Всё неслась куда-то тройка,
И не уставали кони.
Лезло в голову порой: как
Тройку беспощадно гонят…

А когда стихал их ладный
Бег, то снова щёлкал кнут,
Чтоб лошадкам неповадно
Останавливаться тут…

Погружённой в переживания Лале как-то не пришло на ум, что с возницей им уж больно по пути. Они ехали много часов подряд и давно покинули пределы Гназдов. И только когда солнце закраснелось на закате, Лала забеспокоилась:
– Ты сказала, до заката пешком бы дошли?!
– Но ведь мы на санях, – принялась объяснять ей спутница, – нам пришлось изменить путь, сообразно чужому, и придётся добираться иначе, но всё равно это быстрее, чем идти пешком. Вон за тем лесом мы сойдём и пойдём налево.
Путано и неясно показалось девушке толкование, тем более что закат всё явственней разгорался в небе. Она примолкла и внимательно разглядывала мимо плывущие леса. Леса подступали всё ближе. Нежданно зимнюю тишину прорезал залихватский свист.
Сани послушно замедлили ход и остановились. Из-за сугробов показались два дюжих мужика. Неторопливо двинулись они к саням. Лала тревожно таращила глаза. Это что ещё?! Ухмыляющиеся морды не понравились ей. Мужики полезли в сани, и Лала вдруг почувствовала, что сделает очень правильно – спрыгнув на снег о другую их сторону и бросившись в лес. Будучи девушкой весьма живой, она перекинула ноги через край, как вдруг метнувшаяся сзади скользкая тугая верёвка захлестнула её налету – и вмиг она оказалась прикрученной к санной крепи.
– Дурочка! – злорадно прошептал над самым ухом уже ставший привычным голос, – твой дружок жив-здоров и не чихает! Он сам продал тебя за хорошие деньги!

Лала дёрнулась – и молча уставилась на неё. Что она говорит? Что делает?! Отчего – так мертво внутри? И сжато в крупинку. В голове пусто. И она, Лала – не понимает ничего. Совсем ничего! И миг. И другой. Сколько раз мигнут глаза, пока дойдёт до сознания? Посчитать, разве? Порядком моргала ресницами девушка – и всё никак не понимала. А потом – поняла.
Мир треснул и рассыпался обломками. Мир перевернулся – и белое стало вдруг чёрным. Ложь! Ложь, ложь! То, что она принимала за помощь – это западня, в которую она стремглав угодила! И ничего нет! И Стаха тут нет! А есть – враг! И она добровольно свалилась ему в самые лапы! Сама!
Зарыдавшую и забившуюся девицу закрутили добротней прежнего подоспевшие молодцы, она лежала в санях, привязанная к обеим боковинам. Коварная молитвеница уселась подальше и поудобнее, а стерегли добычу теперь залезшие в сани мужики, которые принялись хохотать, смачно шлёпать её, увлекательно расписывая грядущие кошмары, злодейка же – небрежно сдабривала их ядовитыми замечаниями. Лала заглушала всё истошными воплями – может, и бесполезными, но, во-первых, без них она просто рехнулась бы с отчаянья, а во-вторых – кто знает? А вдруг? Вдруг – явится помощь? Какой-нибудь Робин Гуд, про которого Стах рассказывал. Или сам Стах? Она ни на миг не поверила предательнице. Стах?! Стах – не мог! Стах – любит! Стах – Гназд! Письмо? Но эти люди мастера обманывать. И не слишком ли охотно раскрыли они карты? Хитрые люди так не поступают. Зачем швыряться козырями? Мысль, для отчаявшейся девочки, согласимся, благоразумная. Вот в ожидании Стаха или Робин Гуда – она и орала благим матом. Пока один из сторожей не бросил другому:
– Заткни ей рот. Горло сорвёт.
Что и было, несмотря на все кусания, проделано.
«Ах, вот как? – задыхаясь гневом, думала девица, – вас волнует моё горло? А нельзя ли поторговаться…»
А сани всё неслись вперёд, и, разумеется, правил продажный возница.
Вот как всё было ловко проделано.

Длилось это всю ночь, и следующий день. Лалу не кормили, но достаточно часто перевязывали путы, наседая с двух сторон и пиная грубо, но не особо сильно. Злая странница по необходимости обслуживала её, сыпля оскорблениями.
По бледному солнцу, заглядывающему порой в медвежью полость – девица догадалась, что везут её вовсе не в Хвалт, а куда-то на восток. Путь был нескончаем, а впереди не сулил отрады. Сердце разрывалось от безысходности. Слёзы струились постоянным потоком, отваливаясь льдинками, и бывшая спутница промакивала их мёрзлым от влаги платком, впрочем, довольно бережно, но притом не скупясь на тычки и брань.
И вдруг – всё кончилось. Так же, как началось. Молодецким свистом.
Наперерез саням кинулись бравые ребятки, ухватили коней, пальнули из стволов, прыгнули на сани. Лала с трудом вертела головой, пытаясь что-либо понять. Понять удалось одно только – на прежнюю силу нашлась сила покрепче. И это радовало. Правда, не вселяло уверенности в спасении.
Вокруг, явно, кипело сражение, свистели пули и лязгали клинки. Хотя в дальнейшем – немало подивилась девица бескровности битвы. Снег утоптан, и злодеи повязаны, но ни раненых, ни убитых. Впрочем, силы были столь неравны, что, скорее всего, разбойники поторопились сдаться.
Над Евлалией склонился солидного вида человек, одетый необычайно роскошно.
– А?! – воскликнул он дрогнувшим голосом, – бедная девочка! – он поспешно затеребил путы. Путы были закручены на совесть, и тогда он кликнул подручных:
– А ну, ребята! Освободите барышню!
Растерянная и растрёпанная Лала едва сумела подняться. Робин Гуд – а это, похоже, был он – заботливо поддержал её и поставил на ноги возле саней.
– Бог мой! – горестно проговорил он, с сочувствием оглядывая девушку, – как можно так жестоко?! Кто ты, прекрасная девица?! Как ты попала в плен этим изуверам?!

