Ретроспектива 1980-й год.
Света не было. Каганок нещадно коптил. А Ульяна, надев сразу две пары очков, писала замерзающими пальцами. Почему-то именно сейчас, когда она не знала, переживёт ли эту бурю, бушующую за окном третий день, ей хотелось высказаться. Излить самое сокровенное своим детям.
"Сыночек мой Пётр, мой Пэтрык, пишу тебе письмо, не сильно надеясь, что у тебя есть время его читать. Весь ты в заботах о людях своих и шахте. Понимаю... А у нас вот свет сегодня отключили, авария какая-то. И так мне в хате тоскно стало, так погано, сынок. Хоть вой. И я вот запалила каганок и пишу тебе. У меня все хорошо. Корова еще доится, погуляла позже в этом году. А может Митяй, бык наш племенной на колхозе, не справился в первый раз. В общем, пришлось водить её до быка два раза. И каждый раз пять рублей платить. Деньги не большие, но при моей пенсии, обидно платить дважды. Я чего пишу тебе? Вчера подох наш Сирко... Старый уже, двадцать восемь годов ему было. Для собаки - пожил в волюшку. В конце уже зубы повыпадали, я ему кашку варила и хлеб в молоке мочила. Лапы задние у него отняло. Так под себя ходил уже... не жил - мучился. Вот как я живу.
Трое вас у меня, все три родные, кровинки мои, за всех сердце болит. Так редко пишете мне. А у меня сил уже нет до телеграфа дойти, чтоб позвонить, хоть голос ваш услышать. Тяжко мне уже одной управляться по хозяйству. Да и война проклятая здоровье отобрала. Годы берут своё... Сыночек мой, всё по ночам мне чудиться, что скребутся в окно... Просыпаюсь в холодном поту и слышу уже явно - скребется кто-то... Иду босая по полу холодному, к дверям ухом прильну - тихо... Открою - нет никого... То ли чудиться мне уже на старости, то ли за мной души приходят... Души тех, кто уже там - за чертой. Ты прости меня бабу глупую. Но всё чаще и чаще снится мне война... "
Баба Уля перекрестилась на икону, отложила ручку. Размяла старые пальцы, устала от непривычной давно для рук работы. За окном бесновалась зимняя вьюга. Завтра придется прокапывать себе дорожку до сараюшки и к сеннику. Потом к калитке. Даст Бог, соседи, добрые люди, помогут. А нет, так сама за пару дней откопает дорогу в мир. В печи потрескивали поленья: спасибо Ивану Петренко, колол для себя и ей наколол целую дровницу. Все выспрашивал как там её сыновья, почему ни один носа не кажет. А она, привычно оправдывалась: "Начальники они у меня, Иван. Большие люди. Некогда им моими мелочами заниматься, понимаешь?" А глаза полные слез прятала и руки дрожали мелко, когда подавала воды умыться Ивану и глечик с молоком. Почему-то было стыдно и горько. Но ковырять в ране не хотелось.
"Я ведь вам никогда про войну не рассказывала, сынок. Горше полыни та память во мне... Горше полыни... Папка ваш призван был в сорок первом, сразу же. И сгинул без весточки, ни письмеца от него не было, ни словечка не передал... Как в воду канул. Только уже в сорок четвертом похоронка пришла. После оккупации. Видать, долго искала меня, или ждала своего часа лихого... Ой, сыночек, захватили нас почти сразу. Немцы приехали в село и давай всех сгонять на площадь перед церковью. Назначили полицая, расквартировали по хатам артиллерийский батальон. Нас это как-то миновало. Хата ведь маленькой была тогда, старая, помнишь, вы играли потом в ней? А новую мы с батькой вашим не достроили. Это потом уже, после войны я стянулась её завершить. А тогда ютились мы в мазанке - одна комната печью на две разгорожена. Я и вас трое.
