Звонок выдернул меня из зыбкого полусна, резко и неожиданно. Мне показалось, что даже дёрнулась голова, вроде меня толкнули в спину. Последний год спать мне почти не удавалась, глазастая Неудоба, которую назвали предсказуемо - Машкой, по ночам орала не переставая. Замолкала она только в те часы, когда я, взгромоздив её на пирамиду из подушек, читала вслух лекции, готовясь к ГОСам. Машка уже многое знала из биологии, философии и научного коммунизма, но умнее её это явно не делало, и совершенно не мешало верещать. Постоянный дочуркин писк вызывал у меня недоумение, стыдное раздражение и желание вставить кляп в круглый орущий мячик-рот.

Звонила мама и голос её был тревожным. Хотя слова она и произносила чётко, как всегда, но срывалась в хрип, и я слышала, что она курит, быстро и нервно. Эти слова заставили меня окончательно проснуться и моментально натянуть первое, что попалось под руку. Муж тоже вскочил, каким-то десятым чувством всё понял, и начал вызывать такси, яростно накручивая диск телефонного аппарата. Потом плюнул, бросил мне -"Оденься теплее, там дождь", и выскочил на улицу.
Такси он поймал быстро, и пока мы неслись по кольцевой в потоках грязной городской воды, я, глядя в окно на размытые силуэты пролетающих домов, пыталась собрать мамины слова в кучу. Мама хрипло повторяла “Наркоманы, дед, дрель”. И то, что я услышала, казалось мне действом каким-то нереальным... Как могло вообще такое случиться...И что делать -то?

Муж молчал и крепко сжимал мне руку. Его пальцы были сухими и плотными, как сучки старого дерева, и меня всё время посещала посторонняя мысль, что ему, наверное, неприятно чувствовать мою потную ладонь.

***

Дверь в квартиру была открыта нараспашку, толпились люди в форме, пахло кровью и корвалолом. Мы приехали к шапочному разбору, всё что могло случиться, уже случилось. На полу отливала металлическим блеском подсыхающая лужица крови, лохматая деваха в накинутом на голое тело бабушкином пледе сидела за кухонным столом в плотной компании милиционеров и стучала зубами. Баба Аня и её дед рядышком на тахте, одинаково сложив руки на коленях, смотрели куда-то вдаль. Причем взгляд у деда был странным, губы дрожали, один уголок рта слегка тянуло вниз, отчего казалось, что он криво усмехается. На полу валялась дрель. Мама стояла на балконе, почти закрыв спиной свет, но по резким движениям руки было понятно, что она всё ещё смолит. Папа что-то пояснял милиционерам, всё время потирая вспотевшую лысину, и шея его была влажной и бордовой.
Короче - мизансцена из сериала "Следствие ведут знатоки". Но, несмотря на плачевное состояние актеров, я успокоилась. Все живы, здоровы, слава Богу. Остальное образуется.

- Мам! Что тут, расскажи хоть по человечески.

Я втиснулась между оштукатуренной стенкой балкона и маминым боком, стерев известку и ободрав о неровный край плечо.

- ......, на ...., твою ...... а старый ведь, герой хренов!

Первую часть маминой фразы я выслушала, втянув голову, как черепаха, потому что такие слова раньше она при мне не произносила. Обернулись даже милиционеры, а один из них, самый разбитной, с казацким чубом, свисающим из под сдвинутой назад фуражки, одобрительно присвистнул.

Дальше мама перешла на обычный язык и рассказала примерно такую историю.

- Что его полпервого, дурня старого, попёрло мусор выносить, не знаю. Мы ведь с отцом всё убрали вечером, настирали и намыли, обед приготовили. Где он этот мусор набрал, х...чёрт его знает, но пижамку напялил и пошел. Мать уже лежала, дремала, она ведь, как курица, в девять ложится. А на лестничной клетке эти гон... его и встретили!

Милиционеры отвлеклись от девицы и, развернувшись, как подсолнухи к солнцу, тоже внимательно слушали. В глазах чубатого был такой восторг и поклонение, что папа стал заинтересованно в него всматриваться.

- Кто встретил-то, мам?

- Да хрен этот обколотый с козой его. Вон сидит, видишь, лахудра.

Маме явно хотелось говорить другие, более ёмкие слова, но она сдерживалась. Из её рассказа я поняла, что два наркомана, парень и девка, совершенно голые, ворвались в квартиру, вслед за неожиданно решившим навести чистоту дедом, и начали свой дьявольский танец. Проснулась бабушка, начала кричать. Девка сдернула с неё одеяло и, размахивая им, как тореодор, пошла на своего любовника. Парень схватил со стенки у деда кавказский рог и начал изображать быка. Однако, эти сладкие игры им быстро надоели. Бросив реквизит, парочка взялась за ящики комода, увлеченно выбрасывая содержимое в поисках чего-то, может дозы.

- И тогда этот, покрытый мхом вояка, прокрался в чулан, вытащил дрель и отоварил мужика по башке, - мама ещё нервничала, но уже улыбка стала пробиваться, осветив лицо, как после грозы солнышко выглядывает из-за тучи,
- Правда, промазал, задел ухо и сломал ключицу. Из уха кровищи было, видишь, на полу. Мать сознание потеряла. Девка визжала, как поросёнок, соседи милицию вызвали. В общем, жуть!

Мама шарила наманикюренными пальчиками в пустой пачке, я отобрала пачку и смяла.