Когда после злоключений приходит освобождение – оно слишком очаровательно, чтобы обнаружить его недостатки. Если бы Лала могла спокойно и трезво взглянуть на окружающее – она, несомненно, заметила бы некоторую надуманность происходящего. Не слишком удрученно посматривали покорённые разбойники, стоящие связанными под охраной лениво расслабленных молодцов, и не так уж безжалостны были путы, чтобы не попытаться от них избавиться. Бывшая молитвеница так же стояла среди пленных, бросая на Лалу презрительные взоры.
– Негодяи! – гневно загремел голос Робин Гуда, – вы у меня за всё ответите! Увести!
Стража подтолкнула связанных, и те спокойно поплелись куда-то. И было неясно, куда – вокруг снежный лес.
Спаситель предупредительно подал девушке руку:
– Я приглашаю прекрасную барышню воспользоваться моим гостеприимством. Передохни от тяжких переживаний в моём доме. Послужить столь дивной особе было бы для меня величайшей радостью.

Глаза его смотрели внимательно, он улыбался вкрадчиво и любезно.
Лала поверила. Она опёрлась на его руку и доверительно стала рассказывать обо всём происшедшим с ней. Горькие жалобы потекли рекой! Благородный герой слегка кивал, перемежая сочувственные слова не менее сочувственными вздохами:
– Бедная-бедная моя! Я сделаю всё, чтобы тебе было хорошо у меня!
– Всё, что я хочу, – взволнованно проговорила девушка, – это скорее вернуться домой! Может быть, меня всерьёз пока не хватились?! Может быть, брат ещё не поднял Гназдов? Если это случится – оправдаться мне будет очень трудно… если вообще возможно. Ведь я сама ушла из крепости!
– Да… – глубокомысленно пробормотал спаситель, – поступок был несколько необдуманный… хотя, конечно, это говорит о твоей сердечности, добрая девушка, о готовности прийти на помощь и даже самопожертвовании… но, согласись, цена дорога… оценит ли это твой… друг… или кто он?... жених? Знаешь ли – молодость переменчива, и довольно неразумно в угоду юным увлечениям губить свою жизнь…
– Я только прошу и умоляю…
– Конечно-конечно! Разумеется, немедленно, как только это станет возможно – ты попадёшь домой… Но сейчас уже вечер… путь, насколько я знаю, долог… тебе придётся подождать до утра… пока же – будь моей гостьей! Уверяю тебя – ты не пожалеешь! – улыбка была необычайно обаятельна.
Лала осторожно рассматривала его. Знатный господин – судя по речам, обличью и слуг наличью. Средних лет, среднего роста мужчина, крепкого склада, с маловыразительными чертами широкого лица и довольно переменчивым выражением – пожалуй, больше ничего не скажешь. Лицо украшала небольшая подстриженная бородка, а так же пышные каштановые усы – и такие же брови, под которыми где-то в глубине терялись глаза. Терялись – точно вовсе их не было. Не разберёшь – светлые ли, тёмные. Однако – смотрел он внимательно, и Лала это чувствовала. Взгляд нельзя не чувствовать. Даже такой быстрый взгляд. Даже такой осторожный. Даже такой – что вроде и нет его. Только тайная искра вспыхивает из-под гущи бровей – и мигом гаснет. Странным он казался – её благодетель. Но другого сейчас у неё не было.

Довольно церемонно поддерживал он её под руку. И весьма любезно. А только – не ощущалось в его руке – подлинной заботы, какую ни с чем не спутаешь. Какую безошибочно улавливала девушка среди близких. Когда опекал её брат. Когда Стах касался ладонью…
Боже мой! Разве сравнишь ту ладонь – с этой, чужой и равнодушной?! Холодная и бестрепетная – была она тонкой и, пожалуй, интересной… Необычная для мужчины рука… небольшая, изящная, бледная… Такой руке очень подходит этот рукав лилового бархата, что высунут из прорези дорогой соболей шубы, небрежно наброшенной на расшитый серебром кафтан. Под стать кафтану и верх соболей шапки – серебряно-лиловой парчи. Ах, даже и сапоги отделаны лиловым?! Всё удивительно красиво! Что и говорить – господин!

Лала ещё раз убедилась в этом, когда к ним подъехали нарядные крытые сани, выстланные мехами, приоткрыв которые он пригласил её внутрь.
– Я с большим уважением отношусь к вашему славному роду, – мягко промолвил господин, садясь с ней рядом, – и мне тем более приятно видеть у себя в гостях его представительницу… да ещё такую красивую…
– Красивую… – уныло подумала Евлалия, – кому это нужно?! Одни неприятности! Какое странное положение! Брат извёлся в поисках, а я сижу рядом с незнакомым человеком и еду к нему в дом… Но что же делать?!
Вскоре сани подъехали к настоящим хоромам. Островерхие крыши многочисленных башенок и теремков, нагромождённых в нарядной причудливости, тонули в пышных снегах. А столпотворение служб за высоким бревенчатым забором и вовсе не видать было под снеговым завалом.
Тут Евлалия впервые решилась задать нескромный вопрос:
– Кто ты, благородный господин?
Он улыбнулся сладко, с игривой иронией:
– Не надо спрашивать. Скоро ты обо всём узнаешь. А пока, – он галантно подал руку, – я провожу тебя в покои, где тебе окажут все необходимые услуги.

