обманной картины, которую вы считаете вратами в рай. Нет там ничего, кроме пустыни и оазисов. Ваша земля здесь! Останьтесь, будьте хозяевами этого города! - Он обвёл рукою окрестности.

- Алим! - злобно зарычал на меня жрец. - Кого ты к нам привёл? Ты пал так низко, что связался с врагом человеческим!

- Да он, наверное, из другого племени! - выкрикнул Уру, сын жреца, вечно всем недовольный парень, готовый подозревать в измене и собственную мать. - Скорее всего, его народ хочет добраться до сада раньше нас и застолбить лучшие участки.

- В любом случае, он богохульствует! - объявил свой приговор разгневанный священник. - Побить еретиков камнями! Чего вы ждёте, народ божий?

Уру и двое его приятелей спешились, и в нас полетели камни. Я увернулся от камня, но споткнулся о кочку и упал. А на меня повалился Асан.

- Всё, хватит с них, оставим их здесь подыхать с голоду, - послышалось ворчание жреца. - Поторапливайтесь! А ты что, Аре? Да оставь Саюма, он всё равно не жилец. Надо спешить. Обетованный сад уже совсем близко, к вечеру, даст Бог, войдём во врата блаженства. Эй, Аре, кому сказал, оставь своего выродка! Смотри, он уже не дышит.

Я боялся пошевелиться. На мне лежал Асан. Жив он, или они убили его? Боже, как я мог считать этих негодяев своим народом! Боже, спаси хотя бы Асана. Он ведь такой хороший, и он знает тебя, Господь мой! Почему ты не забрал меня? Почему отнимаешь у меня друзей?

Прошло немало времени, прежде чем я осмелился поднять голову. Племя ушло. Я глянул вдаль: последний верблюд входил в миражное марево.

У Асана была пробита голова, но он был жив. Я сидел рядом с раненым другом, не зная, что мне делать.

- Оссо! - крикнул я в отчаянии. - Хоть ты помоги этому ангелу! Я не в силах сделать это, я всего лишь слабый ребёнок!

Вдруг поднялся сильный вихрь. Он подхватил Асана и унёс его в город по имени Соловьиное Гнёздышко. А я встал и, оглядевшись, увидел лежащего на земле Саюма. И опрометью бросился к нему.

Он был бледнее полной луны, но ещё в сознании. Он глядел на меня с тоскою в больших чёрных глазах, и я заплакал.

- Погоди умирать, дружок, - причитал я, теребя его грязный, дурно пахнущий балахон. - Я тебе помогу. Асан и Оссо не хотят лечить тебя, они боятся нарушить божье повеление. Пусть так. Но я-то ничем не обязан Богу, плевать мне на все его правила, когда у меня на руках страдает умирающий друг! Я сам исцелю тебя, я отдам тебе часть своей жизни, лучшую долю своей души. Если будет нужно, я откажусь даже от места в раю - лишь бы ты жил и играл со мной, как раньше. Вставай, Саюм, вот так, видишь, ты ещё можешь ходить. Ухватись за меня, обопрись. Пойдём, я отведу тебя в город.

В роскошных султанских покоях нас поджидал Асан. Его голова была замотана белой тряпкой. Он лежал на постели с балдахином и, загадочно улыбаясь, глядел, как я из последних сил затаскиваю в комнату совсем обессилевшего Саюма. Не знаю, как сам я не свалился от изнеможения, но мне всё-таки удалось положить его на кровать.

- Зачем ты принёс его? - спросил Асан, принюхиваясь.

- Чтобы спасти.

- Он умрёт.

- Замолчи! Он не умрёт!

- Да? - усмехнулся Асан. - Только потому что ты так хочешь?

- Да, потому что я готов отдать ему часть себя.

- Часть, но не всего.

- Надо будет, и всего отдам. А ты что, злишься, что у меня есть друг, которого я люблю сильнее, чем тебя?

- Ничего я не злюсь. Просто мне кажется, нагляделся ты вчера на луну - и совсем забыл о том, что ты просто человек.

- Плевать мне на то, кто я. А вот ты, вместо того, чтобы помочь мне, лежишь здесь и повторяешь слова Раги, нашего жреца.

- Это же не мой друг, а твой - ты им и занимайся.

- И займусь. А ты попроси Оссо приготовить ему целебных мазей и отваров.

- Хорошо, попрошу. - Асан сел на кровати. - Ох, как голова болит! Эй, Оссо!

- Да не просто целебных, а чего-нибудь поволшебнее! - грубо настаивал я, забыв о том, что совсем ещё недавно считал противного Асана лучшим своим другом.

