Кода за Любой закрылась дверь, Изотов решил обойти дозором владенья, пусть и не свои, но желание чем-то помочь странной спасительнице, было настолько сильным, что он буквально физически чувствовал зуд в руках, давно отвыкших от нормальной мужской работы по дому. Машинку - старенькую "Подолку" нашел быстро. Разобрать и собрать заново оказалось делом четверти часа. Благо, масленка лежала тут же, в желобке, куда обычно кладут нитки и наперсток. Смазанная машинка заработала, как новая. Изотов проложив ровную строчку по куску ткани, довольно улыбнулся, понимая, какое подспорье для женщины этот нехитрый механизм. Плеснув воды в таз, обмылся по старой привычке до пояса, еще раз полив шампунем волосы. Утром, при Любе и лютой грымзе-свекрови постеснялся почему-то. Ополоснувшись и отфыркавшись, как большой пес, мужчина обтерся и продолжил свои изыскания. При обходе комнат, кухни и коридора отметил разболтанность большинства дверец. Подумал, куда бы он складывал в этом доме инструмент и довольно быстро нашел пыльную коробку. "Ну, спасибо тебе, хозяин. Спасибо, хорошее наследство", - перебирая плоскогубцы, набор отверток, молотки и прочие железяки, прошептал Изотов и принялся за дело. В его руках все удивительным образом спорилось, в жилистом теле плескалось столько силы и ловкости, что через пару часов все дверцы в старой мебели были укреплены ровно и ладно. У телевизора отпаялся один проводок, ремонт занял пару минут, благо, и паяльник в доме имелся. Изотов осмотрелся в поисках работы, но желание курить пересилило этот порыв. Подкинув дров, накинув замызганную, но теплую и еще крепкую фуфайку, висящую на гвозде у двери, и прихватит пять гривен, оставленных на сигареты, вышел во двор. Зима ударила белым по глазам, на миг ослепив. Ночью выпал снег, он засыпал все почти на полметра, набросал шапки на деревья в саду, украсил куполом крышу сараюшки. И выглядел еще таким первозданно белым и чистым, таким нетронутым, что совсем не хотело думать о чем-то темном, грязном и плохом. Казалось, мир и тот прихорашивался перед праздником. Рэкс, которого не держали на привязи, подошел, обнюхал, смешно чихнул и уселся рядом, не сводя глаз.
- Что, псина, оставили нас вдвоем с тобой? И чем мы, мужики, займемся?
Углядел большую фанерную лопату и быстро расчистил дорожку к калитке. "Утром Любонька не успела, видать",- отметил он и поймал себя на этом - Любонька, почувствовал невыносимое желание закурить. - Сколько ей? Тридцать? Тридцать три? Выглядит молодо... Но дочка большая уже почти. Пять лет вдова, - вспомнил он дату на казенной бумаге, лежащей почему-то сверху всех документов. - И судя по всему, совсем одна. Если не считать эту старую грымзу. Мужика точно нет. Я бы увидел мужскую руку в доме. Дров, что ли, еще наколоть?" Изотов шел вдоль улицы, приглядываясь, как тут живут люди. Пес увязался следом. Словно охранял. Улица, а скорее проулок, прижимался к железнодорожной колее заборчиками и огородами. В одну сторону он упирался в кладбище, Изотов разглядел ряды запорошенных могил и венков. Другой стороной выходил на перекресток, недалеко от него стоял маленький магазин. В него и вошел мужчина, оглядел полки и миловидную, молодую продавщицу, подмигнул ей лихо и улыбнулся, заметив выступивший румянец на её щеках.

- Мне пачку "Беломора", красавица.
- А нету. С наступающим вас.
- А что есть?
- Вам покурить?
- Нет, пожевать. Покурить, конечно. И тебя с наступающим.
- Может "Прима"?
- Лишь бы не прима-балерина, не люблю худых, - пошутил Изотов, расплачиваясь за покупку.

