- Доброе утро, мистер Дюпре. Как вы себя чувствуете? - Вошедший в палату молодой санитар по имени Стоун бесцеремонно подошёл к одетому в полосатую пижаму пациенту, щуплому, лет тридцати, неподвижно сидящему за столом.
- Опять смотрите в окно? - продолжал он, не дождавшись ответа. - И что любопытного в этом скучном пейзаже? Я помер бы с тоски, если бы меня заставили целыми днями таращиться на деревья и этот серый забор. - Он тронул пациента за плечо, тихонько потряс его. - Ну что, пойдём, пожалуй? Стенли уже приготовил свои инструменты, только вас там не хватает.
Томас Дюпре послушно поднялся на ноги, при этом на его каменном лице не изменилась ни одна черта. Безропотно, как робот, последовал он за санитаром.
Но его безучастность была мнимой. На самом деле в эти самые минуты он гулял по лесу, среди высоких деревьев с чёрными стволами и чёрными листьями. Но он не просто гулял - он искал. Чего именно? Если бы только знать, что он ищет, ему стало бы легче...
- Вот, Стенли, привёл тебе клиента, будь с ним нежным, - с широкой улыбкой произнёс Стоун, вводя Томаса в небольшое помещение с ослепительно белыми стенами и парикмахерским креслом перед огромным зеркалом.
- Поговори у меня, - беззлобно огрызнулся Стенли, не оборачиваясь к вошедшим и перебирая на призеркальном столике бритвы, расчёски, машинки для стрижки и флаконы.
- Будьте добры, мистер Дюпре, - сказал Стоун, - садитесь, этот красавчик будет приводить вас в порядок.
Томас сел и равнодушно уставился на своё отражение в зеркале.
- Вас только побрить или ещё и подстричь? - спросил Стенли, наконец выпрямившись и оценивающе взглянув на него.
- Не спрашивай, - махнул рукой Стоун. - Он тебя не слышит. Делай то, что считаешь нужным, ему всё равно. А я пока спущусь к Синтии.
- Что ты в ней нашёл? - пожал плечами Стенли, вынув из ящика стола простыню.
- То, чего не нашёл в тебе.
- Просто ты плохо искал! - Стенли рассмеялся и, развернув простыню, встряхнул её.
Стоун хмыкнул и, криво усмехнувшись, произнёс:
- Попроси мистера Дюпре, пусть он там поищет, а я пошёл. Полчаса тебе хватит?
- На бритьё или поиски? - снова рассмеялся Стенли.
- Полчаса, развратник, ни минуты больше.
- Ты жесток, - скорчив недовольную мину, сказал Стенли, но Стоун уже вышел и закрыл за собою дверь.
А Томас Дюпре в эти минуты сидел на серой траве, оперевшись спиной на тёплый, шероховатый ствол дерева и глядя на небо цвета алюминия, на котором висело серое солнце. Он всё ещё ждал. Он постоянно ждал: вот-вот это случится... Но что именно? Это, просто это, нечто неизвестное, таинственное, чудесное, что откроет перед ним новый мир, где трава не серая, листья деревьев не чёрные, а небо не зловеще-металлического отлива.
Кажется, начинается! Приближается!
Томас напрягся, огляделся, стал прислушиваться: точно, слышны шаги, лёгкие, словно по сухой траве ступает ребёнок... Но это не детские шаги, нет, это поступь взрослого, уверенного в себе человека... Неужели это он? Кто «он»? Наверное, тот, что несёт ему все ответы на все вопросы...
На полянку выходит человек в белой футболке и джинсовых шортах. Его лицо смутно знакомо Томасу... Нет! Не надо! Это же тот, кого он не хочет видеть! Он боится этого человека с пронзительными чёрными глазами! Кто угодно, хоть посланец из преисподней - только не этот знакомый незнакомец!
- Что ты так смотришь на меня, будто я занял у тебя тысячу монет и отказался возвращать? - криво усмехнулся пришедший, подойдя к Томасу и опустившись перед ним на корточки.
Томас зажмурился, мысленно отгоняя от себя непрошенное видение.
