Врач долго листал тощую папку, не поднимая глаз от стола, пока Кевин не начал ерзать на стуле. - Ну вот что, - изрек, наконец. – Ты здоров. Разве что выглядишь усталым. Плохо спишь? - Часа полтора в сутки. - Мало, - покачал головой Люк. – Выписать тебе снотворное? Мягкое, привыкания не вызывает. - Не надо, - отказался Кевин с жалкой улыбкой. Он и в самом деле выглядел неважно. Потухший взгляд, огромные синяки под глазами. Похудел, кажется, килограмм на десять с тех пор, когда Люк его в последний раз видел. И как его земля еще носит, доходягу? - Ладно... А что тебя, собственно, беспокоит? Кевин вздохнул. - Люк, мы же с тобой друзья... Да? - Не тяни кота за хвост. - Ну ты же видишь, что происходит. - Где? - Да везде... – он неловко обвел рукой уютный белый кабинет, атласные белоснежные шторы на окнах, полных солнечного света, застекленный шкаф с какими-то медицинскими книгами, аппарат ультразвука и кушетку у стены. - Посмотри, как люди страдают. Как теряют самое дорогое. Мучают и убивают друг друга... Ни ночи без крови и слез, ни дня. И все это происходит, пока мы тут отсиживаемся. Криво улыбнувшись, Люк закрыл папку и отпихнул ее на край стола. - Конечно, я все это вижу. Не слепой. Но что беспокоит именно тебя? - Я чувствую, что схожу с ума. - А с этим, дорогой мой, - усмехнулся Люк, - обратись, пожалуйста, к психиатру. Душевное здоровье – не по моей части. Кевин закатил глаза. - Хватит издеваться. Ты прекрасно знаешь, за чем я пришел. Психиатр не может выписать направление на эвтаназию. А ты можешь. Придумай любой смертельный диагноз, рак мозга или крови, например, или еще что-нибудь. Мне все равно. - Да ты, и правда, чокнутый! - Я больше не могу, Люк. Эти картины врезаются в память и там остаются. Стоит только зажмуриться – и они встают передо мной, пугающе яркие, и сменяют друг друга, как в дурном калейдоскопе. На каждой – боль и ужас, и человеческая трагедия. И такое бессилие меня захлестывает, что я здесь – а они – там. Что ничем не могу помочь. - Ты смешон со своим пафосом, знаешь ты это? - Я теряю рассудок. Ну как ты не понимаешь? Я страдаю, а тебе смешно? Ну что ты ухмыляешься? Хотя бы на секунду представь себя на моем месте... Это же страшно. Лучше мгновенная смерть, чем годы и годы безумия. Он и в самом деле крепко зажмурился, и задрожал, и закрыл лицо руками. - Ну что с тобой делать... Ты толкаешь меня на обман. А почему ты не можешь просто наглотаться чего-нибудь, вены вскрыть... повеситься, наконец? Раз уж так хочешь умереть? - И провалиться в преисподнюю? - Глупости. Бредни недоумков-фанатиков. Никто не заслуживает ада. И уж тем более мы. Кевин, который до этого сидел сгорбившись и неловко сжавшись на стуле, отнял ладони от лица и выпрямился. И хотя он смотрел в пол, голос его прозвучал твердо. - Это потому, что мы такие чистые, да? Потому что не запачкали рук в крови, а только смотрим, как это делают другие? Люк, не надо меня отговаривать, я уже все решил, - он поднял на друга умоляющий взгляд. - Я прошу тебя только о справке, о врачебном заключении... измарать одну маленькую бумажку – но ты и этого сделать не можешь? - О, Господи! Люк в сердцах смахнул историю болезни на пол. Следом полетели шариковая ручка, дырокол и карандаш. Он бы скинул и что-нибудь еще, но больше на столе ничего не было, кроме клавиатуры и компьютера. А бросаться дорогой техникой – себе дороже. - Но мы помогаем! – простонал он. - Всем, чем только можем! Без нас они бы не справились! Ты же знаешь, как они слабы... а мы всегда, всегда протягивали им руку помощи. Что еще ты хочешь от нас – от меня, от себя... Хорошо... – Люк заглянул в его глаза с пепельной радужкой и зрачками, словно обугленными внутренним пожаром, и передернул плечами. – Ладно... Я напишу... Но все равно не понимаю, почему ты хочешь умереть на карусели? Это такое же самоубийство, потому что ты сам взойдешь на нее. С такими же последствиями. - Нет, - возразил Кевин, - не такое же. Я слышал, что карусель эвтаназии раскручивается так быстро, что тела распадаются, а души расшвыриваются по разным мирам. Будто пущенные из пращи камни, - и, видя, как хмурится его друг, быстро добавил. – Только не говори мне про бредни фанатиков. На самом деле все обо всём знают. Мы ведь всегда возвращаемся, правда? - И держим язык за зубами, - буркнул Люк. - Не обязательно. – Ладно, дай мне еще пару минут... – пробурчал он и, действительно, принялся что-то быстро черкать на листке. - На, вот твоя бумажка. Отнесешь, куда следует, и получишь официальное разрешение. И – прощай. А если эта история выйдет на поверхность... - Ты скажешь, что поступил так из сострадания. Спасибо, друг. Большое тебе спасибо.
