Холодным мартовским утром рыжая молодая дворняжка Фрида произвела на свет двух щенят. Став матерью, она впервые ощутила тревогу, крепнувшую и усилившуюся с каждым днём. Теперь её беспокоили шумные ледяные сквозняки, заползающие в деревянную будку, соседские собаки, снующие ночами по чужим дворам, даже большой Хозяин, который стал недобро и странно посматривать в её сторону.
Лишь когда она ложилась возле своих пищащих малышей, а они, нащупав её соски, начинали жадно сосать, тыкаясь тёплыми мордочками в худой живот, ей становилось спокойно. Она обнюхивала и облизывала их с такой нежностью и лаской, о существовании которых раньше не догадывалась. А малыши не догадывались о её тревоге, им было спокойно, безопасно, тепло и сытно. «Безопасность и еда – это мама».
А она почти забыла свою мать. Когда-то они жили в трубе заброшенной канавы на краю рабочего посёлка. Мать долго не разрешала им с братом вылазить из трубы. Но со временем труба стала казаться щенкам тесной и скучной, а мир за ней – огромным и удивительным. Фрида принялась нарушать запреты, сперва робко и осторожно, не отходя далеко от дома, а потом всё смелее и увереннее. Однажды она забылась, увлеклась и ушла слишком далеко. Наверняка, она нашла бы дорогу назад, если бы её ни заметил маленький Хозяин. Мальчик был очарован рыжим пухлым щенком с круглыми любопытными глазами и мягким языком, лизнувшим его в нос. Он взял маленькую Фриду на руки и унёс в новый мир, далеко от канавы, трубы и матери. С тех пор она жила на цепи, в тёплой конуре, стоящей возле саманного дома большого Хозяина.
Большой Хозяин был угрюм и неласков. Иногда он прикрикивал на Фриду и бил палкой, если, например, она, не различая его друзей от недругов, отчаянно лаяла. В такие минуты он сердито говорил: «Дурная псина, надо же было ей попасться на глаза моему сорванцу. Ох, не чета она погибшему Дику. Тот был умён и красив. А эта…дурная псина».
Но большой Хозяин исправно кормил её и иногда отпускал на волю. Именно воля и подарила Фриде два скулящих комочка, а вместе с ними и неведанное чувство, превосходившее по своей силе всё, что она испытывала раньше: привязанность, голод и страх, и чувство это было – материнство. Его великая мощь, пробудившаяся в ней, делала смелой и уязвимой, сильной и слабой, счастливой и… тревожной.
На пятое утро после рождения малышей, беспокойство, живущее во Фриде, бьющееся вместе с сердцем, приобрело цвет: оно стало серым, таким же, как мартовское небо, лежащее на крыше собачьей будки, как холщовый мешок в руках большого Хозяина, как его холодные глаза, которыми он заглянул в её материнскую душу. Нет, она ничего не поняла, просто почувствовала болезненное серое беспокойство. Большой Хозяин отстегнул цепь и, вытащив Фриду из конуры, повёл в сарай. Она рычала и оглядывалась на щенков, оставшихся позади. Серое беспокойство темнело, пока не стало чёрным. Графитовые тяжёлые тучи прорвались дождём. Фрида, закрытая в чёрном сарае, кидалась на дверь, надрываясь от мучительного лая. Чернота разливалась в ней и приносила боль, не известную до сей поры. В щель между неплотно прилегающими досками двери, она видела, что большой Хозяин вытащил щенков из будки, положил в мешок и скрылся за железными воротами. Она видела, как маленький Хозяин, громко плача, выскочил из дома и побежал вслед за отцом. Но остановленный властным криком отца, он скоро вернулся. Его плач перешёл в рёв, от которого Фриде стало страшно. В отчаянии, она царапала когтями землю, металась, кусала черенки лопат, натыкалась в темноте на вёдра, которые с шумом опрокидывались. Но по мере того, как шло время, энергия её утихала. И вот наконец, ослабевшая, она легла возле двери и закрыла глаза.
Когда большой Хозяин выпустил её, был уже полдень.
Трое суток Фрида ничего не ела, только скулила, скулила, скулила. Маленький Хозяин смотрел на неё с горьким сочувствием, от которого ей становилось так тяжело, что она начинала выть. Взгляд же большого Хозяина: холодный и колючий, словно штырь, за который была закреплена собачья цепь, не изменился. За сорок лет человеческого существования большой Хозяин убедился, что жажда жизни почти всегда сильнее боли и страданий. А время побеждает любую тоску и меланхолию. Он был уверен, что совсем скоро Фрида станет прежней, а потому однажды она снова доставит ему хлопоты, произведя на свет несчастные ненужные рты, и, возможно, что он вновь…Впрочем, так далеко он не размышлял.