Едва Лала ступила на высокое крыльцо, её окружила стайка резвых девиц. Как ворох пёстрых цветов. Ничего с разлёту не разберёшь. Щебет да смех. Тут же подхватили под руки и потащили за собой. Не противясь, девушка повлеклась с ними – и, после множества галерей и переходов, неожиданно оказалась в бане, с паром и вениками, где те же девицы поснимали с неё и шубку с платками, и валенки.
– Пару! Жару!
– А чтоб не простыла с зимнего пути!
– А чтоб мягкой те быть да томлёной!
Девиц понабилось около десятка, и все они были похожи друг на друга, все хорошенькие, задорные – и одновременно было в лицах такое… – точно сковала тупая усталость. Иногда прорывалось оно – и Лала ясно читала: безнадёжность, скука, пустота… И это тревожило. И отвращало. Ни о какой дружбе ни с одной из них не могло быть и речи – Лала почувствовала это сразу. Девицы насмешливы, глазами поблескивают, шушукаются. А только от них не отделаешься. Они здесь хозяйничают, и Лала вынуждена подчиняться. В конце концов – надо дотянуть до утра… Господин обещал…
Лала задумалась. Обещать – обещал… А только – странный господин. И девицы странные.
Девицы суетились вокруг больших сундуков, озабоченно поглядывая на Лалу. Одна из них наклонилась и бесцеремонно ухватила её за щиколотку.
– А туфельки, похоже, не подберём! – изрекла. – Что-то нет ничего на такую ножку.
– И не надо, – осмелев, молвила Евлалия. Развязывая кожаный мешочек, привешенный к поясу, где носила подаренные Стахом башмачки, пояснила:
– Я, считай, прямо из церкви. Гназды церкви топят, и валенки можно скинуть в притворе.
– Ишь как!? Гназдова девица к нам попала! – перемигнувшись меж собой, девушки расхохотались и стащили с Лалы сарафан:
– Ну-ка, Гназдуха, какая ты есть? пошли с нами – попарим тебя!

После бани Лалу закутали во что-то мягкое и пушистое. Пока она сомлевала в остатках пара – девушки окружили её.
– Ну? – бойко сказала одна, – что ты ещё хочешь? Нам велено ублажать тебя!
– Поесть… – робко попросила Лала, – и поспать…
– Поесть? Господин тебя ждёт на ужин! А поспать – у нас трудиться принято…
Тут девушки прыснули со смеху, повергнув Лалу в изумление.
– Ладно! На! тебе корочку, – сжалилась одна, – червячка заморить!
– Ну-ка! Садись ближе к огню! – приказала старшая, – косу тебе разберём, расчешем. Хороша коса!
– Не окорнали бы! – хихикнула другая девица.
Озадаченной Лале принесли не её платье, а совершенно другой наряд.
– Это так… пока… как гостье! – утешили её девушки. – Ты у нас – как? – гостья долгая? Не долгая?
– Хватит болтать, девки! – прикрикнула старшая.
– Я завтра уеду, – пролепетала Лала.
– Зря! – пожала плечами другая, – от сытой жизни-то уезжать?
– Ну-ка! – топнула ногой старшая, девица крупная и осанистая, склонная подбочениваться да глядеть косо-снисходительно, – вон пошли!
Она повернулась к Лале:
– Ты, Гназдушка, вот что… слушайся-ка… вырядить надобно. Зеркало – видишь? В зеркало – глядись. Эй! – свистнула девчонкам, – двое сюда! Остальные – кыш!
Девушки завертелись возле гостьи, в руках их замелькало что-то яркое, переливающееся. Быстрые пальцы щекотали, бегая по спине и плечам. Лала поёжилась и хихикнула.
– Ну-ка, стой смирно! – прикрикнула на неё старшая, – дай приладить!
В громадное, чуть ни в стену зеркало – Лала видела себя. Сперва голую. Стройную, ладную, точно плавными линиями обрисованную. Потом утянутую в странный и навевающий опасливые мысли наряд – пунцового блестящего шёлка, с узорными причудами вместо рукавов и открытыми до груди плечами. Позади платье тянулось и шуршало складками, образуя что-то наподобие хвоста, и подозрительно распадалось надвое.
– Что это?! – изумилась Лала.
– Убор драгоценный. По тебе! Просто влитой! Глянь, как играет!
– Но… в нём же ходить нельзя!
– В стране-неметчине все так ходят, – заметила одна из девиц, – и никто ещё от этого не помер!
Лала невольно залюбовалась в зеркало. Жутко красивое существо колыхалось в глади стекла. Но – явно – не от мира сего.
– А косу и плести не стоит, – прикидывая глазом, пробормотала главенствующая, – и так красиво. Такие волосы не прятать – в глаза надо казать!
– Господину нашему, князю… – вмешалась, было, младшая, и вдруг ойкнула.
– Будешь знать! – сердито зыркнула на неё старшая, отпуская покрасневшую от щипка кожу возле локтя, – не так бы тебя ещё!
Затем она бросила недоумевающей Лале:
– Теперь – идём!
– Как? – ужаснулась та, – я в таком виде никуда не пойду!
– А кто тебя спрашивает?! – возмущённо пискнула младшая – и снова получила щипок. Исполнив долг, старшая тут же доказала, что не только приказывать умеет. Обернулась к Лале с располагающей улыбкой, по-дружески огладив её мягкими ладонями:
– Я смотрю, ты неразумна. Разве не видишь, какая красота сверкает из зеркала? У тебя такие плечи! Мрамор грецкий! И ты допускаешь, что все это так и пропадёт никем не увиденным? Наш добрый господин – человек благородного вкуса. И если он подарил тебе возможность побыть столь блистательной – надо уметь быть благодарной, а не своевольничать! Что ты дуришь и ножкой топаешь, как глупое дитя?! Подумай – ведь никто и никогда больше не увидит эту красоту! Жалко! Мы так старались, а выходит, зря!
Лала молчала, потупившись.
– А там приготовили столько вкусного! – причмокнула губами одна из девиц, выглянув из-за плеча начальствующей.
– Кроме того, – продолжала та, – ведь ты хочешь воспользоваться милостью князя и вернуться домой? В таком случае, не стоит возражать ему, вызывая гнев. Князь благороден и щедр, однако бывает несколько вспыльчив…
– Идём! – с такими словами две девицы весьма властно схватили Евлалию за руки и, не обращая внимания на слабые упирания, повлекли за собой, а третья, бережно приподняв, поддерживала шёлковый хвост.
– Ты не представляешь, как красивы покои, где ужинает князь! – наперебой толковали девушки, таща её сумрачными галереями с пламенеющими фонариками по стенам, – если господин пригласил – это большая честь и радость! Там бархатные завесы, и шёлковые ковры, зеркала в узорах, и окна из цветных стёкол! Глаз не оторвать!
Лалу доволокли до высокой резной двери, распахнув изукрашенные створки, втолкнули внутрь – и створки захлопнулись за спиной.
Князь сидел возле накрытого стола и с улыбкой поднялся навстречу:
– А! Моя прекрасная царевна! Наконец-то! Я совершенно заждался! Нельзя так мучить своего благодетеля!
Голос его был по-прежнему мягкий и плавный, и, возможно, потому, что не был он ошеломлён голыми плечами – Лала неожиданно успокоилась. В самом деле – что за невидаль? Ходят же в земле немецкой! «Правда там, в земле немецкой – латинский крест!», – засвербило внутри, сопровождаемое крестом греческим. Но деваться было некуда.