Закурил сразу на крыльце. Странное дело, но тут, на отшибе, почему-то даже среди дня было очень тихо. Такая осязаемая тишина, с легким поскрипыванием снежка, оттененная ленивым побрехиванием замерзшего пса где-то у крайней хаты. Чириканьем наглых воробьев, что расселись, нахохлившись, на ветках рябины. Звяканьем колодезной цепи, и жалобным кряхтением короба. Вроде и не тишина вовсе, а вот услышал он именно её. Ту самую тишину маминого двора, засыпанного снегом. Тишину зимнего утра перед школой, когда единственным звуком, громким, как выстрелы, кажутся собственные шаги. "Любонька, - покатал во рту имя, вздохнул. - Надолго ли эта сказка будет? Уходить надо. Надо. Своих бед у бабы по горло, а тут я свалился, подарок небес прям. Уходить. А куда? Куда идти? И что я ей предложить могу? Ей! Это ж не баба - золото. Я о такой и в лучшие времена не мечтал. И она ведь не выгонит, но и не позовет... Некого звать! Кто я? Бомж - ни кола, ни двора. Что я ей предложу, что? Да и о чем я вообще?" - и зло сплюнул. Вспомнилась почему-то черноокая Марьяна. Как все было у них в первый раз. Пили с парнями, праздновали удачную сдачу курсовой. А жил он тогда, как лучший студент на курсе в "двушке". Сосед на практике, сам в комнатушке остался. После пьянки в душ пошел, отфыркивался, долго смывал с себя накопившуюся усталость и переживания. Вошел в комнату, а на кровати лежит голая Марьяна. "Долго же тебя ждать пришлось, " - обиженно поджала губы, а он стоял оглушенный, не веря глазам своим. Давно заглядывался на девчонку, но даже мечтать не смел, что вот так - сама придет и предложит себя в ослепительной наготе и атласной гладкости юного тела. А потом, да что потом? Даже Любане не признался обо всем. На седьмом месяце беременности Марьяна умотала к маме своей, там и приключились преждевременные роды. А он на практике был и никак вырваться не мог. Приехал через три месяца, увидел сына и столько нежности щемящей почувствовал к этому комочку. Так баловал потом, место жительства не обсуждалось - Украина. Жене рядом с мамой легче будет. Распределение, работа, развал Союза, бизнес, первая своя квартира, ремонт, обустройство, мебель - все для него, для роднули, наследника. В тот день, когда его мир рухнул, Марьяна заполошно визжала:" Ты идиот, Изотов, идиот! Не от тебя Ромчик! Не от тебя!" А он бил и бил с размаху плечом в дверь с одним желание - придушить гадину, отобравшую в один момент все надежды и мечты. Потом в длинные ночи в тюрьме и на зоне сопоставил все, понял, что сын точно не от него. Но и отказаться не мог от пусть не кровинушки, но бесконечно дорогого человечка, точно ни в чем не виноватого. Изотов опять зло сплюнул, раздавив яростно окурок. "Любаня точно сама не придет... Она не такая. Чистая баба, редкая. Да и не обманула бы она вот так, не использовала бы. Дурак! Стою и думаю черти о чем! Ноги её вижу, грудь, притронуться хочу, измять. Хочу ее! Когда у меня была женщина последний раз? Надо же, не помню... А такая? Такой и не было за всю жизнь. Думал, таких и не бывает. ...Да какое я право имею вообще о ней мечтать? Сука я. Сука, как есть." Рядом что-то забухало, громко и задорно, разрушив наваждение. Раздался противный писк пилы, впивающейся в дерево, сочный мат.

- Ити твою за ногу! Вот же, ёпть! Ганька, бросай свои салаты нахрен! И так эти тазики ток свинья съест! Помоги лучше, затупилась пила, блин! Ток двуручная осталась!
Изотов прямо через сугроб подошел к забору, захотелось глянуть на горлопана. Мужичок, толстый, но не обрюзгший, а просто из квадратных, чуть заплывших жирком, с неправильными чертами - слишком маленьким носом, прячущимся в складках щек и глазами-буравчиками под насупленными бровями, явно, строил баню. Тридцать первого. Один. Не порядок - решил Изотов и поздоровался:
- Добрый день, хозяин. Помощь нужна?
- А чож не нужна? - ответил мужичок, цепко оглянув новоявленного помощника, - ты чей будешь? Чот не помню такого...
- Изотов я. В гостях тут. У Любани.
- У Любки Процючки что ли? Гость? Хм... Чего стоишь? Калитка слева, топай сюды. Будем баньку доделывать, фигня осталась! - заметив, что Изотов замялся, веско добавил, - не баись, мужик. Не обижу, заплачу.

Мужика звали Дмитрий Олегович, он и был хозяином магазинчика, где только-что отоварился Изотов. Владелец магазина новым русским себя не считал и собственный дом и двор благоустраивал сам. А помощников перед самым Новым годом нанять не смог, так, что вожделенный подарок для себя любимого - настоящую белую русскую баню, не успевал завершить в срок, что и стало причиной плохого настроения. Жена его, Ганна, увидев, что незнакомый мужик споро работает с пилой и топором, выглянула во двор, и махнула рукой, успокоившись, - больше муж её теперь дергать не станет. За работой прошел остаток дня. Рэкс поскучал, поскучал и куда-то отбыл по своим собачьим делам. Хозяйка покормила работников в большой и светлой кухне, быстро заставив стол тарелками с закуской. Борща тут не подавали. Хозяйке было не до обычных блюд. Крошились салаты. Действительно, тазиками. На сковородах и в кастрюльках что-то скворчало и булькало, и только Ганна знала, что и когда переворачивать, снимать и подкладывать.
- С области, говоришь? - продолжил разговор Олегович.
- Ну да, - поддержал беседу Изотов.
- А надолго, эмм... в гости?
- Как карта ляжет, - попытался ответить честно Изотов.
- Ну, дай Бог, чтоб легла правильно, - хитро улыбнулся хозяин, смачно припечатав рукой пышную филейную часть супруги, проходившей мимо.
Та замахнулась полотенцем, блеснув глазами:
- Руки убери, старый охальник! Гости у нас!
И столько было потаенного смеха в этой фразе, столько тепла вылилось на неказистого лицом мужичонку от этой статной, красивой бабы, так прозвучало по домашнему это - гости, что Изотов закашлялся.