Кевин стоял, запрокинув голову и смотрел на карусель – огромное колесо, застывшее между небом и землей, между ослепительной, бесконечной нежностью синевы и райской зеленью парка. Цвел жасмин, благоухая изысканно и тонко. В листве сирени прятались тяжелые фиолетовые кисти. От густого аромата весны кружилась голова, и медовый птичий пересвист сладкой музыкой затекал в уши. А солнечный свет – как россыпь желтых одуванчиков на тропинке. И такая тоска грызла сердце, что оно, несчастное, билось тяжело и пугливо замирало, словно умоляя: «А может, не надо... может, не надо... не надо, а?» Презрев его малодушные просьбы, Кевин смело шагнул к будке, а точнее, расписному деревянному домику, где – за полукруглым окошком – с раскрытой книгой на коленях коротал время служитель, и не успел постучать, как тот поднял голову. - Ты чего-то хотел, приятель? Заходи, - пригласил он радушно. Кевин вошел и молча протянул ему разрешение на эвтаназию. Служитель пробежал бумагу глазами. - Ты уверен? - Да. - Точно уверен? - Давай без этой клоунады, - не выдержал Кевин. Его бил нервный озноб, и ладони противно вспотели. Тайком от хозяина будки он вытер их о брюки. - Дурак, - коротко ответил служитель и вышел из домика, жестом приказав Кевину следовать за собой. Они прошли по золотой от солнца песчаной дорожке и остановились под самой каруселью, на небольшой площадке, где песок странно хрустел под ногами и казался темным и пятнистым. - Полагаю, анестезия тебе не нужна? Потому что там, - он взглядом указал наверх, - будет очень больно. Ты даже не представляешь себе как. Гораздо больнее, чем сейчас. В общем, привыкай. - Что? – испуганно переспросил Кевин, бледнея. – К чему привыкать? Он только сейчас заметил, что держит в опущенной руке служитель. - Я думаю, тебе лучше раздеться. Чтобы не запачкать кровью рубашку. Мы должны быть чистыми до конца, если ты понимаешь, о чем я. А впрочем, как хочешь, я не настаиваю. Яркий свет, отраженный клинком, ударил ему в лицо, и Кевин беспомощно заморгал. От одной только мысли о предстоящем сильно заломило плечи. - А без этого никак? – спросил он дрогнувшим голосом. - Сожалею, но нет. Иначе ты просто слетишь с карусели и ничего не получится. Но ты еще можешь передумать, - добавил служитель мягко. – Эвтаназия – добровольная процедура. Не наказание. Кевин закрыл глаза, судорожно вздохнул, снова открыл... и принялся дрожащими пальцами расстегивать одежду. Не прошло и пяти минут, как все было кончено. Служитель взмахнул мечом, и оба белых крыла упали на землю, и застыли, как два больших сугроба, запачканные красным. Кевин зашатался, чувствуя, как по спине, между лопатками, струится кровь, горячими ручейками стекает вниз и впитывается в темный песок у его ног. Его мутило, и перед глазами плясали цветные пятна. Он не сопротивлялся – да и не смог бы – когда служитель грубо обхватил его за плечи и впихнул на нижнее сидение карусели. - Приятного путешествия в ад, приятель, - напутствовал он, пристегивая Кевина ремнями к жесткому креслу и сверху опуская на него, почти потерявшего сознание от боли, толстый стальной поручень. – Встретимся лет эдак через сто. Потом расскажешь, как там было. И карусель двинулась. Медленно, как отъезжающий от остановки трамвай. Как огромный, неповоротливый корабль от причала. Над парком, над ослепительно белым, точно сахарным, городом, плывущим по бледно-розовым волнам цветущего райского сада, над всем, что Кевин знал и любил. В бездонную сапфировую вышину – и снова вниз, в зелено-бело-розовую бездну, в тошнотворное чувство невесомости. Первый оборот колеса – круг прощания. Потом карусель начала набирать скорость. Пейзаж смазался и потек, обратился в цветные линии, зигзаги, кляксы. В мире рождался ветер, постепенно превращаясь в настоящий ураган. Он причинял боль – не такую сильную, как обещал служитель, но все же достаточно мучительную, чтобы Кевин не вытерпел и слетел с карусели... Но крыльев у него больше не было, а путы не позволяли сдвинуться с места. Обессиленный и связанный, он покорился стихии вращения. Снова начали наплывать картины, страшные и четкие, словно вырезанные на внутренней стороне век. Дым над сожженными городами. Копоть и кровь. Полумертвые люди, хоронящие своих мертвецов. Беззвучный плач... Лес могильных крестов и глубокие ямы в земле. Ветер бесновался и ревел, пока каким-то чудом не превратился в свою противоположность – оглушительную тишину смерти. Из рая Кевина вышвырнуло на просторы Вселенной, в открытый космос, в черную ночь и сверкающий звездный хаос. Последним, что он увидел, была голубая планета, окутанная рваным туманом облаков. Задымленная, истерзанная, охваченная жестоким огнем. И все-таки – прекрасная космическая жемчужина. К ней и отлетела его уставшая от вечности душа.