- Открой глаза, приятель, - спокойно и дружелюбно проговорил незнакомец. - Эй, имеющий глаза! Пора бы уже научиться видеть!
- Я не хочу видеть, - ответил Томас сорвавшимся голосом, зажмурившись ещё крепче.
- Тогда для чего ты здесь?
- А где я?
- В парикмахерской клиники святого Иоанна.
- Зачем?
- Стенли стрижёт тебя.
- Зачем?
- Наверное, он находит в этом какой-то смысл.
- А ты кто такой?
- Открой глаза и постарайся узнать меня. Тебе не спрятаться, мир слишком для этого прозрачен.
- Я боюсь.
- Все боятся, так что страх не оправдание.
- В чём же тогда оправдание?
- Его нет под небесами, нет его и в вышних. Мир устроен намного проще, чем тебе кажется, увиливать и оправдываться там, где все дороги прямы, как лучи солнца, - согласись, это недостойно мыслящего существа. Не оправдания надлежит искать тебе, а прощения.
- Прощения? За что?
- За всё и за всех. За себя, за предков твоих, за друзей, за врагов, за неразумие тех, кто убивает, крадёт, обманывает...
- Прощение за неразумие - это бессмыслица.
- Если ты знаешь истину, ты не можешь не просить прощения за поступки невежд, иначе это будет не истина, а философский словарь.
- Истина? Но откуда ты взял, что я знаю истину?
- Если не знаешь, почему же ты боишься открыть глаза?
- Мне страшно...
- Тебе страшно признать свою неправоту?
- Значит, ты и есть истина?
- И я, и ты. Мы оба - две стороны одной медали.
- Кто же ты?
- Открой глаза и доверься мне, только тогда и сможешь узнать, кто я, кто ты и кто такой Бог.
Томас Дюпре заставил себя разомкнуть веки и вглядеться в смутно знакомое лицо с красивыми чёрными глазами.
- Как тебя зовут? - прошептал он, проглотив комок.
- Разве ты не помнишь?
- Я ничего не помню.
- Моё имя - Лазарус.
- Лазарус...
- Вспоминай!
- Не могу... Боюсь...
- Ну же, Томми! Как ты мог забыть? Мы же с тобой были лучшими друзьями. Помнишь, когда нам было восемь, мы рыли в холме за садом пещеру, ты ещё хотел проложить подземный ход до самой реки. Ты придумывал такие увлекательные истории про храброго зайца, трусливого волка и добродушного медведя. А я восхищался твоим остроумием...
- Не помню.
- Не лги! - Лазарус положил руки Томасу на плечи и тряхнул его.
- Я не... Я не могу, мне страшно... больно...
- А мне не больно видеть, как мой единственный друг превращается в слизняка?
- Друг? Нет, это ты лжёшь, а не я!
- Я не лгу, ты ведь сам называл меня другом. - Как же мы можем быть друзьями, если я не знаю тебя?
- Но ты и себя не знаешь. - Лазарус откинулся назад и с весёлым восклицанием упал на землю. - Томми, Томми, как же быстро ты изменился! Всего десять лет прошло после того, как...
Томаса пронзила догадка.
- А ты не дьявол, случайно? - выпалил он, пытаясь спрятаться за этой нелепой мыслью - ведь он не верил ни в Бога, ни в сатану.
Лазарус приподнялся на локте и устремил на Томаса упрекающий взгляд.
- Ты говоришь так, как будто знаешь, что такое дьявол.
- А ты знаешь? - Дюпре напрягся, этот разговор явно не доставлял ему удовольствия.
- Знаю. Дьявол - это половина человека, - быстро, уверенно отчеканил Лазарус.
- Как это «половина»?
- А так. Никчёмная половина. Разбей кружку на две части - какой прок в каждой из них? Никакого. Так же и человек. Распадётся на куски - и ни на что уже не годен, разве что вредить себе и другим.
- А я слышал, что дьявол - это падший ангел.
- И ты знаешь, что такое ангел?
- Не знаю.
- То-то и оно. - Лазарус немного помолчал, вглядываясь в лицо собеседника, а затем, встрепенувшись, произнёс более мягким голосом: - Скажи мне, Томми, какого цвета листья вон того дерева? - он махнул рукою куда-то вправо.