В баньке осталось примастерить дверь да собрать полати, и можно было топить. Каменка сложенная на совесть, словно просила уже жара да ковшик кваску на раскаленные камни. Пахло в срубе смолой, свежеобтесанной древесиной и чем-то незыблемо древним, чем-то настоящим, вечным, как жизненный уклад, семья, любовь. Изотов работал быстро и аккуратно, заново привыкая к ощущениям шероховатости древесины, упругому сопротивлению её под рубанком и пилой. Техканью шляпки гвоздя под ударами молотка.
- Откуда работу по дереву знаешь?
- Батя любил с деревом заниматься. Сельским он был. А дед в наших краях - известным краснодеревщиком. От них у меня это - люблю я дерево, запах его, пластичность и неуступчивость, умение вытянуть из сердцевины красоту в него заложенную.
- Эк ты выдал-то - красота в деревяшке. А откуда родом, ты ж не хохол?
- Да, я русский, сибиряк сам. Но так жизнь сложилась, попал вот сюда.
- Да вижу я, что ты попал, парень... - Олегович выразительно глянул на наколки по пальцам, и багровеющий синяк на лбу, но не стал расспрашивать.

Часов в восемь, пока курили в сумерках, Изотов заметил, как Светка, увязая в снегу тащит, смеющегося, запыхавшегося Андрейку, прижимающего большого мишку к груди. Рядом с ними чинно ступал Рэкс. "Ах, вот ты куда бегаешь. Встречаешь - провожаешь всех. Умница, пес. Ай, умница. Черт, это что же получается, я для тебя тоже свой? Фигасе раскладец..." Пес повернул голову в его сторону и казалось всем видом извинился, прости, мол, дети, сам понимаешь. Ты уж как-то сам, без меня. Изотов понимающе кивнул, поймал себя на этом и улыбнулся.
- Твои? - уточнил зачем-то Олегович.
- Мои...- кивнул Изотов, опять закашлявшись.
- Любка - баба справная и чистая, знаешь, таких сейчас днем с огнем. Набедовалась она. Все вроде при ней, ток кому этот гемор нужен по временам нонешним? Дом хлипкий, а ртов хватает. Ты это, не обижай её.
Изотов глянул исподлобья на словоохотливого соседа и промолчал. "Знал бы ты мужик, кем я вчера еще был, да что вчера? Кто я и сейчас есть. Вот только отмыт, да вши вывести успел... Перекати-поле я. А вру ведь - мои... Блин!"

Расплатился Олегович хрусткой купюрой, которую Изотов давно и в руках не держал.
- Бери-бери, пока то да се, в общем, если остаться надумаешь - у меня поработаешь. Дня три попразднуй и приходи. Работы - тьма, а такой работник на дороге не валяется. Ну и с наступающим тебя, Изотов. Имя-то так и не назовешь?
- Называй меня по фамилии, Олегович. Не люблю я если по имени.
- Ну, как скажешь. Если чего брать будешь у меня в магазине, скажи, что я велел по закупке дать тебе. Не всегда так будет. Но сегодня праздник, так, что иди, прикупи что для стола. Любка на свои копейки, чай, не особо к изыскам привыкла. И, это самое, детишкам конфет не забудь. Конфеты от меня, скажешь Людке - продавщицу мою так зовут. Пусть насыплет свежих и побольше.

Изотов выбрал мандарины, прихватил гроздь винограда, ананас, пару гранатов. Подумав, взял еще по полпалки разных колбас, баночку икры, маленькую, но икры, бананов детишкам и пакет молотого кофе, забеспокоился, что денег не хватит, но продавщица успокоила его:
- Берите, что надо. Я запишу вас, - и достала толстую тетрадь из под прилавка.
Изотов отдал все заработанное, оставив только на сигареты. Особенно обрадовался качественному алкоголю. Шампанское "Надежда", водка, бутылка закарпатского вина.

- Вы не думайте, Олегович "паленки" не берет. Все у нас качественное. Магазинчик маленький, да на отшибе, если будем "туфту впаривать", сами понимаете - окна побьют да и морду лица, - приговаривала Людка, взвешивая да укладывая в пакет снедь.
А Изотов глядел на эту гору продуктов, и хотя чувствовал, с непривычки, боль во всем теле, был счастлив. Почти абсолютно счастлив. "Мои, блин... Мои..."- вертелось в голове заевшей пластинкой. За порогом магазина его ждал Рэкс. "Ахренеть, пришел встречать. Вот же, и как понял где я?" Так и дошли до дома вдвоем. Изотов на пороге отломил кусок колбасы и скормил грозному псу с рук. "Ешь, ешь, бродяга. Признал меня, однако. Спасибо, друг..."