Она поклонилась князю, потом окинула взглядом хвалёные покои. Да уж! Девушки не преувеличили. Ничего подобного Лале видеть ещё не приходилось. Не был высоким и обширным – покой, где ужинает князь – но был потрясающе роскошным! Неискушённой девице показалось – все богатства мира собраны тут и сплелись в естественном изяществе. Глубоко-пурпурный бархат выразительными складками завешивал стены, озарённые множеством свечей. Пламя колебалось, выхватывая томным светом из подкрадывающегося со всех сторон бархатного мрака упругие и гибкие линии складок, говорящих о чём-то чувственном, влекущим… что подсказывает невинной душе некие тайны – без ведома её…

Князь поднял бокал сверкнувшей в пламени свечи рубиновой влаги:
– За мою прекрасную гостью! – провозгласил он – и, чуть пригубив, застыл в ожидании.
Лала зачарованно смотрела на бокал, вспыхивающий пурпурными искрами в хрустальных гранях. Потом перевела взгляд на уставленный яствами стол, потрясшей её великолепием. Он весь сверкал хрусталём в алых отблесках. Узорная скатерть до полу устилала его – белоснежное пятно в рдяной комнате. Таким же белым оказалось и мягкое сиденье со спинкой без поручней, на которое господин, поддерживая под локоть, усадил онемевшую Евлалию.
– Это твой трон, моя царица, – с излишним пылом прошептал он над самым ухом, нечаянно коснувшись губами завитка волос, – трон, белый, как лилия… лилия, знак невинности… не правда ли, схоже звучание… так и льётся это «эл» – лилия, Лала… Божественно!

Лала чуть не выронила поданный бокал. Она совершенно ясно помнила, что Робин Гуд не спрашивал её имени, а сама она в волнении так и не успела назвать себя.
Господин, явно спохватившись, проворно подхватил её руку и поднёс к губам:
– Пусть не удивляет прелестную девицу, что мне известно, как её зовут: злодеи проговорились при допросах, а уж они-то всё доподлинно разузнали…
– Да… – растерянно кивнула Лала, – почему бы – нет? Моё имя не секрет.
Вкусный аромат, витающий над столом, будоражил её. Ни о чём, кроме кусочка вон того, ужасно привлекательного, на блюде… или вот этого… розового… подёрнутого влагой – она не могла думать. Кушанья были только из рыбы. В этом князь не искушал девушку, памятуя о декабрьском посте. Впрочем – иная рыба никакому мясу не уступит, а тут была отнюдь не плотва.
– Угощайся, моя виола, столь сладостно звучащая Лалу! – почти приникнув к её виску, забормотал господин постепенно распаляющимся шёпотом – и принялся наполнять стоящее пред ней хрустальное блюдо всем понемногу.
– Вот это попробуй… вот очень вкусно… – журчал он, то и дело касаясь её. Евлалия думала только об одном – чтобы не слишком жадно набрасываться на еду. Всё было действительно невероятно вкусно. Впрочем, девушка быстро наелась и теперь сидела, слегка откинувшись на спинку кресла, одуревшая и расслабившаяся. Хотелось пить. Князь, остро взглядывая на неё, осторожно наполнил хрусталь, немедленно взыгравший багряными чёрточками:
– С рыбой, – вкрадчиво заговорил он, – следовало бы белое, прозрачное… питиё, – замедлившись, подобрал он слово, – но я любитель такого… красного, душистого и сладкого… Попробуй же! – и быстро добавил, приглушив голос, – только будь начеку… не пролей рдяных капель на белоснежный свой царственный трон…

