- Странно качает как меня... Что это? И где это я?

Было такое ощущение, что в голову-ведро засунули колокол, и садист -звонарь упорно дергает за веревку. Геля с трудом приоткрыла правый глаз и сквозь муть разглядела большую тяжелую занавесь с павлинами. На секунду ей показалось, что сейчас зайдет мадам Полина, захотелось убежать и спрятаться за комод. Она бы и сделала это, даже вскочила, но непослушное тело снесло в сторону и дикий приступ тошноты скрутил, заставив согнуться пополам.

- Там таз, рядом с кроватью.

Насмешливый знакомый голос был негромким, но долбанул по перепонкам до боли. Она даже не смогла распрямиться, что бы посмотреть кто это, и промучившись минут десять над тазом, снова легла, свернувшись комочком.

- Во-во... , - голос продолжал въедаться в мозги, и жужжал как осенняя муха в банке, - а на мужика обижаешься. Сама-то пьянь...Давай-ка вставай. Похмеляться будем.

Геля наконец разлепила глаза. Незнакомая, шикарно обставленная резной старинной мебелью комната слегка качалась. С трудом сконцентрировав взгляд на фигуре, склонившейся над прикроватной тумбочкой она тупо разглядывала белый шелковый халат, высоко поднятые, стянутые пушистым узлом смоляные волосы, крепкую, стройную попу, обтянутую тонкой тканью. Женщина повернулась, черные глаза и яркие губы смеялись.

- Райка?

- Райка... Раиса Романна, некоторым . Ну-ка давай. Залпом!

Райка протянула ей небольшой стаканчик с прозрачной жидкостью. Геля подумав, что это вода, жадно поднесла его к губам, но резкий запах обжег ноздри и новый приступ тошноты заставил ее скрючиться над тазом. Райка подождала чуть, присела рядом, вытерла мученице лицо и рот мокрым холодным полотенцем.

- Давай -давай. Нос зажми и разом. Иначе до обеда окочуришься...

...

В комнате было сумеречно и прохладно. Геля с Райкой сидели, поджав ноги на пушистом ковре. Посреди ковра, на пурпурном платке с золотыми кистями горели красные свечи, от их пламени лицо цыганки выглядело нереальным, полупрозрачным и Геле казалось, что сквозь ее кожу она видит их дрожащий отсвет.

-В доме Сварога была каторга! В мире домов плавал свет томов. Кровь потекла — добро принесла, - Райка говорила быстро и как-то утробно, изнутри, густым, плотным шепотком, и у Гели по голове пробежала толпа мурашек, а по спине пробрало холодом, - развеялась тьма, ушла кутерьма. Ангелина в душу счастье впустила, как только кровь пустила. Не бывать Владимиру без Ангелины, счастья не видать. Как увидит свет, так придет ко мне! Аминь».

Райка резко повернулась к Геле, сверкнула глазами, лицо исказилось до такой степени, что цыганку было не узнать.

- Фотографию давай. И руку.

Геля, как завороженная вытащила маленькую помятую Володину фотку на паспорт, которую она всегда таскала в сумке. Фотка была замусоленная, измазюканная чертовой помадой, вечно теряющей колпачок, и в свете красных свечей казалось, что Вовкино лицо в крови. Протянула руку цыганке. Маленький ножик лишь скользнул, Геля даже не почувствовала боли, но, автоматически отдернула руку, увидев, как черные капельки закапали на фотку.

Райка мазанула тупой стороной ножа, размазав кровь, и взяв свечу лила прозрачный розовый воск на влажную бумагу фотографии. Воск застывал, стянув края, и Вовкино лицо стало странно-печальным.

- Я тебе заговор на любовь сделала, а тебе бы от придури надо. Он и так тебя любит, вижу. Это именно ты в любви ущербная, сердчишко с одной стороны настежь открыла, для чужих, а с другой дверца чуть приоткрыта, щелочка тесная. Он протиснулся, мужик твой, а дышать -то и нечем ему. Ты дверь распахни пошире, а то задохнется любовь его. А потеряешь ее - все потеряешь.

Райка помолчала, покатала тоненькую свечку в ладонях. Поправила волосы, близко-близко посмотрела Геле в глаза. Ведьма пропала, усталая черноволосая женщина грустно проговорила-пропела:

- Глупая ты. Тебе жизнь сколько раз любящих дарила. И Лачо, ведь, как любил. И Володя... не ценишь ты этого. Мне бы, хоть краюшку, счастливее меня бы не было. Эх, чайори...

- Лачо твой меня предал. Я любила его.