Люба ступила в дом, тихонько прислонив дверь. Впервые её никто не встречал. Из детской комнаты доносился смех, сопение, какой-то стрекот, судя по всему, все собрались там. Не раздеваясь, только разувшись, чтобы снега не нанести, женщина босой подошла к раскрытой двери. В центре комнаты, сидя прямо на домотканом коврике, сгорбился её гость, рядом, зажав в кулачке плоскогубцы, завороженно таращил глаза Андрейка. Гость что-то крутил в руках, Люба присмотрелась - старый паровозик, давно поломавшийся, и потому забытый маленьким хозяином. У длинных ног Изотова красовалась череда откуда-то извлеченных и заново поставленных на колеса машинок, кукол, исцеленных от одноручия и одноглазия. Светка рядом за столом крутила ручку старенькой машинки, придерживая пальцами ткань.

- Вот так, видишь, Андрюш, сердце больное у твоего паровозика было. Сердце в машине что?
- Мотол, - проявил чудеса эрудиции малыш.
- Вот именно, сердце в машине - мотор, а в паровозике твоем механика простая, вот тут просто надо подтянуть, тут смазать и - гляди!
Паровозик, поставленный на пол, от легкого толчка поехал.
- Ох, - выдохнул Андрейка, - я зе тоби помиг, плавда?
- Конечно помог, Андрейка, без тебя, признаюсь, и не справился бы.
Светка хихикнула при этих словах, Но Изотов глянул делано грозно, чуть насупившись:
- А вам, барышня, мы слово пока не давали. Мужской разговор у нас.
- А то, куда нам с нашим рылом да в калашный ряд, - съязвила, посмеиваясь Светка.
- Ну, такую морду лица рылом назвать - это перебор. Это вы самокритичны слишком, девушка, - парировал Изотов, хитро поглядывая на разрумянившуюся девчонку. - Андейка, ты чего замер? Давай сложим наш инструмент и вперед играться.

Тут Изотов, то ли почуял что, то ли просто случайно заметил хозяйку, прислонившуюся к косяку. Шаль Любаня почти размотала, и она висела влажной тряпицей почти до пола. Изотов так и вел взглядом от вязаных вручную носков, обхвативших тонкие лодыжки, по икрам до горизонтальной линии строгой черной юбки, выпуклости живота, двух налитых холмах груди и остановился взглядом на губах.
Так и замерли. Женщина, давящаяся слезами, бегущими по щекам к уголкам рта, и мужчина, сидящий на полу, с нервно подрагивающим кадыком.
- А я уже дома...- прошептала Люба.
- С наступающим, Любовь Ивановна, - хрипло ответил Изотов.
- Мам! - разрушила напряженность минуты дочь, - а мне мой Мишка мишку подарил! Гляди!
- Ярмолюк что ли? - уточнила Люба, чувствуя, как её отпускает внутри мелкая дрожь. "Господи, словно не мой дом, словно картинка из прошлой жизни, или чужой жизни... Даже не думала, что вот так соскучилась за вечерами, теплыми, семейными вечерами..."
- Ну конечно, кто ж еще?
- Красивый мишка и большой такой. Дорогой наверно.
- Ток я его Андрюшке отдам, - насупилась Светка.- Что я маленькая, что ли, с игрушками играть?

Люба улыбалась, видя, что подарок пришелся дочке по душе, и в ней сейчас борется желание порадовать брата и собственнические инстинкты. Победила любовь к братишке. - На, Андрюш, это теперь твой мишка.
- Это теперь наш мишка, - уточнила Люба, - наш талисман. Пусть он принесет счастье в дом...- и быстро развернулась, чтобы никто не увидел слез, опять набежавших на глаза. Чтобы не видеть пристального взгляда серых испытывающих глаз. Глаз, которые мерещились ей весь день. "Боже мой, что я творю?"

Изотов грациозно, как кот, перетек в вертикальное положение и последовал за ней. Молча помог раздеться, продемонстрировав вместо зияющей дыры в стенном шкафу заново прилаженную дверцу. Но Люба только механически отметила произошедшие изменения в доме. Она боялась, что мужчина почувствует крупную дрожь сотрясающую её от его прикосновений.

- Я крючки нашел, так что вот теперь отдельный у каждого есть крючок на вешалке.
Люба оглядела привычную планку и пересчитала крючки. Их было пять, вместо трех.
- Спасибо. Ты бы отдохнул, избит ведь сильно.
- Разве это сильно? По голове приложили просто. А побить силенок не хватило толком. Я уже, как огурчик. Завтра могу и уйти... - и наткнулся на взгляд Любы, которая быстро обернулась к нему.
- Хочешь - уходи, держать не стану. Но пока ты мой гость.
- Нас гость, мама, - заявил Андрейка прижавшись к ноге Изотова. И когда подкрался?
- Ану, кыш из коридора, тут из двери тянет,- срывающимся голосом сказала Люба.
- Да, прости, хозяйка, руки до всего за день не дошли. Там чайник надо поставить, ты же озябла вся...