- Чёрные, - не поднимая глаз, ответил Томас.
- И тебя это не удивляет?
- Нет, с некоторых пор я понял одну вещь: что всё в этом мире ненастоящее, кажущееся... Это, вроде бы, называется относительным...
- И ты тоже относительная величина?
- И я, и ты.
- Вот так, Томми, сам ты попал в ловушку лукавого, а меня называешь дьяволом. Если верна твоя теория и всё в мире - лишь миражи, то и смысла во вселенной нет никакого и, стало быть, Творец создал не мир, а спроецировал на некий огромный экран свои фантазии. И ты веришь в эту чушь?
- Я не верю - я знаю.
- Но если ты знаешь это, тогда ты должен знать, кто я такой.
- Не вижу связи, - пожал плечами Томас.
- Связь есть, - Лазарус ободряюще улыбнулся. - Если ты знаешь, как устроен мир, то есть разгадал задумку самого Бога, ты просто не можешь не знать такой простой малости - кто я.
Дверь отворилась, и в комнату вошёл санитар Стоун.
- Ну, как клиент? Не надоел тебе своей болтовнёй?
- Нет, что ты, он так увлекательно молчит, - ответил Стенли, стоящий за спинкой кресла и растирающий по щекам Томаса крем после бритья. - Всё, моя миссия выполнена, возвращаю его тебе в улучшенном виде.
- Пойдём, мистер Дюпре, - Стоун погладил пациента по плечу. - Пора на прогулку.
Томас поднялся со стула, санитар взял его за руку и вывел из комнаты. А парикмахер глядел им вслед, размышляя:
«Нет, этот парень не псих, будь я проклят, если он не спрятался под своей кожей от какого-то ужаса».
- Эх, как мне жалко их всех! - добавил он вслух, взяв в руки щётку, чтобы подмести пол.
- Так ты говоришь, что листья чёрного цвета? - услышал Томас голос Лазаруса и, вглядевшись в знойную дымку, разглядел его худую фигуру, приближающуюся к нему по ржаво-серому лугу. Он был ещё далеко, но и его шаги, и произносимые им слова были слышны отчётливо, даже чересчур ясно и резко. На этот раз Дюпре сидел не в лесу а посреди просторного луга, покато спускающегося к реке, которая мерцала вдали мертвенно-ртутной слизью.
- Я вижу их чёрными, - ответил Томас, обрадовавшись тому, что собеседник возвращается после получасового отсутствия. - Я имею право видеть так, как вижу, разве нет?
- Да никто и не собирается лишать тебя прав, - сказал Лазарус, приблизившись к нему и разлёгшись на горячей траве. - Но одну вещь ты отказываешься учесть: по природе своей листья всё же зелёные, как небо - голубое, кровь - красная. Если же ты видишь листья не такими, каковы они на самом деле, значит, что-то не так не с ними, а с тобой.
- А что со мною не так?
- Вот это ты и должен выяснить.
- Зачем?
- Чтобы выйти из пещеры, где, как дикий зверь, ты спрятался от мира и от себя.
- Но мне хорошо в этой пещере...
- И с этим не буду спорить. Кроту хорошо под землёй, и если его вынуть на поверхность, он тут же стремится вырыть себе норку.
- А ты пришёл, чтобы вытащить меня на свет божий?
- Нет, Томми, ты сам сделаешь это, сам с радостью выйдешь к солнцу, когда узнаешь истину.
- Опять ты об этом... Ну, хорошо, я готов услышать от тебя всё, что тебе известно об истине.
- Нет, Томми, так не годится, тебе придётся услышать себя.
- Но во мне - ничего, кроме тишины, полной тишины, даже не звенящей, а ватной какой-то...
- И сердце не стучит?
- Как же, стучит, конечно.
- Так прислушайся к этому звуку, в нём зашифрован ты сам, твоя боль, твой страх, твоя жажда свободы. Кстати, ты так и не понял, где находишься?
- На лугу...