Лала, с трудом сдерживая дрожь нетерпения, взяла из рук его бокал и глотнула. Первая же искра, ударившая в голову, напугала её. Крепко разило это красное-душистое! Пробормотав что-то слабое в своё оправдание – девица поставила хрусталь, который вспыхнул, показалось, обиженно.
– Да, – виновато произнёс князь, – разумеется, с рыбой следует – напиток прозрачный, как родниковая вода.
Лала осмелилась пролепетать:
– А нельзя ли – воды?
Хозяин то ли слышал, то ли нет…
– Вот, – с ласковой улыбкой протянул он ей другой хрусталь, – не правда ли, в прозрачных гранях даже сверканье воды удивительно чисто и блистательно? Как непорочная красавица! – тихо добавил он.
Девушка отпила довольно смело. И снова отшатнулась:
– Это вино?
– Нет, не вино, – с лёгким лукавством возразил господин, – хотя вино тоже бывает почти бесцветным, подобным струям быстрых потоков. Такое вино привозят из далёких земель италийских. Там произрастает виноград, прозрачный, как слёзы погубленной девы…
Господин говорил, а у Лалы плавно и неотвратимо меркло сознание. Она едва слышала льстивый голос. Перед глазами стоял туман. Ничего не хотелось. Только – спать. Она осоловело ткнулась виском в мягкий подголовник спинки.
– …пурпурное вино… высшее наслаждение…, – слабо донёсся настойчивый голос князя.
«Пурпурное вино… пурпурный бокал… пурпурный бархат…», – едва шевелились тусклые тяжёлые мысли. Тяжёлые складки колыхались, как живые.
«Однако – это очень страшные звери – пурпурные складки…»
Где-то чуть журчал, едва протискиваясь в разум, сладкий голос господина:
– …цветное стекло… кубок может быть куда дороже… сделан хорошим ювелиром… шпинель… а порой даже рубин… взгляни, как рубиновая влага играет в рубиновом бокале…
На юное колено легла осторожная рука.

Лала слабо вздрогнула.
– Ты неудобно сидишь… – уверил её князь, – я сейчас помогу…
Он внимательно пригляделся.
Чувства явно покинули красавицу. Хозяин шевельнул рычаг за спинкой кресла. Та заскользила вниз, но девушка дёрнулась в попытке подняться.
– Не тревожься, не упадёшь… – заботливо поддержал её благодетель, осторожно возвращая спинку на место, – пригуби же рубин! Он весь горит… в нетерпении…
И кубок настойчиво приблизился.

На миг Лала узрела все блески и глубокие переходы рдяных узорчатых стенок сосуда. «Как чудесно светится! Словно красная смородина», – выплыло откуда-то из багрового марева, наливаясь густым соком. Он склеивал ресницы и налипал на веки. Те оказались тяжёлыми и неподъёмными – словно уселись на них огромные злые драконы, которых не одолеют сотни богатырей… и уж если богатырей сотни – стоит ли говорить о девушке Лале в лилейном кресле?
«Что так извивается алым? Рубин? Или кровь…» – опять дрогнуло внутри.
Мягкие усы защекотали ей плечо:
– Есть кубок драгоценнее рубина, – едва осознала девушка донёсшийся до неё алчный рокот, – вот эти алые уста…
В алые уста патрон всосался, как паук в муху. Ещё мгновение – и паутина обволокла бы мошку. Но недремлющие драконы взметнули головы и ударили хвостами. Распластав перепончатые крылья, они устремились на сотню богатырей. Те встретили их копьями. Острыми, как Лалины ресницы. Ресницы внезапно подались – и Лала распахнула глаза. Глаза встретились с другими. Те неожиданно обнаружились под густыми бровями. Оказывается, у князя – были глаза! Янтарные глаза хищника. И глядели они с необычайной жестокостью. И Лала… Лала вдруг узнала их!
Князь ощерил зубы, отчего поднялись кончики мягких усов:
– Что ярче рубина и слаще вина, знаешь ли, ты, мой полный бокал, моя непочатая дева?– с резким свистящим шипением процедил он, вперяясь взором нескрываемой ненависти.
– Не знаешь? Твоя юная кровь!
Под его тонкими цепкими пальцами с шелестом треснул шёлк пунцового платья:
– Кровь в рубиновом бокале…

Его последние слова неожиданно заглушил грохот совсем не к месту. В глубине покоев с лязгом отворилась створка, стремительно вошёл человек.
– Какого дьявола?! – свирепо взревел господин, круто поворачиваясь к нему – но сразу замер, словно наскочив на препятствие.
Лала помнила, что тот произнёс нечто странное… какие-то бессмысленные слова, которые почти невозможно было повторить… впрочем, она толком и не расслышала. Но князя – разом – как подменили.
– Что?! – резко подался он вперёд, сжимая кулаки, и рубиновый бокал со звоном полетел в сторону, обдав белое кресло выплеснувшимся вином. – Сволочи! Ну, я им!
Изумлённая Лала не успела что-либо разглядеть сквозь настойчивый туман – комната оказалась пуста и беззвучна. Впрочем – ресницы тут же одолели, справиться с ними было совершенно невозможно, и Лала прекратила всякие попытки. Зачем бороться с ресницами, которые сами поднимутся в нужный час?

Ресницы охотно открылись к полудню следующего дня. Лала определила это, разглядев полосы яркого света сквозь завеси окон. Осторожно поднявшись с белого, теперь обрызганного вином, кресла с опущенной спинкой, она забралась на застеленные багряными коврами мягкие пуховые перины, устилающие лавки по всем сторонам покоя – и отбросила тяжёлый бархат. Зимнее солнце радостно рванулось в помещение. Девушки не шутили: окно всё состояло из разноцветных округлых стёкол, оправленных в металл. На густо-рдяные ковры легли светящиеся пятна: жёлтые, рыжие, синие…
Лала вгляделась в снежный мир сквозь радужные стёкла. Это было как в волшебном сне! Заметённые метелью поля вдруг предстали синим морем, за которым вместо островерхих елей возвышались недосягаемые горные пики. Она повела головой и увидела золотые нивы летним солнечным днём. А потом они стали ярче и насыщенней, какими бывают, очевидно, где-то на юге, в тех краях, о которых сказывал Стах, куда улетают птицы… Она глянула сквозь ярко-красное стекло посередине рамы – и перед глазами разлилась огненная лава.