На кухне что-то грохнуло. Вся троица мигом побежала на звук. Это Светка, пытаясь повесить новые, только что подрубленные ею занавески, опрокинула горшок с цветком с подоконника. Замерла, прижав к груди полотнище ткани и испуганно взирала на бедствие внизу.
- Ох, - Любка видела только этот кусок струящегося шелка.
- Мам, я нечаянно...
- Да бог с ним, с цветком, пересадим завтра... Ты ткань где такую взяла?
- Где-где, в магазине. Я домой пришла, а тут машинка на столе, рабочая. И никого нет, пока Андрейка чай пил, я копилку разбила. Аккурат на занавески хватило. Точнее на одну, но там ширина три метра, я разрезала и... Мам, ты чего плачешь? Не угадала с цветом? Да? Ты же любишь зеленое...

Люба бредила этими шторами уже три года. Каждый раз замирая у прилавка с вожделенными рулонами польской жатки, тонированной, с дивными перламутровыми переливами. Она представляла себе эти шторы на своих окнах, как бы преобразилось её жилье с этими живыми, трепещущими от любого дуновения, крыльями тропических бабочек. Представляла, как солнце лучами пронзает насквозь их, и лучи вбирают в себя цвет и проникают в жилище золотисто-изумрудными клиньями. Как пылинки пляшут в перекрестье этих цветных лучей и как не хочется двигаться и даже дышать, от страха потревожить это чудо.

- Это мне? Это ты мне подарок такой решила сделать? Мне? Правда?
- Мамммм...- Светка спрыгнула кузнечиком с табуретки и подбежала к матери, обняла её, та судорожно прижала черноволосую голову дочки к груди:
- Спасибо... Это моя мечта... Спасибо, доча.

Изотов бесшумно продел последнее кольцо через петлю штор, и все замерли, любуясь благородным мерцанием струящейся ткани.
- Ох...- выдохнула Люба и пошла гладить нежданный подарок.
Она чуть не зацепилась за табуретку. Шла, как сомнамбула. Потом нежно провела пальцами по шелковой глади и опять выдохнула.
Раскрыла шторы и опять задернула. Свет от лампочки отражался от переливчатого полотнища, а легкий сквозняк рябил его легкой зыбью. Казалось, они дышали. И вся кухня преобразилась от этих чудесных штор. Светка собирала черепки и сметала землю, а Изотов, подперев косяк, ждал.
Люба, совершенно оглушенная от того, что одна её мечта так неожиданно сбылась, повернулась к нему, встретилась глазами и впервые не отвела их. Изотов ощутил физическое тепло от этого взгляда, ему показалось, что Люба что-то ему шепчет, нет, она зовет... И, повинуясь, сделал шаг.
- Ой, а это что? - отрезвил его голос Любы.

На столе на белоснежной скатерти в тарелках красовалось что-то немыслимое и ею, Любой, точно не наготовленное. Бутерброды с красной икрой, нарезка колбас и ветчины, тарелка с тонкими ломтиками сыра, горка маслин, большая плетенная ваза, в которой Люба раньше хранила лоскуты, полная фруктов.
- Мамочки, откуда это все? - Люба растеряно переводила взгляд с дочки на сына, потом пристально посмотрела на Изотова.
- Да я тут подхалтурил малость, у Олеговича. Баньку помог ему доделать, ну вот кой-что перепало к столу.
- Аааааа, ясно... Спасибо, Изотов... Имя-то скажешь?
- Запамятовала?
- Уху, я же волновалась очень, думала, что ты сильно избит и не до бумаг было дело.
- Бывает. Я живучий. Вам помочь, девоньки, или сами справитесь?
- Сами-сами! - замахала руками Светка, с любопытством поглядывая на мать и странного гостя, ей показалось, что тот и не гость вовсе, что он тут живет. Жил всю жизнь. Ну или не всю, но точно давно. "А может мамка его оставит? Вон как Анрейка тянется к нему... Опять руками ногу обхватил и жмется. А тот его гладит все время по голове, гладит и гладит... Дети они же чуют людей. И Андрейка никогда цыганским не был. Дичился чужих, а тут - не отходит даже."

Изотов шел в комнату смешно потягивая ногу, за которую держался малыш, так и не отпустив штанину.
Люба следовала за ними и наблюдала эту картину, слышала тихое чертыхание гостя:
- Андрюш, да отпусти ты меня, ну? Ну, что ты в самом деле, видишь, тут я, весь тут. Никуда я пока не денусь. Вон скоро за стол уже...
- А - пока - это долго? - глаза сына с надеждой поднялись к лицу мужчины.
Любка сглотнула ком, у Изотова дернулся кадык. Он, не оглядываясь, переступил порог и щелкнул дверью. Дальше разговор Люба не слышала.