- Слушай, мам. Надо бы ещё скорую вызвать. Что-то они так сидят смирно, как иисусики и молчат, а? И дед что-то чудной какой. Слюна вон...

Муж быстро подошел к деду, оттянул веко, пощелкал пальцами.

- Быстро скорую, бегом!

Дед, как-будто понял, что скорую вызывают ему, и стал тут же медленно заваливаться набок.

***

Баба Аня лежала, отвернувшись лицом к стене и тело её казалось твердым, неподвижным. Уже неделю она жила у нас после смерти деда. Улыбчивый, уютный колобок, которым она была последние годы превратился в холодную, хмурую старуху. Мама злилась, она так и не приняла бабушкину последнюю любовь, что поделать - дочери эгоистичны.
А вот папа... Такой нежности, желания помочь и вытянуть бабку, я от него не ожидала. Каждый вечер он насильно усаживал её за вечерний чай, что-то рассказывал, теребил, тормошил. Приносил сладости, рассказывал новости, уговаривал спечь пирожки.
И, чуть усмехаясь, весело упаковывал в портфель огромные тяжелые лапти со странной начинкой, которые бабушка ему варганила, толкаясь на кухне, мешая раздражающейся маме, и ежеминутно вытирая крохотным кулачком слезу, мешающую смотреть.

И жизнь взяла свое, месяца через три я застукала бабу Аню, внимательно рассматривающей свою кружевную накидушку. Седые волосы (она разом стала седой) были тщательно причесаны, стянуты в аккуратный узел, губы подкрашены. Правда уже не той термоядерной помадой, а нежной, бежево-розовой, которую, похоже, она купила сама.

- Бабань! Ты куда настрополилась, красивая такая?

- Аааа, дывысь. Пиду пройтись.

Я удивилась. Бабка хорошо говорила по малороссийски, быстро чесала по телефону с родственниками, но при разговоре со мной моментально переключалась на правильнейший русский, вроде щелкали тумблером. И никогда не ошибалась. А тут...

Приглядевшись повнимательнее, я бы конечно, заметила странность. Слишком блестящие глаза, слегка дрожащие руки. Я бы тогда поняла, что она уже не вернется на своих ногах. Но я внимательно на бабушку не смотрела. Мало кто в двадцать пять внимательно смотрит на бабок. Плохо это, не смотреть...

***

Больница пахла хлоркой. Пахла навязчиво и остро, в палате на двоих баба Аня лежала одна. За три года, которые прошли с того жуткого случая, она практически не вставала. "Застарелая гематома, удар по голове, может быть всякое"- врачи разводили руками. И действительно, что тут сделаешь, если в той, старой бабусиной жизни бывало всякое. Её не повернёшь вспять, жизнь нашу, можно только идти вперёд.

Мама измоталась за эти годы, постарев вдруг на десять лет. Из неё исчезла озорная девчонка, взгляд зеленых глаз стал тяжелым и усталым, пухлые губы часто сжимались в твердую линию, но сжав зубы, она не жаловалась. Ну, а я жила своей жизнью, металась между дочкой и работой. Да ещё упивалась несвершившейся любовью, всё никак не могла успокоиться, всё искала. И только, когда бабушке сделали операцию, раскроив полчерепа, остановилась. Снизошла...

***

- Я не могу больше, Вов! Понимаешь, я не могу!

Голос мамы звучал резко и напряженно, он был, как струна и бил по ушам.

- Вонь эта! Г...-но везде! Не справляюсь же, ты что, не видишь?

Я спряталась у бабушки в комнате и с тупым отчаяньем смотрела на неподвижное лицо. Запах действительно стоял жуткий, бабку заживо съедали пролежни, несмотря на постоянное присутствие медсестры и каждодневную, многократную обработку. Её белое, полное тело было продырявлено почти насквозь, страшно. Черные ямы уходили под кожу, но она не чувствовала боли. Она всё время смотрела в один и тот же угол, стянув темные брови трагической скобкой и этот четкий рисунок беды был страшен на белоснежном плоском лице.

- Президент. Президент. Президент.

Почему-то это слово она повторяла без конца, иногда чуть поднимала руку и шевелила пальцами.

Мама вздрагивала всем телом и шепотом ругалась...

***

Умерла баба Аня ночью. Мама сказала, что она так и не отвела глаз от своего угла...

***

Тот, что похож на воробья, наклонился над краем, свесив вниз большую круглую голову, так что пушистый капюшон вдруг сполз и накрыл бы лицо, если бы не помешали оттопыренные прозрачные уши. Он грустно смотрел вниз на процессию, ползшую по старому кладбищу, и прямые фигуры двух похожих друг на друга женщин. Одна была большой и полной, вторая - поменьше, с рыжеватыми взлохмаченными волосами. Женщины грустно брели последними, похороны уже закончились, начинался дождь. А Воробей держал корзинку с шарами, разными, разноцветными, яркими, но доставать оттуда шарик не спешил. Потом вздохнул и вытащил из кармана серый, тяжелый, как камень шар. Подумал еще немного, размахнулся и швырнул, стараясь попасть в лохматую. Но та, что покрупнее, вдруг, в последний момент, загородила маленькую своим телом и шар, раздувшись, как мыльный пузырь, опустился на неё и лопнул.

- Ты не прав! А еще куратор! Судишь, то чего не понимаешь! Судишь то, что трудно судить даже Ему! Неразумных судишь, как разумных. Хотя...

Мастер Мер схватил за шкирку съежившегося куратора и оттащил от края.