- Опять мимо. Тебя положили в психушку. А сейчас ты сидишь на скамейке в небольшом парке, и вокруг тебя - такие же, как и ты, несчастные, и кое-кто из них тоже не знает, что есть выход из пещеры. Правда, для многих он невозможен, потому что, вместо того чтобы идти вперёд, они упрямо отступают назад, в самую глубь темноты. Перед тобой же путь открыт, стоит только сделать первый шаг.
- Но если я сошёл с ума, то и стараться бессмысленно, тем более что мне и здесь хорошо...
- Эх, Томми, ты всё такой же упрямый, каким был тогда... Ты всегда был быком, прущим против истины, не замечая, что бодаешь своё счастье.
- Счастье - это сказка для усталых детей.
Лазарус рассмеялся и тотчас глянул на Томаса с упрёком в своих больших глазах, таких красивых, что у Дюпре на мгновение захватило дыхание.
- Почему ты насмехаешься надо мной?
- Я не насмехаюсь, а подстёгиваю тебя вспомнить самое важное.
- Важное? - Томас задумался. - Кажется, я помню, но всё какие-то мелочи, а важное...
Лицо Лазаруса стало серьёзным, а в его голосе появились жёсткие назидательные нотки, когда он возразил:
- Важное и есть сумма мелочей. Сложи их в мозаику - и увидишь свой истинный образ, данный тебе свыше, единственный в мире образ, но в основных чертах так похожий на лик Творца.
- Опять эти твои религиозные бредни, - отмахнулся раздосадованный Дюпре. Он ждал от собеседника хотя бы капли утешения, а тот как будто нарочно терзал его туманными поучениями.
- Хорошо, - легко согласился Лазарус, - считай мои слова чепухой, бредом сумасшедшего, но, прошу тебя, доставь мне удовольствие: ради меня постарайся сосредоточиться на себе, на своём якобы забытом прошлом, на своей личности, в конце концов. Ну же, Томми, вспомни... ну, хотя бы Барби...
- Куклу, что ли? Ты хочешь сказать, что в детстве я играл в девчачьи куклы?
Лазарус разразился оглушительным хохотом.
- Вот уже и остроумие возвращается к моему дружку! - сказал он, вытирая ладонями слёзы с покрасневших глаз: теперь в них дрожал радостный оранжевый свет, увидев который Томас невольно улыбнулся. А собеседник продолжал:
- Да, Барби действительно напоминала такую пышнощёкую, но хрупкую, почти бесплотную куклу. Кстати, сколько лет было тебе тогда?
- Тринадцать?
- Правильно, Томми! А говоришь, что всё забыл.
- Вдруг вспомнил. Да, и тебя вспомнил. Ты ещё приставал ко мне со своими сомнениями: мол, на кой чёрт сдалась тебе эта дурёха? Она, мол, вся какая-то неестественная, словно пластиковая со стеклянными глазами... Но это была ложь, она была умна, а глаза её... В них поселилось безоблачное небо! Как ты мог! И ещё другом назывался...
- Но разве я был не прав?
- Нет.
- Тогда вспомни, как поступила она, назначив тебе свидание?
- И как она поступила?
- Вспоминай, чёрт возьми!
- Подскажи.
- Она тут же забыла о своём обещании и пошла гулять с Лу. Потому что он подарил ей новенький диск Майкла Джексона, а ты ничего подарить ей не мог, разве что своё глупое обожание. Ты тогда был зол на весь мир, но зато помирился со мной - тебе в твоём горьком одиночестве необходим был друг, то есть носовой платок.
- Вспомнил! - воскликнул оживившийся Томас, и на его лице заиграли детские черты. - Я позвонил тебе - и ты сразу прибежал, как будто стоял у меня под дверью.
- Я в самом деле всё это время был рядом.
- Но почему? Неужели ты не обиделся? Я же, помнится, недели две до того наорал на тебя и даже чуть не ударил... Прости, мне стыдно, я наговорил тебе таких гадостей...
- Я любил тебя. А ты?
- Я? - Томас смущённо отвернулся. - Не знаю... Не помню...
- Мистер Дюпре, пожалуйста, пройдите в столовую, - сказал санитар Стоун, подойдя к скамье и осторожно взяв Томаса за руку. И тот послушно встал, глядя в даль, где в тумане исчезал его друг Лазарус. И ему стало так горько, так больно, что слёзы выступили у него на глазах. Но он не замечал их, он ничего не замечал - просто шёл, ведомый санитаром на ужин.