Нащупала, не включая свет в коридоре, пакеты, отнесла на кухню.
- Мама, это что?
Светка споро вынимала из пакета Глушенко бутылку коньяка, пачку конфет, завернутый в газету кусок балыка, банку черной икры - литровую(!), еще что-то...
- Это? Это новогодний подарок... Ну помнишь, я тебе про бабульку рассказывала? Емельяновну, помнишь? Так вот сын её приехал сегодня, из Тюмени. Вот это гостинец нам на Новый Год.
- Маааааааам...- Светка совершенно растерянная достала скомканную бумажки, - ма, это же доллары...
На ладони дочери лежало сто долларов. Настоящих, всамделишных, Любына месячная зарплата.
- Это он уронил, наверное, это не может быть мне...- изумленно разгладила на столе женщина невиданную купюру.
- А это что? - опять спросила Светка, доставая со дна пакета обычный конверт.
В нем лежала аналогичная купюра, только уже ровненькая и не смятая.
- Я не знаю, ей Богу, - чуть не плача от волнения забожилась Люба.
Кроме купюры в конверте лежал листок, вырванный, по всей видимости, из блокнота:
"Спасибо вам за маму, Любовь Ивановна. Она мне все рассказала, только вы к ней тут по-людски относились. Спасибо, сестричка, звони если что надо будет. Для тебя, пока я тут, на материке, все сделаю."
- Мааааааам, ох нифигасе отблагодарил! Да ты у меня крутая, ма! Это же какие деньжищи!
- Ой, неловко как! - прижала Люба руки к пылающим щекам.- Я же не ради денег... Мне же её просто жалко стало... Ну, что он в самом деле? И еще эти доллары потерял в моем пакете, да и это очень много! Да и не беру я за уход никогда. Что же он ? Я же... Я...
- Хватит, мама. Нормальный мужик, это его мать, отблагодарил, как мог. Если не уверена, что все тебе, тут телефон есть, позвони от теть Зины.

-Да, да, я сейчас и позвоню. Может это ошибка, может он ищет эти деньги... Да и миру поздравить надо и бабушку твою. Нехорошо мы с ней утром попрощались. Я сейчас, я мигом! - уже с двери прокричала Люба, закручивая шаль.

У соседей дверь никогда не запиралась. Люба могла заскочить в любое время и ей были рады. Кругленькая, румяная Зина заворковала с порога:

- С Новым годом, Любонька! С новым счастьем! Ты позвонить?

- Аха, и вас с Новым годом, Зина Михална. Счастья вам да по больше, пусть и старого, оно привычнее.

Зина кивнула и вернулась на кухню. А Люба быстро начала набирать номер с бумажки.

- Все мне? Да не надо было... Да оставлю уже. Я же не за деньги... Есть, слушаться приказов. С Новым годом вас!

- Мира, с Новым годом тебя и мужа и маму. Что? Ты беременна? Счастье-то какое! Да, да, конечно, я давно тебя попросить хотела, все же она твоя мама, я невестка, и мне тоже жизнь налаживать когда-то надо. Есть ли у меня кто-то? Не знаю... Как это не знаю? Ну, вот и так бывает. Но скорее есть, чем нет, точнее почти есть. А за вещами мамы после праздников, да хоть завтра, да в любой день. Скажи, пусть не обижается на меня... Спасибо, Мир. Спасибо. С новым счастьем тебя, вас...

Зина слышала только обрывки разговора соседки, но искренне порадовалась за нее.

- Спасибо, Михална! Я побежала. Еще раз с Новым годом вас!

- И тебя, Любонька, нового тебе счастья, но навсегда, - почему-то перекрестила в спину её Зина.

Любаня вбежала в дом, метнулась на кухню.
За окном что-то громко хлопнуло и даже через новые шторы стали заметны две разгорающиеся звезды, выпущенных ракет.
- Новый Год скоро! Мама, давай быстрее нарезать все и разогревать! Одиннадцать уже!

*
За стол сели без четверти двенадцать. Даже Андрейка умудрился не уснуть. Он пришел, держась одной рукой за ногу Изотова, второй прижимал к груди новоподаренного мишку.
Изотов ловко открыл шампанское, наполнил бокалы. Глянул на Любу вопрошающе, плеснуть, мол, Светке чуть, или не надо?
- Рано мне еще, - решила сама Светка. - Компотика налейте и все.
Люба с Изотовым перемигнулись, пряча улыбки.
- Ну, хозяюшка, поднимай бокал. Надо старый год проводить... С тебя тост.
- Ох, не ждала я не гадала, что у меня вот таким Новый год будет. Что за столом будут гости, пусть даже один гость... Что стол так ломиться будет. Я, словно кино гляжу сейчас, мелодраму про сбывшуюся мечту... Гляжу вот на шторы эти, доча, Светик, спасибо тебе. На Андрюшку... - Люба заметила, что даже за столом сын, усадив мишку на колени, не отпускает руку Изотова и задохнулась...- в общем, спасибо вам всем за этот праздник, за то, что вы у меня есть. Пусть старый год уходит с миром, а новый будет лучше...

