Аспирантура

Сколько себя помню, меня всегда ставили перед фактом. Так я был определен в художественную школу, которую потом благополучно бросил. Так поступил в университет. Таким же образом у меня появилась семья… О том, что я должен закончить аспирантуру, мой руководитель сообщил мне еще когда я писал дипломную работу. Это стало для меня фактом моей дальнейшей жизни. И вроде всё складывалось как нельзя лучше: на кафедре философии нашлось место младшего преподавателя, поступление в аспирантуру было почти автоматическим. К тому времени я написал множество рефератов для знакомых аспирантов, и описать то, чем я собираюсь заниматься, для меня не составило большого труда.

Но чем ближе продвигался я к окончанию диссертации, тем больше меня преследовала прокрастинация: я откладывал всё на последний момент, и остаётся только удивляться, как мне не удалось завалить всё дело и сдать экзамены. Казалось, времени не хватит. Руководитель верил в меня с каким-то отчаянием, хоть говорил мне: ну ты и разгильдяй. Уже была намечена предварительная защита, а у меня, что называется, и «конь не валялся».

Я работал в нескольких местах одновременно, корпел над чужой "халтурой", но стоило мне открыть рукопись собственной диссертации — на меня наваливалась непобедимая усталость. Приходилось буквально выжимать из себя несколько страниц текста, после чего я вновь откладывал работу "на потом".

Я любил предмет, которым занимался. Но, листая страницы философов прошлого, вникая в смыслы, которыми так легко оперировали Сократ, Аристотель и Платон, перебирая имена Хейзинги и Хайдеггера, Ортеги-и-Гассета и Гадамера, Фрейда и Бердяева, штудируя работы средневековых схоластов и французских просветителей, понимал: я могу говорить о них бесконечно, но совершенно не в состоянии вставить свои "пять копеек" в эту толщу человеческих размышлений "о мире и о себе". Мне совершенно нечего было сказать им.

Дома ждала семья, где в меня верили — так же отчаянно, как верил в меня мой руководитель. Мирились со скромным достатком. Создавали условия, ходили на цыпочках, подсовывали бутерброды и крепкий кофе. На работе уже шептались по поводу потенциального повышения. Уверенность в том, что всё будет, как надо, исходила ото всех, кто окружал меня, без исключения.

Чем дальше, тем больше усилий требовалось для того, чтобы открыть рукопись, разобрать приготовленные заметки, заставить себя написать или отредактировать хотя бы несколько абзацев. Я писал шариковой ручкой. Эта привычка осталась до сих пор.

Последние главы давались мне с таким трудом, что казалось — я заболеваю при одном взгляде на чёрную папку со стопкой исписанных листов. Мои творческие возможности окружающие меня люди явно переоценивали. Груз возложенных на меня надежд становился неподъёмным. Дело явно доходило до нервного срыва. Приятель, психолог, сказал мне:

— Старик, ты либо пиши и не капризничай, либо — отдыхай, но не грызи себя за это. Делай всё на полную катушку. Напейся, уйди в загул, только аккуратно, без фанатизма, не в разнос...

Но я не мог. Сидя за письменным столом, я просто цепенел, без мыслей, без желания закончить, наконец, эту порядком измотавшую меня, историю.

Наконец, диссертация была завершена. Я с удовольствием вышвырнул черновики в мусорный бак и договорился о встрече с наборщицей текста. Набирать огромное количество знаков на печатной машинке самому — просто не было сил: текст собственной диссертации вызывал у меня непреодолимое отвращение. Наконец, я сел в такси, приехал к назначенному месту, вышел из машины, захлопнул дверцу и проводил уезжающий автомобиль глазами.

Наборщица оказалась милой девушкой, аккуратной на вид, с какими-то особенными, внимательными и добросовестными, глазами. Мы выпили кофе в ближайшей кофейне, поболтали, покурили. И тут я обнаружил, что забыл заветную чёрную папку в такси.

Это был крах. Все возложенные на меня надежды обрушились с чудовищным грохотом на мою голову на следующий день. Казалось, жизнь моя разбита. Но восстанавливать потерянный "дисер" мне даже в голову не пришло.

Я уже не помню, как пережил презрение и разочарование всех без исключения. Всё было, как во сне, я просмотрел этот фрагмент своей жизни как бы со стороны, выключившись из событий, отключив эмоции. Впрочем, продолжалась пытка не долго. Прошло несколько дней, и все с этим фактом смирились.

Скоро всё улеглось и забылось: я не использовал дополнительный шанс, и наконец-то уволился, с облегчением поняв, что больше незачем посещать скучные научные конференции, где было полно таких, как я. Новая работа была связана с журналистикой, оказалась и доходной, и интересной.

Иногда я задаю себе вопрос: что было бы, если бы я попытался исправить ситуацию, уцепился бы за всё, что тогда составляло мнимую опору и создавало видимость полезной деятельности? Наверное, был бы доктором наук. А может, и остался бы вечным кандидатом, ведь прокрастинация осталась со мной с тех пор, кажется, навсегда. Все эти годы я только и делал, что боролся с ней, если дело касалось каких бы то ни было обязанностей и повинностей.

А еще, наверное, я бы не писал стихи, не узнал бы реальную жизнь, как она есть, во всём её уродстве и во всей её удивительной непредсказуемости. Не хлебнул бы горя, не оценил бы счастья. Возможно, соблазнился бы на какой-нибудь хитрый грант, и постепенно превратился бы в неплохо оплачиваемого брюзгу. Или оставался бы тихим занудой, добропорядочным, но совершенно бесполезным человеком. Мои умные и тоскливые, по сути, научные работы пылились бы в каких-нибудь специализированных отделах библиотек, их изредка бы цитировали немногочисленные студенты и студентки. С тем, чтобы после — забыть навсегда.

Когда я представляю себе всю эту унылую перспективу, внутри возникает неприятный холодок. Мне кажется, я умер бы от скуки. Или ходил бы на раз и навсегда избранную работу, как это делают тысячи живых мертвецов. И самое страшное. Ни черта бы я в этой жизни не понял. Я — это был бы совсем не я...

А иногда, глядя на собственную жизнь, я искренне удивляюсь маленьким случайностям, столько раз менявшим картину мира в моей голове. Как будто чьи-то невидимые персты отыскивали и вынимали мою крошечную фигурку из вороха бесполезного для души хлама, из всех этих искусственных проблем, бессмысленных предметов, связей, давно превратившихся в силки. Как будто этот Кто-то просто наводил порядок на своём письменном столе. Отыскивал меня, потерявшегося, и ставил на место. И с этого места мне было видно всё, что в моей жизни было не так.

П. Фрагорийский
из кн. Бестелесное