- Почему здесь так мрачно? - пробормотал Томас, подойдя к берегу лесного озера, со всех сторон сжатого в чёрный кулак елово-ольхового леса, так что лишь узкая полоска серого тростника отделяла воду от могучих стволов, хранителей неподвижного покоя, равнодушного ко всякой суете. Даже птиц не было слышно в воздухе, перенасыщенном дремучей тишиною исконного язычества, и только вороны, первосвященники суровой истины, пели хриплые гимны богу вечного равновесия.
Дюпре сел на лежащий на берегу ствол упавшего дуба и, поглаживая ладонью его серую, шершавую, твёрдую, как камень, но явно живую кору, принялся рассматривать застывшее, будто уснувшее зеркало озера, пугающее своей тёмной тайной. «Ведь и это жизнь, - подумалось ему, - эта вода кишит живыми существами. Для чего они созданы? Какая цель в их движении, питании, размножении? Какой смысл?»
- Смысл - в том, чтобы явился на землю человек и наполнил пустоту любовью, - послышался за спиною знакомый голос.
Томас оглянулся: к нему не спеша шёл Лазарус. На скорбном фоне леса он светился, по его телу пробегали розовато-оранжеватые блики, то и дело уступая место радужным пятнам и полоскам. Томас вскочил на ноги, не в силах оторвать восхищённого взора от преображённого друга.
- И всё-таки ты ангел! - в страхе произнёс он.
Лазарус улыбнулся и, приблизившись к Дюпре почти вплотную, возразил нежным, полным света голосом:
- Ты тоже ангел, Томми, просто случайно споткнувшийся о камень гордыни. Слишком уж нетерпеливым и самоуветенным ты был. Но, надеюсь, самое страшное позади. Ты воскреснешь - и мы с тобой улетим к солнцу. - Он кивком указал на ствол упавшего дуба. - Что ты встал? Садись, мой дорогой, будем вспоминать дальше.
Томас сел, а Лазарус опустился напротив него, на влажноватую траву, и тотчас продолжил:
- Нам осталось выяснить одну вещь: любил ли ты меня? Ответив на этот вопрос, ты проснёшься.
- Если б я любил тебя, я бы не забыл об этом, - грустно покачал головой Дюпре.
- Ты уверен? Почему же ты забыл Барби?
- Да, странно: почему?
- Потому что ты ничего не забывал, а просто решил обмануть себя и вычеркнул свою жизнь из книги исхода...
- Какого ещё исхода? - недовольно буркнул Томас. - Опять загадки...
- Исхода из Египта, - прервал его Лазарус. - Неужели не помнишь историю про Моисея, который вывел еврейский народ из египетского рабства?
- Кажется, читал...
- Опять врёшь.
- Не вру.
- Врёшь, Томми. Я-то помню: это была твоя любимая история. Ты называл её чудесной сказкой и все уши прожужжал мне размышлениями о неразумности большинства и тяжёлой участи вождя, вынужденного вести по пустыне людей, не желающих страдать ради свободы. «Они так и не вышли из рабства», - часто говорил ты. Ну что, вспомнил?
- Вспомнил, - с облегчением вздохнул Дюпре.
- Отлично. Значит, теперь ты должен понять, как трудно было мне, новому Моисею, вести тебя по пустыне спасения. Ты же то и дело норовил нырнуть в свой бессмысленный, но такой уютный Египет. Помнишь, в колледже, куда ты поступил бездумно, как делал всё остальное, ты примкнул к группе защитников животных. Как горячо ты поддерживал их идеи, какие пламенные речи произносил! А что случилось дальше, ты помнишь?
- Что-то страшное? - насторожился Томас.
- Да уж, неприятные вещи посыпались на тебя. Однажды в твою гордую голову вклинилась мыслишка потягаться силами с Фредом, их главарём. И с этого начался твой закат. Благородная идея больше не влекла тебя по жизни - ты вознамерился стать лучшим из лучших, то есть первым из первых. Ты превратился в интригана, возненавидел своего соперника, который и не помышлял бороться с тобою за место под солнцем и поэтому проиграл, а ты хитростью, коварством и клеветой оттёр его с пьедестала. Но на этом ты не собирался останавливаться. Роль начальника пришлась тебе по вкусу, тебе стало тесно в маленькой группе защитников животных, ты почувствовал силу своего слова, своего разума. Пять лет напряжённой борьбы - и...