Всё это любопытно, рассудила девица, тем не менее, развлекаться хватит, дабы подумать о своём положении – совершенно неясном. Деревянная резная дверь, через которую её втолкнули – оказалась крепко заперта. Та, другая, незаметная, которую девушка обнаружила, изучая стены – тоже. Впрочем, кое-что полезное всё же нашлось. Например, маленькая комнатка за низенькой дверцей, столь необходимая после сытного ужина, а теперь ещё и завтрака, который Лала позволила себе, узрев на столе оставленную снедь. К немалой радости среди сосудов отыскался один с чистой водой. Да и в маленькой комнатке осталось порядком воды для умывания и прочего. Что с ней будет, что ждёт – девушка не знала, но сейчас, эти минуты – старалась заполнить чем-то хорошим, которое, конечно, не вечно и кратко – но тем более стоит дорожить им, когда даруется свыше. Князь исчез и не появлялся, никто не заглядывал сюда, тревога и страх тяготили – но всё же это лучше, чем приближающееся зло.

Что делать девушке, запертой в шикарных покоях среди атласа и бархата, при полном довольстве?
Разумеется, плакать.
А в перерывах – метаться из стороны в сторону.
А когда убегаешься – сесть и предаться воспоминаниям и хитроумным планам, к сожалению, неосуществимым. Так прошло три дня.
Когда всё было съедено, по возможности, выпито, и снова подступил голод – Лала не выдержала и решилась постучаться. В большую резную дверь, конечно, а вовсе не в тайную, знать о которой явно не положено.

Девице пришлось царапаться и скулить у двери не один час, пока на это ни обратили внимание. С радостью, перемежающейся с ужасом, она слышала, как кто-то постоял у двери, пошаркал – и удалился весьма поспешно, после чего вскорости приблизились разрозненные звуки, неразборчивые крики, шум, топот – и резные створки резко распахнулись. Лала необычайно удивилась, разглядев сгрудившихся у дверей монахов и монашенок – так поначалу показалось. Человек десять, надо полагать, челяди, одетых в чёрное, с изумлением глядели на неё. Среди них оказались те самые три девицы, что наряжали её в немецкое платье. Их едва можно было узнать под опущенными на лоб скорбными платками.
– Ты всё тут? – в недоумении пробормотала одна, – мы думали, тебя уж…
Старшая привычно щипнула её, но девица вскинулась:
– Да уж чего теперь! Пред кем выслуживаться?
Сопоставив все слова и события, Лала кое-что уразумела:
– Вы в трауре?
– Щас и тебя нарядим! Идём! – скомандовала начальница.
Стремительно подавшись навстречу, Лала жалобно заломила руки:
– Добрые люди! Может быть – вы отпустите меня! Верните мне шубку с валенками – да откройте ворота! Больше мне ничего не надо!

Лица вокруг приобрели самое разное выражение. Кто усмехнулся, кто вздохнул укоризненно, кто угрожающе прищурился.
– Не выйдет, цветик! – за всех сказала старшая, – ты денег стоишь! И за ворота никого не выпускают. Стряпчие понаехали, наследники друг за другом пребывают. Будет долгая морока – жестокий делёж! Уцелеем ли?
Младшая девица хихикнула:
– Уже полный дом наследников – и не одного законного!
Главная крутнулась к ней ущипнуть – но замерла, передумав.

Девушки повели Лалу в комнаты, где, похоже, жила прислуга. Бедная и сирая обстановка, то и дело снующий народ, войлоки, солома, где-то рядом кухня с соответствующими запахами, соответствующие тараканы по стенам…
Старшая с насмешкой поддела девушку:
– Ну, что, Гназдушка! Не по вкусу после бархатов? – и, шуруя в огромном ларе, забубнила, – подобрать надо тебе… вот, пожалуй, пойдёт… А покойник отбыл, точно черти за ним гнались… про тебя не распорядился… мы думали, покой пуст… да не до того… такая суета!
Она подняла голову на Лалу, протягивая ей ворох чёрного тряпья:
– Ты, смотрю, ничего! Весёленькая такая! А то, иные – в петлю лезли!
«Что ж у вас добрых-то нет никого?» – опуская глаза, подумала Евлалия. Но старшая уловила беззвучный упрёк.
– Это зря ты, красуля! Думаешь, мне тебя не жаль? Жаль! Только при жалости – хуже! Мягчеет Божья тварь, на слёзы тянет! А пожёстче будешь – глядишь, выдюжишь! Ныряй за занавеску, переоденься! Какое платьице-то порвал, живоглот! – прости, Господи…
Лала облачилась в грубую чёрную рубашку, повязалась платком, осторожно попросила:
– Вернули бы шубку с валенками!
Старшая молча глянула, прикинула – и через пару минут притащила всю прежде снятую одежду:
– Забирай! Да приглядывай! Не растащили бы! Кто ухватит – мне говори! Я разберусь!

До вечера Лала походила свободно – а утром старшая пнула её в бок:
– Хватит болтаться! Вон – к корыту становись! Полотенцы постирай! Эти наследники, – проворчала сердито, – только жрут, пьют, да ругаются! Скатерть всю залили, в щёлоке не отходит!