Изотов, левой рукой поднял свой бокал, не посмев вытянуть правую из под детской ладошки. Андрюшка уплетал за обе щеки лакомства, пытаясь тайком покормить и мишу.
Люба увидела это из-за застящего глаза полога слез и улыбнулась. И от её улыбки разлился свет над столом. Все словно окунулись в тепло этой улыбки и застенчивого взгляда. Двух взглядов - испытывающе-потрясенного худого мужчины и решительного, но стесняющегося - хозяйки дома. Только вилки цокали по тарелкам.
- Без пяти! Наливай! - выкрикнула Светка.
Изотов наполнил опять бокалы, не забыл плеснуть компота и Андрейке. Встал.
- С Новым Годом вас...нас... С новым счастьем, как говорится, - в горле запершило, и он кашлянул. - Спасибо, что вы просто есть. Знаете, я же почти в сказку поверил... Как в детстве. И мне кажется, что я сплю... И не хочется просыпаться. Спасибо, что спасла меня, Любонька, что в дом притянула и что выхаживала, и за вещи спасибо, я тебе все верну. Честно. Ты не думай, я все верну... Точнее расплачусь...
- Зачем ты? Праздник ведь... зачем? Какие счеты сейчас? Ты гость нашего дома. И не надо, не надо больше ни о чем... Я прошу тебя...
- Спасибо, Люба, Любаша, надо же имя такое у тебя - Любовь, и шампанское "Надежда", я точно в сказку попал. Счастья тебе, Люба, счастье всем в этом доме и в этом мире. И пусть все мечты твои, Любонька, сбудутся.

Чокались, а руки у Любы и Изотова дрожали. "Хрень полная! Я же так поверю. Я же поверю к черту, что это не сон. Что она, что Андрейка, Светка, этот дом, стол, жизнь нормальная существует. Я же поверю... А потом? Что потом? И, что я ей могу предложить? Да и посмею ли? Она...Она такая, я впервые в жизни чувствую, что могу заплакать. Это я! Сижу вот, жую, вкуса не чувствую, таращусь, как болван последний, и понимаю, что не хочу, не могу уйти... И так до скрежета зубовного хочется поверить, что она - мой подарок, подарок судьбы... Блин, патетика. Как баба размечтался, сопли распустил, идиот, тебе ничего не светит! Отключить бы мысли нахрен..." Дети быстро наелись, не привыкнув к такому изобилию, осоловели. Изотов отнес Андрюшку в кровать и не успел даже рассказать сказку, как малыш уснул, но еще долго не отпускал его руку. Мужчина сидел у изголовья детской кроватки и все не мог вытянуть свою ладонь. Сидел и думал...