- Что «и»?
- И ты рухнул, Томми, срезался на попытке дать взятку сенатору Эммерсу. Вернее, взятку давал не ты, а твой шеф, ты был всего лишь посредником, но вляпался по самые уши. Только чудо уберегло молодого дурачка от суда и тюрьмы. И, конечно же, содействие дочки Эммерса, влюбившейся в тебя. И ты снова воспрял духом, мечтал стать зятем сенатора. Однако дьявол и тут обманул твою доверчивость: Эммерс заставил дочь выйти за сына банкира Козловски.
- И что было дальше? - Томас явно волновался, у него дрожали руки и дёргалась левая щека.
- Дальше? - Лазарус окинул его строгим, упрекающим взором. - Но разве тебе не хочется сперва узнать, что случилось с нами, с нашими отношениями, что было со мной?
- Конечно, я и это хотел бы знать...
- Что-то уверенности не слышно в твоём голосе, мой бедный Томми. Но я тебя понимаю: десять лет протискивания сквозь туман в поисках широкой дороги ни для кого не проходят бесследно. Да, Томми, ты шёл вслепую, но почему-то был уверен, что зрению твоему мог бы позавидовать парящий в небесах орёл. Ты был самым умным, ты имел право возвыситься над теми, кому в этом праве отказано. Когда-то в детстве ты мечтал прорыть туннель из сада своих родителей, где тебя не понимали, где твоей маленькой гордыне было тесно. Туннель до самой реки, где текла вода, полная жизни и тайны. И именно эта река казалась тебе дорогой свободы. Но вот ты вырос, возмужал, но остался таким же маленьким беглецом, вынужденным рыть туннель, ведущий из ничтожества к яркой славе. Однако не везло тебе, Томми, ты выбрал не свой путь, а, как известно, неудачник - это тот, кто занимает чужое место.
Ты мог стать зоологом, блестящим учёным, ты ведь любил всяких зверушек и так много знал о них, что своими познаниями удивлял школьных учителей... Но нет же, ты выбрал честолюбие, оно разрЕзало тебя пополам, и когда одна твоя часть оплакивала неосуществлённые мечты, другая пыталась вскарабкаться на Олимп. И вместо талантливого учёного получился средненький экономист, бездарный, но полный ничем не обеспеченных амбиций. Отбросив истинные свои ценности, ты добился только одного - инфляции мыслей, чувств и мечтаний.
А я, твой несчастный друг, время от времени являлся к тебе, увещевал, уговаривал, стыдил тебя, даже иногда стоял перед тобой на коленях, умоляя одуматься, вернуться к чистоте помыслов и наконец покинуть египетское рабство. Но ты был глух. Мы всё чаще ссорились, ты всё чаще называл меня пустопорожним идеалистом, не понимающим простых вещей и не верящим в твою исключительность...
- Потерпев неудачу в политической карьере, ты начал пить и морально опускаться. Устроился в маленькую компанию и спас её от банкротства. В благодарность за это шеф терпел твои запои, но в конце концов вынужден был тебя уволить. И ты, скорее всего, опустился бы на самое дно, если бы не Элис, она пожалела неприкаянного чудака, затем полюбила, ты ответил ей взаимностью, бросил пить, нашёл приличную работу, у вас родилась прелестная дочка. Окрылённый такой удачей, ты расправил крылья, помирился со мной, по моему совету начал готовиться к поступлению на биологический факультет. Всё вроде бы наладилось в твоей жизни...
Однако дьявол никогда не спит. Обретя счастье, ты так и не обрёл себя, оставаясь расколотым на две страдающие половины. Твоя уснувшая было мечта о высоком положении в обществе вновь подняла голову. И хотя, надломленный несчастьями и лишившийся прежней самоуверенности, ты больше не предпринимал попыток взобраться куда-нибудь повыше - тем горше для тебя было осознание своего ничтожества.