Наследников Евлалия вскорости понаблюдала – когда ей пришлось убирать заваленный объедками стол. Вокруг него сидели, не расходясь, не менее двадцати шумливых господ в чёрных суконных кафтанах. Размахивая руками, перебивая друг друга – горячо выкрикивали:
– Да нет же, говорю вам! Мы первые в роду Кремечские, только по материнской линии!
– А мой батюшка… мой батюшка – сам, по сути, Кремечский! Старый Кремечский признавал его за сына и дал воспитание! Велось дело об усыновлении, вы поймите! Почти выправлены бумаги! Только случайность помешала довести до конца!
– Миром правит случай! Стало быть – не выправил! А значит, и толковать не о чем! Вот мой дед…
Лала унесла гору посуды с жужжащей головой.

В тот раз господа не заинтересовались ею, а в следующий – когда споры перешли на подсчёт состояния – девушку остановили, заставили пройтись, похлопали по икрам и ляжкам – после чего прозвучала немалая цифирь! Евлалия даже не подозревала, что является такой драгоценностью!
– Но девку надо ещё продать… – проговорил кто-то, – а она, слышал, из рода Гназдов… могут быть неприятности…
– Да уж! Напортачил Кремечский!
Тут девицу Евлалию подхватил смелый порыв, и она дерзнула высказать осенившее:
– Да прикажут благородные господа молвить слово!
Благородные господа, которых сейчас волновала любая новая мысль – приказали, и красавица проговорила следующее:
– Князь Кремечский не успел совершить злодеяния – и я свидетельствую в этом! Мне, девице рода Гназдов – приложившейся к Евангелию – Гназды поверят! Потому имеет смысл предложить меня за выкуп. Гназды пойдут на сделку, ради своей чести!

Мысль сперва понравилась. До того момента, пока не встал вопрос: а кто сделает это? Кто пойдёт на переговоры? А если Гназды возмутятся? Если вместо льющегося в кошель золота – польётся кровушка, да головы полетят? Пока Гназды не знают о девушке – всё тихо-спокойно. Из поместья кого попало не выпускают – никто не проговорится. Да и верить ли девчонке? Вон как уляпано белое кресло!
– Это вино… – глухо произнесла Евлалия.
– Что-то неопрятно ты пьёшь хмельное пурпурное вино, дева, – недоверчиво прищурился на неё один из почти-Кремечских, – оно надёжно валит самых брыкучих дур!
Тем не менее – решено было на всякий случай к девушке прислушаться.
– Да… и приглядывать бы… – внёс предложение другой немного-Кремечский, – чтоб конюхи не хватали!
По такой причине – во двор Евлалию посылали весьма редко – и вообще установили за ней бдительный надзор. Впрочем – конюхи отнеслись с пониманием, так что – когда по весне пробилась первая травка – о надзоре почти забыли.

Первая травка не решила вопроса ни о наследнике, ни о Гназдах. Дело тянулось, рассусоливалось, придерживалось, подвергалось сомнениям. Якобы-Кремечские не разъезжались скоро полгода. Полгода Лала жила со служанками, стирала, убирала в покоях и людских, и всё это время челядь носила скорбную одежду.
В такой скорбной одежде девица имела несчастье перебежать за какой-то надобностью через широкий двор, когда внезапно раскрылись ворота, и стражи впустили въехавшего всадника. С приездом всадника страсти вознеслись до предела.
Нет, всадник не был наследником. Всадник оказался неким Баликой Хлочем, при звуке имени которого у всех двадцати чуть-чуть-Кремечских сделалось сердцебиение.
– Мне нужды нет, – лениво процедил развалившийся в заморском кресле головорез сквозь крепкие желтоватые зубы, – окружать вашу хибару своими людьми и брать под прицел. Каждый тут – уже покойник, если не получу долга! Мы с сиятельством – старые товарищи, он бы сам вам головы поотрывал, начни вы права попирать!

Ну, что делать? Как объяснить бешеному гостю, что вместо звонких монет на руках сутяжные бумаги, драгоценности, которые проходят оценку, поместье, что в карман так запросто не положишь! Отсчитать этакую казну – перевести в деньги часть имения! Можно, конечно, было бы откупиться от разбойничка рубиновыми бокалами, но за последние месяцы уж больно часто колебалась у разных ювелиров их цена, и наследники боялись прогадать. И тут самого прыткого – вдруг озарила умная мысль! Гназды! Вот кому сцепиться бы! За девицу можно бы получить и больше требуемого золота – только надо не сробеть!
Балике Хлочу предложили сделку.
– Это которая? – помолчав, осведомился он, – это чернявая такая? Девка, говорите? Гназдовка?
Для пущей наглядности Лале велели переодеться в свой сарафан и привели. Хлоч оценивающе глянул – и кивнул. Девушку он уже заметил при въезде в усадьбу, и спрошенные конюхи кратко изложили ему связанные с ней события.
Немного подумав – Балика с удовлетворением покачал поднятой рукой:
– Годится!
Довольный шелест прошёлся среди наследников, и Лале приказали собираться в дорогу. Сидящий в вольной позе громила собственнически похлопал её. Красавица посмотрела…

При виде такого личика внутри у несчастной страдалицы пробежал холодок. Не стоит описывать все продолины и поперечины, бугры и ямы, составляющие выразительную физиономию – дабы пощадить воображение впечатлительных девиц.
– Не поеду! – горько заплакала Евлалия. Нервно засуетившийся умник-Кремечский кликнул старшую девушку. Та подоспела:
– Что, Гназдушка! Опять дурь пробирает? – ущипнула она Лалу и, цапнув за руку, потащила к дверям.
– Да пойми ж ты, чокнутая! – пошла долбить ей за дверями крепкая девица, – тебе же – свобода блещет! Пусть верлиога – но домой тебя везёт! Иначе – продадут со всеми потрохами невесть куда – так и помрёшь в работах, и твои о тебе и не узнают ничего!
– Убьёт! – рыдала Лала.
Собрались прочие девушки. Нужно было убедить неразумную Гназдку.
– Зачем ему убивать тебя? – слышались веские доводы, – он за тебя деньги получит!
– Видели вы это чудище? – перешепнулась старшая с младшими, отойдя вскорости подальше за угол, – такой и за покойника деньги получит!