- Он себя предал, кхаморо. Только судить его не мы уж будем. Ладно!

Райка встала, рывком сдернула платок с ковра, разбросав затушенные свечи.

- Ковер испортишь, Рай...

- Джян пэкар акар чристанол.... , - Голос цыганки зло сорвался, но она добавила хрипло, уже совсем другим тоном, - Пора тебе, солнечная. Мой вернется, нудить будет, не любит он чужих. Вдруг деньги сопрешь.

Она собрала свечки, потерла розовое пятно на светлом ковре.

- Завтра отмою, пока мой спать будет. Смотри сюда. И слушай внимательно! Фотку завернешь в платок, с месяц не смотри на нее. Хотя чего тебе на нее смотреть, мужик твой завтра и сам вернется. Вот здесь, - Райка сунула Геле в руку тугой тяжелый сверточек, - деньги. Нос туда не суй, у себя в поселке стань на перекресток, любой, чтоб четыре дороги...ну или тропки - без разницы - были. И деньги разбросай на все стороны, громко скажи - "Заплатила я"

Поймав смеющийся Гелин взгляд, замолчала, дернув ее за руку, вроде хотела выставить, потом раздраженно продолжила:

- Ты, дылынэста, не смейся. Сделай как сказала, коль беды не хочешь. Поздно на попятную- то, закончить дело надо. С такими штуками не шутят. Бросишь деньги - сразу беги. И не оборачивайся. Ни на что внимания не обращай, голоса не слушай, по сторонам не зыркай. В дом вбежишь, сразу крест клади. Утром бога прощения попросишь за это дело.

Рая открыла дверь, сунула Геле плащ.

- И вот еще. Ты в деревню нашу на лето езжай. Там душа твоя воспрянет, очистится. Я тебе дело говорю. Подумай. И дите возьми, ей там свободно. Дом наш там. И кровь там наша.
...
Продремав в электричке всю дорогу, Геля очухалась от громкого объявления своей станции. Пошатываясь и зевая выползла из вагона, добрела до своего переулка.

- Надо и вправду уехать на лето, вдвоем с Иркой. Может там остаться вообще, послать все на... школа там есть, чего еще надо мне. Бабка будет рада , да уж и помощь ей не лишняя.

Она постояла, задрав голову, разглядывая здоровенные звезды, которые были близко, казались мохнатыми и шевелили неровными лучами, как большие пауки. Воздух сгустился, его пропитали ароматы начинающейся весны и близкой ночи - тополиных почек, нагретой за день земли и еще чего-то, необъяснимого. Так пахнет даже в начале марта, когда еще просто нечему, везде зима, но он, этот аромат струится даже из под снега и кружит, кружит, опъяняя

Посмотрев по сторонам, Геля вдруг удивленно заметила, что прямые улочки расходятся точно, под прямыми углами в четыре стороны. Расходятся идеально ровно, как четыре струны, и грязные тротуарчики светятся, вроде кто-то сдуру установил много мелких лампочек прямо во земле, вдоль. Она вспомнила про сверток, вытащила его, взвесила в руке. Монетки были завязаны в черную блестящую тряпку тугим маленьким узелком и Геля, поломав все ногти, начала тянуть его зубами. Вокруг потемнело, туча, неизвестно откуда взявшаяся затянула враз небо, укрыв звезды плотно, словно одеялом.

- А бл.. ! Идиотка, нахрена так стянула. Она рванула изо всех сил, ткань лопнула, монетки покатились в разные стороны. Снова появились звезды, тут же выглянула здоровая, как сковорода луна и монетки заблестели, все до одной. Чертыхаясь, Геля собрала их, рассовала по карманам плаща.

- Нет, ну ладно, эта колдунья сраная, доморощенная. А я то, ведь умная, вроде, хрен ведь знает чем занимаюсь

Она встала ровно в центре перекрестка и, неумело, по-девчачьи замахиваясь, начала швырять монеты в разные стороны. Потом вспомнила и заорала, выплескивая всю боль последних недель

- На! Получи! Я заплатила! За все! Всем! Подавитесь!

Поднялся ветер, в его завывании были слышны то ли стоны, то ли смех. Геля запахнула плащ и, вытирая слезы, побежала к калитке. Калитка хлопала на ветру так, что содрогались кусты, начинающей набухать сирени.

- Не закрыл кто-то, - мелькнула мысль, - какой дурак?

Она посмотрела на окно и вздрогнула. В комнате горел свет...
-----
чайори - девочка, девушка
кхаморо -солнышко
дылынэста - дура
Джян пэкар акар чристанол. -- ругательство, достаточно страшное