- Как скажешь. Оссо, лучших лекарств, будь добр. Докажем же этому глупцу, что все усилия его напрасны. Бог не потерпит такого своеволия. Он смиренных любит, кротким помогает.

- Смиренных, кротким! - передразнил я злого мальчишку, дрожа от возмущения. - Передай своему Богу, что я не за себя прошу, а за Саюма. Между прочим, он самый смиренный в мире человек.

Удивлённо глядя на меня, Асан качал головой, а я, сняв в больного грязную одежду, натирал его мазью, которую подал мне невидимый Оссо.

- Грудь посильнее натри и лицо, - говорил Асан. - И дай ему выпить этой чёрной гадости. Это жёлчь змея, того самого, что искушал Еву. Да не бойся ты, пусть пьёт, я шучу, это экстракты разных корешков. Какие вы все серьёзные, шуток не понимаете.

- Знаешь что, шутник, шёл бы ты отсюда, не мешай! - разозлился я.

- Ладно, пойду пока, распоряжусь о праздничном обеде.

И Асан ушёл. А я втирал в кожу Саюма разные мази и по капле вливал ему в рот чёрное лекарство. И наконец, уставший и разморённый зноем, уснул рядом с ним.

Проснулся я в вечерних сумерках и сразу стал щупать неподвижное тело друга.

- Нет, только не умирай! - закричал я. - Ты жив? Жив! Бог любит тебя, Саюм! Пусть он возненавидит меня - лишь бы любил тебя! Ты родился, чтобы жить, я это знаю.

Я не спал до самого утра, ни на минуту не отходя от больного, и то плакал, видя, как тяжело он дышит, то радовался, когда он, открыв глаза, спрашивал, где мы и скоро ли настанет утро.

А когда совсем уже рассвело, Саюм сказал, широко улыбнувшись:

- Как мне хорошо, Алим! - И, вытянув руки, блаженно потянулся. На его лице снова пылал красивый загар, а в глазах отражалось утреннее солнце.

- Ты здоров! - закричал я, не помня себя от радости. - Оссо! Передай своему господину, что мой друг поправился!

Асан вошёл в комнату, зевая и потирая кулаками заспанные глаза. На его голове не было повязки. Как же быстро зажила на нём рана! Я подскочил к нему и сгрёб его в объятия.

- Саюм жив! А ты мне не верил!

- Не верил, не верил, - ворчал Асан, позёвывая. - А ты? Верил ли ты Богу?

- Конечно! Только ему. Если бы я послушался тебя, маловер ты несчастный, Саюм обязательно умер бы.

- Хвастаться решил? - усмехнулся Асан. - Присвоить себе чужую заслугу?

- Я не хвастаюсь, а радуюсь. Кстати, где твой обещанный праздничный обед? Целые сутки во рту маковой росинки не было.

- Я тоже голоден, - сказал Саюм.

- Тогда вставай, лежебока! - пробурчал Асан. - И за мной!

- Но он же болен... - Я осёкся, удивившись, с какой лёгкостью Саюм вскочил с постели.

Плотно позавтракав, мы втроём пошли купаться.

- Прости меня, - обратился я к Асану, когда мы выходили из города.

- За что?

- За то, что накричал на тебя вчера.

- Ерунда, Алим. Это ты прости меня.

- За что?

- Что сомневался в тебе.

- Значит, мир и дружба?

- Навечно!

И вот мы вышли к... нет, не к озеру - а к настоящему морю! Саюм и я остановились на берегу, поражённые увиденным, а Асан, скинув себя белый балахон, с радостным гиканьем бросился в мерно шумящие волны.

- Что встали, как два испуганных козлёнка? - крикнул он нам, вынырнув из воды, которая своей мягкой голубизной спорила с красотою неба.

Лицо Асана вспыхнуло таким ярким светом, что мы зажмурились.

- Кто он? - прошептал испуганный Саюм.

- Кажется, я понял, - ответил я. - Эй, Асан, значит, ты и есть Бог?

- А ты сомневался в этом? Ничего, прощаю тебя и за это, ты же мой друг. Что вы оторопели? Да бросьте! Это же верх неразумия - бояться меня! Идите ко мне!

Мы разделись и осторожно вошли в тёплые волны.

- Давайте веселиться, друзья! - Асан обнял нас обоих. - Мы будем играть, а Оссо будет рассказывать нам сказки, пока нет у нас других дел. А то ведь скоро сюда придёт ещё один караван, предстоит много работы, надо будет спасать детей.

- А взрослых? - спросил ничего не понимающий Саюм.

- Нет уж! Хватит с меня вчерашнего. - Потрогав то место на голове, куда угодил камень, Асан состроил недовольную мину. - Даже мне не по силам спасать идущих к смерти.