Несмотря на слёзы – бедную девушку вместе с её узлом – ранним вешним утром вывели во двор и усадили на гнедого коня. Хлоч вскочил позади, и зимние хоромы быстро исчезли из глаз. Конь был хорош статью и выносливостью, он вёз и вёз, особо не напрягаясь, порой переходя на рысь, девушку и нового патрона, а вокруг стоял густой лес – только теперь уж весенний, где среди сумрачных елей рассыпались брызги юной и радостной листвы.
Достаточно долго хозяин пребывал в молчании. Разглядывая леса вокруг – Евлалия перестала всхлипывать – и, не то, чтобы успокоилась – но смирилась с ровным и монотонным бегом. В конце концов – кто знает? Не так страшен чёрт, как…
На господина Лала старалась не оглядываться.

Леса, леса…. Тьфу! Хлочу приелась размеренность конского хода, и где-то к полудню он соскучился. Тогда на плечо впереди сидящей девушки легла тяжёлая пятерня:
– Эй! Ты – что? – правда, девка?

У Лалы заледенело в груди. Но надо было с готовностью откликнуться – иначе молчание будет принято за колебание. Чуть повернув голову, она немедленно произнесла:
– Разумеется! Я – дочь Гназда!
Очень гордо это прозвучало. Хлоч хмыкнул весьма недобро. Не допускал он гордость в людях, особенно девках. Девку, когда заносится – сразу вдавить надобно!
– Ну! Дочка… – шлёпнул он девицу по заднице – и вообще прошёлся по всей стати сверху донизу. Девица дёрнулась и завсхлипывала, отпираясь.
«Пожалуй, что и девка» – подумал Балика Хлоч и предался размышлениям. Выходило так – что, торгуясь с Гназдами – терпел он убытки. А такого допустить он никак не мог.
– Ну, вот что! – зловеще процедил он вновь задрожавшей девице, – может, и девка ты – только Гназды в это никогда не поверят! Полгода, говоришь, у Кремечского жила? И я Гназдам клясться буду, что девица?! За дурака меня держишь? А если нужна Гназдам – всякую выкупят!
Он быстро соскочил с лошади и рывком стащил Евлалию.
– Ну-ка! Исправим недочёт!
– А!!! – завопила девица.
– Не ори, дура!
– Да-да-да! – завизжала истошно Лала, – не буду… не надо… – и заполошно забормотала, – я сама-сама-сама!
Хлоч, свирепо схвативший девушку, чуть ослабил хватку:
– Сама – так сама!
– Да-да… – стуча зубами, приговаривала девица, таращась на злодея, – щас… щас….
Она пошарила глазами вокруг в поисках какого-нибудь Робин Гуда… Робин Гуда не оказалось… а пока он не появится – время следовало тянуть… тянуть – как можно дольше… по-всякому… чтобы Робин Гуд успел добежать!
Лала тянула, всё приговаривая:
– Щас-щас…
Она медленно сняла с себя сарафан и бережно положила на седло. Потом очень аккуратно туда же устроила рубашку с вышитыми рукавами. То, что теперь оставалась она совершенно нагой, не имело никакого значения. Когда так страшно – ничего не имеет значения. Только бы не спугнуть вдруг проявленное терпение нового благодетеля! Только бы он продолжал верить – и ждать…
Ждать Хлочу явно приелось, он рывком сгрёб девушку, и тут…

Тут оно явилось! Пред взором Евлалии, в котором суматошно выворачивался и прыгал и окружающий лес, и весь мир – вдруг возникло оно, ужасное и кровавое… оно, рычащее и бьющее хвостом, так что валились сосны вокруг! Что это было – Лала так никогда и не смогла определить. Но было – и в этом не было сомненья! Громадная драконья морда. Или не морда… Со страху не разберёшь. Она показалось на одно мгновение – и в это мгновение, чуть не вывернув от ужаса глаза и рот – Евлалия закричала. Закричала, глядя за спину Хлоча, с такой искренностью – что Хлоч не усомнился! Хлоч поверил! А ведь был тёртый калач. И про такие штучки знал, а – купился. Не смог не купиться. Дрогнул виды видавший воитель: умел отличить отвлекающие выдумки от настоящей жути…
Он крутнулся назад, выхватил пистолет и наставил его на….
На кого? Никого не было у него за спиной… За спиной девка стремглав убегала в кусты.

– А, стерва! – рявкнул Хлоч, бросаясь следом.
И тогда началась эта погоня, оборванные крики которой услышал Стах издалека. Которая длилась долго, изнурительно, и довела Хлоча до высшей ярости, а Лалу почти до обморока. Два раза, подгадав момент, Лала сливалась с каким-нибудь толстым деревом, переводя дух, и Хлоч проскакивал – но тут же замечал, и направление менялось. И так было – до тех пор, пока Балика Хлоч, подкараулив, не сбил её с ног, и она ударилась головой.
Через несколько минут Хлоч покинул бренный мир. А мог и раньше…
Но Стах в тот день был что-то больно суеверен… отупел в однообразных буднях, умаялся…
Ничего не подсказало ему странно нечувствительное сердце.
Может, на хозяйку потратил его?