- Мама, мы с девчонками к елке. Ты только не волнуйся, со мной Миша будет. И мы ненадолго.
- Знаю я ваше ненадолго... После елки куда? К Мише или Нинке Зыряновой? Её родители опять вас потчевать собрались, как в прошлый год?
- Мам. У Нины родители врачи, интеллигентные люди. Нам там даже вина не дают пить. Просто ты же знаешь маму Нины: "Чем по подворотням обжиматься, да подъездам туберкулезным, лучше у нас на глазах." -смешно скопировала интонацию Зыряновой Света. Перед глазами Любы так и стало лицо врача их туберкулезного санатория Ирады Демьяновной.
- Так отпустишь?
- Да куда мне деваться? Иди уже. Только не до утра. Если что - в дом не пущу. Так и знай.
- Я тоже тебя люблю, мам, - и Светка, чмокнув мать в нос, упорхнула собираться.
Скоро хлопнула входная дверь за егозой. "Ой, возраст такой у неё. Глаз да глаз надо... Подросток, полдевушки, как у нас говорят... Любовь еще у неё первая. Ох, ты боже мой..."
- Чего вздыхаешь так тяжело, хозяюшка? - донеслось вкрадчивое из-за спины.
- Да, это я так, о своем о женском...
- Не бойся, от жизни защитить еще никому не удалось ребенка. А девчонка она правильная, и чистая, как ты... С такой не забалуешь.
- Думаешь?
- Уверен.
- Хорошо если так... Я ведь так помню себя в её годы, точнее, чуть позже... Как шалость во мне полыхала, как я бегала на свидания к отцу её. И ведь до свадьбы не удержались мы... Глупые оба были, молодые. Может не забеременей я тогда, сразу же, и не было бы свадьбы... Перегорели бы. Борис ведь служил, далеко на Дальнем Востоке. Уехал бы, забыл... А так, месячные не пришли, я сразу всполошилась. Медсестра ведь, понимала... Вот и сказала ему, что может быть и ребеночек. А он... Сразу в охапку, закружил... А назавтра и расписались. Вот так и вышло у нас с ним.
- Ты, что ли девочкой ему досталась?
- Ну да, а как иначе?
- С ума сойти. А сколько тебе годков было тогда?
- Девятнадцать.
- Да... А после него, что, вообще никого?
- В смысле?
- Ну, никто не ухаживал, клинья там не бил?
- Почему же? Ухаживали... Да только я как-то не умею чтобы без чувств, я неправильная, не современная, Изотов. Дура, ты же сам сказал.
- И ты все пять лет одна?
- Почему одна? Дети, Рэкс. Кошка еще была - Мурка, да уже с неделю как пропала... А теперь вот ты...появился.
- Люб, я работу нашел. Можно я пока все устаканится поживу у тебя? ...Что ты сказала?
- А кто тебя гонит? Живи. Дом хоть и небольшой, но всем места хватит. Я к детям топчан переставлю. А ты в моей спальне. Пока так, в зале свекровь живет, сам понимаешь. ...Не расслышал?
- Понимаю. Люб...
- Что? - одними губами ответила, чувствуя его руки на плечах. Пальцы Изотова подрагивали. - Что?
- Повернись ко мне...- шепотом.
Люба почувствовала, как дрожит, сотрясается каждой жилочкой, от этого шепота в ухо, теплого дыхания от которого щекочут завитки шею и пламенеет мочка.
- Мне уйти? - хриплый вопрос.
За окнами опять грохнули ракетницы, торопясь и догоняя друг друга рванули в небо огни. Ночь осыпалась брызгами. Слышались крики празднующего народа.
Мужские руки сжимают хрупкие плечи, тепло от них бежит по коже, пронзает мышцы, и концентрируется давно забытой тягучей пульсацией внизу живота.
- Уйти? - в макушку, прижавшись губами.
Руки уже не дрожат, они лежат по-хозяйски, легонько поглаживают, спускаются вдоль по спине, обхватывают талию, оглаживают бедра. Мягко разворачивают женскую фигурку. Голова у Любы кружится, перед глазами сыпятся и сыпятся звезды фейерверка. Она, обернувшись, уткнулась губами в мягкую шерсть свитера на груди. Медленно поднимает лицо. "Будь, что будет..." А вслух выдохнула:
- Не уходи... - и закрыла глаза.
Сильные руки вмиг подхватывают и куда-то уносят. Требовательные губы изучают, а пальцы торопливо снимают одежду.
- Любонька, не бойся ничего, у меня никого не было три года, клянусь...
- А я и не боюсь тебя, и вообще уже ничего не боюсь...
Распластанная, с разметавшимися по всей кровати волосами, отдающими в свете огней за окном медью, она была сметена и смята давно забытой волной до боли острого наслаждения. Насытившись, Изотов подходил к форточке, быстро делал пару коротких затяжек и возвращался, чтобы все начать заново. Сладострастное истязания губами и жадными пальцами, сплетение рук, ног и языков, тихие стоны, быстрые и нарочито медленные прикосновения. Перед глазами Любы кружился безумный калейдоскоп. И мир взрывался феерией пьяных радуг. И она падала и падала прямо в небо. ...Уснули они только под утро.

*
- Мам, - разбудил Любу голос сына. Она лежала на широкой кровати, заботливо укрытая, в спальне еще пахло тем неповторимым запахом плотской любви, который бывает только после особенных ночей.
- Что, сынуля?
- Мам, а дядя Боля тепель не на пока, а навсегда останется? Мозно я буду называть его папой?
Комнату наполнил аромат свежезаваренного кофе.
Люба в мгновение полностью проснулась и, привычно, как всегда делала при сильном волнении, подтянула колени к груди. Так и замерла. Прислушиваясь к себе внутренней. В тихой истоме залюбленого тела, к вялому щекотанию, не привычных в последнее время бабочек внизу живота. Ответ задерживался, и сынуля серьезно хмурил бровки, терпеливо ожидая его. Когда Борис вошел в комнату Люба и не заметила. А может стоял давно? Он сложил руки на груди и символизировал собой атланта, подпирающего косяк, словно он упал бы, стоило ему двинуться с места. Его глаза впились в ее, а тишина густела. Андрюшка начала топтаться, ускоряя мыслительные способности мамы. Он забавно нагнул голову к плечу и таращился глазами хитрого галчонка. Когда он понял ответ, Люба не уловила. Но понял он верно.
- Рискнем, Изотов?
- Пока не выгонишь, я буду с вами, - Борис пытался иронизировать, но голос предательски сорвался и слова прозвучали торжественно, как клятва.
Это был первый кофе в постель за жизнь у Любы и самый вкусный.