В тридцать девятом, когда нас присоединили к советской Украине отобрали у нас всё. А перед тем как немец вошел в село, зав фермы наш, Яков Ильич, Царствие ему Небесное, коров раздал людям опять. Развернул стадо, которое гнали по приказу из райкома, развернул назад и раздал людям. Бомбили дорогу дюже сильно, не прогнать было скот. Вот он так и порешил... Потом и его за это порешили. Да кто ж знал? Я забрала Зорьку свою с телком, как же они нас выручили! Не будь коровы да вас - не пережить мне оккупации. Помнишь те торбы травы, что вы носили каждый день и сушили? И то, что я успевала накосить пока немцы не гнали на работу, вот так и кормили её. А Зорька исхудала до костей, но доилась....
А по ночам, вы-то спали, голодные-холодные, а я - нет. Скреблись по ночам к нам. Хата-то крайняя от леса. Кто только не приходил... И бандеровцы, и партизаны. Раз в подполе месяц прятала раненого нашего. Как вы не нашли-то его? Хотя силенок у вас уже не было лазить в погреб, не поднять было вам ляду... Отощали жутко, животы большие такие стали у всех. У Василька рахит взялся. Еле выходила его... Ой, горько было. Немцы в шесть утра уже гнали на поля, а осенью-зимой - рыть траншеи, да дороги мостить. Понагонят нас, море люда с разных сел, и под дулами автоматов - пока солнце не сядет. И никаких тебе по нужде отойти или перекусить чем - сразу нагайкой по спине и хохочут. Я молодая была тогда, голову не мыла, завшивела страшно. Вши лицо и тело искусали, а я исцарапавыла до язв, чтоб не цеплялись ко мне. Чтоб даже вонять. А вас мыла. Аира нарою руками у реки, из корня его мыла наделаю, и вас купаю в чане на печи и стираю ночами. Золой стираю и плачу... Как выжили даже не знаю.
Немцы в первую неделю из подпола почти все вымели. Осталось чуть картошки, что по углам закатилась, да я мешок зерна успела спрятать. В лес оттянула, когда услышала звуки бомбежки. И муки чуть. Вот так и выживали. А по ночам приходили из лесу и просили поесть... А что им было дать? На второй год войны с огорода уже кое-что вырастила. Опять же, Зорька не подохла, зиму пережила. Так уже могла и подкормить лесников. Знаешь, тогда не разобрать было кто пришел ночью. Все люди, все наши, все немца бьют... И я давала, что могла, и травками лечила их. А потом в селе прознали, от своих же не схоронишься. И кое-кто начал мне передавать харчи. Кто картошки торбу, кто зерна куль. Молча давали. Хата крайняя от леса... А у многих в лесах были тогда - у кого сын, у кого муж, брат, сват... Ой... Я не спрашивала. Просто пыталась выжить и вас сохранить...
Перед самым приходом наших меня выдал кто-то. В гестапо мучили сильно, не хочу вспоминать... Мне повезло, что во время обстрела снаряд попал в стену и я выбралась. Что жива тогда осталась. Чуть жива... Но домой добралась и вы все были живы. Слава Богу, живы... Я сынок, сейчас много припоминаю, словно складываю свои истории для вас. А рассказать-то и некому...
За то, что Олежку присылаешь, спасибо. Вот только недолго он гостюет, и налюбоваться не успеваю. Старею я, слабею... Еще могу себя обойти, но кости уже болят, да и сердце болит все время. Два инфаркта было у меня, да ты знаешь. Вас трое, моих кровинок, а я одна тут... Ты с женой поговори и с детьми, сынок. Может найдете мне место возле себя. Я недолго еще небо покопчу... Хоть перед концом ближе к вам буду. Мама."
А за окном, беснуясь, выла дурным голосом зима. Дверь не открылась уже в первое утро после начала бури. Еще днем, Ульяна как-то пробилась к Зорьке, подоила её. Благо, уже доила два раза в день: вечернюю дойку уступала телку. А утром дверь была намертво запечатана огромным сугробом. Она не видела его, но понимала, что это именно море снега, выпавшего в одну ночь, замуровало её в хате, как в гробу. Дров принесла в самом начале снегопада. Но хватит ли их? Ведь всю дровницу не перенести, а, судя по все усиливающему вою за засыпанными окнами, эта вьюга надолго...
Продолжение следует.