Ты всё сильнее завидовал успешным, богатым и держащим в руках паучьи нити власти. Свою неудовлетворённость, иногда доходившую до безумной злобы, ты возмещал на соседях, на жене и даже на мне. А я терпеливо ждал... Но не только ждал - я искал способы помочь тебе. Однако всё было напрасно. Ты вышел из святыни своей души и, оставив её превращаться в мерзрсть запустения, становился невротиком, одержимым бесом.
Наконец дошло до того, что ты начал ревновать свою жену ко всем, даже ко мне! Постепенно эта ревность перешла в болезненную подозрительность и чуть ли не в манию. Ты закатывал жене скандалы, а меня обвинял в том, что я держу тебя на цепях, не позволяя идти вперёд. Меня, пытавшегося вывести тебя из рабства, ты называл своим рабовладельцем. Вот так действует дьявол, он переворачивает мир в глазах человека - и тот убеждается в том, что зло - необходимая для выживания вещь, что война - это мир, ревность - признак и даже необходимое условие любви... Если бы в то время ты перечитал Оруэлла, тебе, наверняка, понравилось бы описанное в романе общество и ты сочувствовал бы не главному герою, а Старшему брату с его палачами. Вот так из бюргеров-неудачников выходят фашисты и человеконенавистники. Ты стал типичным, классическим негодяем, ничтожеством с оскаленными клыками.
А я... Я был для тебя гласом вопиющего в пустыне, твоим обличителем, камешком в ботинке, больным зубом, который ни вырвать не удавалось, ни залечить.
Однажды, во время очередного скандала с женой, ты наставил на неё пистолет, но вовремя одумался, не стал стрелять. Она испугалась, забрала дочку и уехала к матери, а ты, осознав, что натворил, провалился на самое дно отчаяния.
Когда же я пришёл к тебе, ты набросился на меня с обычными своими упрёками и оскорблениями, нёс какую-то околесицу о том, что я разрушил твою жизнь и превратил тебя в негодную тряпку...
- Я вспомнил! - перебил Лазаруса Томас. - Я вспомнил: я любил тебя, о, как же я любил тебя... - Он осёкся и опустил испуганные глаза.
Лазарус печально усмехнулся.
- А ты помнишь, на какой ядовитой почве росло дерево этой любви?
- Да, - медленно закивал Дюпре, - теперь я это понял.
- Вот и хорошо.
- Но что сделал ты, когда я набросился на тебя?
- Я? Я смотрел на своего любимого Томми и мысленно прощался с ним.
- Прощался? Ты, наверное, возненавидел меня?
- Нет, я осознал, что такое ад и что из него не возвращаются. Да, милый мой, ты попал в самое сердце Веельзевула и должен был совершить нечто непоправимое. И ты сделал это: вынул из ящика стола пистолет. Чтобы убить меня. При этом ты кричал, срываясь то на визг, то на хрип, на твоих губах выступила розовая пена - видимо, в порыве бешенства ты прикусил язык. А в глазах твоих был страх, искорёженный гневом.
- И я выстрелил?
- Ты выстрелил.
- И ранил тебя?
- Ранил.
Лазарус приподнялся, сел на корточки и стал расстёгивать верхние пуговицы на пижаме Томаса.
- Открой своё плечо, нет, левое, вот так. Видишь?
- Это шрам, - прошептал Дюпре, погладив плечо.
- И такой же - сзади, - добавил Лазарус. - Пуля прошла насквозь.
- Но...
- Да, Томми, ты хотел выстрелил себе в рот, но твоя рука так дрожала, что в последнее мгновение пистолет выскочил изо рта и выстрелил в плечо. А когда тебя заштопали, оказалось, что ты полностью невменяем, похож на безвольного робота, ничего вокруг не замечающего, - так глубоко ушёл ты в себя, в свою преисподнюю. Ведь нет ада общего, для каждого он свой.
- Так значит, ты... - начал было Томас, но Лазарус прервал его:
- Кстати, Томми, какого цвета листья вон того дерева?
Томас поднял голову и, взглянув туда, куда рукой указывал Лазарус, ответил:
