Мам! Вот зачем ты тащишь-то их всех к себе на дачу? Мне кажется, они тянут из тебя что-то важное, жизненно необходимое. Силу, может. Здоровье! Оно и так у тебя... Сама знаешь!

Мама с трудом, тяжело опираясь на перила беседки, поднялась с кресла и посмотрела на меня. Зло посмотрела. Я редко видела её такой. В такие минуты её глаза вдруг выстреливали холодными искрами, а лицо становилось чужим. Сжатым, что ли...

- Я миллионы раз говорила с тобой на эту тему, Ира! Ты не понимаешь многого, потому что твоя душа постоянно мельтешит в мелочах. У тебя на глазах шоры, как у вечно бегущей, глупой лошади. А надо останавливаться, чтобы посмотреть. А смотреть надо, если хочешь увидеть. Что может быть важнее ребёнка? КАК может ребёнок отнимать здоровье? Да я и живу-то – только ради них.

Этот наш разговор был бесконечным и постоянно повторяющимся. Я видела, что мама очень изменилась, почти не занимается собой, и винила в этом её работу.

***
… В тот день, вернее, в противный, холодный ноябрьский вечер, к маме заскочила семейная парочка. Мамин доктор, лечивший её больные ноги - красивый, чуть надменный дагестанец привел жену - смешливую полненькую русоволосую красотку с яркими, смеющимися глазами. Привел знакомиться и показать дочурку.
"Ольга", - представил он жену, - "И Инночка, наша младшая". Дружная семейка вдруг осветила блеклые предзимние краски так, что мне показалось, что в окно заглянуло солнышко. И я почти не ошиблась, правда солнышко держал на руках мужчина. Солнышком оказался крошечный пупс, такой красоты, как будто его нарисовали акварелью на тончайшей, дорогой белой бумаге. Наверное, только слияние гордой крови сынов гор и тончайшей русской нежности может породить такое чудо. Мы с мамой ахнули, одновременно прижали руки к груди и синхронно сели на диван, не отводя глаз от ребёнка.

- Слушай, дай подержать! - мама даже охрипла, встала, подошла, протянула руки.

Девочка сидела так же, она не поменяла позы, не отклонилась и не потянулась навстречу. Она даже не удостоила нас взгляда своих огромных черных глазищ в тени нереальных ресниц и слегка качалась на руках отца. Мама подошла поближе, всмотрелась. Взяла красотку на руки, чуть подбросила, играя. Потом снова глянула ей в лицо, внимательно и серьезно. Села на диван, посадила ребенка на колени. Помолчала.

- Вов! Поди, а?

В комнату заглянул папа, он вытирал распаренную лысину, на плече его висело полотенце, под мышкой он держал здоровенный поднос. Папа был на хозяйстве и варил гостям пельмени.

- Посиди с ребенком пару минут. Мне с ребятами поговорить надо.

Мы с папой долго сидели с девочкой в комнате. Я, замучившись от попыток привлечь её внимание и возненавидев бренчащую, как сумасшедшая, и совершенно бесполезную неваляшку, наконец сдалась. Я никогда не видела таких детей. Наверное, таким в детстве был Будда...

Из комнаты вылетела Ольга, злая, как фурия. Смущенный доктор плёлся сзади, мама тоже казалась растерянной. Женщина схватила ребенка одним рывком и выскочила в коридор, ляпнув дверью так, что посыпалась штукатурка. Мы замерли, образовалось что-то вроде немой сцены.

Молчание прервала мама.

- Не обижайся, пожалуйста. Но ты врач, присмотрись к ребенку. Я детей много вижу, я редко ошибаюсь. Сейчас ей сколько?

- Четыре месяца... немного до четырёх...

- Ну вот. Если я права, а я права, уже скоро всё будет видно. Но, что-то мне подсказывает, дорогой, что вы прячете правду сами от себя. Ольга ведь тоже врач?

Мужчина дернулся, как будто его ударили по лицу.

- Ладно, Ангелина Ивановна. Мне кажется, вы преувеличиваете. Слишком. Замнем этот разговор.

Он остановился у порога, глянул резко, как выстрелил:

- Если вы правы, мне жить нельзя. Вы вот - знаете, что в этом нарушении виноват именно мужчина? Но этого просто не может быть - старшая, Ляля, у нас здорова, вы же её знаете. Или тоже скажете - ненормальная?

Мама вздохнула, подошла, чуть погладила его по плечу.

- Не скажу.

- И те мои девочки, с первой женой, с Гульнарой? Абсолютно здоровы! Так что - вы ошиблись! Не подумали и сказали! Зря!

- Я извинюсь, если не права. Сама к твоей жене приду, с повинной. Но девочку - проверь! Вдруг ещё не поздно!

***

- Ты посмотри, у тебя постоянный стресс, мам! Сколько они уже здесь живут? Месяц? Два?

Я настаивала, несмотря на то, что видела, как мама злится. Я редко так поступала, но сейчас, когда начинала понимать, что она делает с собой, я вдруг стала переть, как танк, начавший очередную атаку. Но атака всегда успешно отбивалась сильной и, последнее время, злой волей мамы, настаивающей на свободе своих решений. Она всегда всё решала сама. Только сама!

- Отвали, моя черешня!

Фраза была привычной, не злой, но однозначной. Она всегда так говорила в качестве последнего резюме.

***

Девочка, высокая и стройная, со странным, остановившимся, но удивительно красивым лицом, ловко спустилась со второго этажа дачи, и, не, глядя на нас с мамой, открыла холодильник. Я хотела было встать, но мама придавила меня к лавке, положив на колено полную, белую руку.

- Тихо! Смотри! Не мешай ей, просто - наблюдай. Ты видишь, какая она красавица?

Я послушалась и молча смотрела, как быстрым движением перехватив черные, струящиеся волосы и умело заколов их на затылке, маленькая красотка начала вынимать из холодильника продукты - огурцы, помидоры, лук, салат, майонез. Подумала, заглянула поглубже в холодильник, сунув туда голову, достала брынзу. Расставила все на столе, ровно-ровно, отошла, посмотрела внимательно, подравняла высунувшийся огурец. Оглянулась, бросив взгляд как-то мимо, быстро подошла, и, равнодушно отодвинув мою руку, как мешающее ей бревно, достала доску и нож.

Я хотела было нож отнять, но мама меня опять остановила:

- Не лезь! Особенно, когда у неё нож. Там знаешь, какая силища. Я как-то раз с ней в машине осталась, ребята на рынок пошли. Так, думала, не удержу, машина ходуном ходила. Страшно это, Ир. Как будто дьявол в неё вселяется. Знаешь же, что я не верю в эти вещи. Но поверишь тут...

Девочка медленно и методично нарезала овощи. Ровненькие, тоненькие кусочки она колбасками укладывала в миску. Отходила, рассматривала, прищурив красивые глаза, снова подходила. И резала, резала... Мы с мамой смотрели, как завороженные, у меня было ощущение нереальности, неверности происходящего, даже свет на веранде казался нездешним, странным. Наконец, она дорезала последний огурец, швырнула нож в сторону, так что он вонзился в столешницу и запружинил, чуть зазвенев. Плюхнула из банки майонез, перемешала. Достала тарелки. Потом вдруг посмотрела на нас, резко, как будто только заметила. Мы затаили дыхание, и совсем замерли, обалдев. Наверное, сейчас я бы сделала всё, что она сказала, пошла бы за ней, как за Гансовой дудочкой. Но очарование разрушила Ольга, с силой грохнув чем-то у двери. Девочка вздрогнула и бегом пронеслась мимо, взлетела по лестнице, оставив за собой шлейф непривычного, острого в теплом утреннем степном воздухе, больного запаха.

- Представляешь, Оль. Ведь она сама сделала салат!

Мама смотрела на Ольгу большими глазами, она даже слегка побледнела от напряжения и веснушки на белой коже стали ярче, будто проявились.

- Так она много чего сама делает, Ангелина Ивановна. Может даже тесто замесить, если на неё найдёт. Откуда берётся, сама не понимаю.

- За тобой наблюдает, может...

- Да вроде и не замечала. Хотя, может, конечно.

- Хозяюшка, смотри ты. Кто бы мог подумать…

- Да уж. Беда в том, что она делает только то, что сама считает нужным и только для себя. Нас нет в её жизни, никого нет. Я всё время думаю - неужели она там одна, в своём мире? Или есть кто?

Ольга тяжело села напротив мамы, вздохнула. Она сильно изменилась за эти годы, постарела, осунулась.

- Устала я. Не могу больше. Хотела в интернат её отдать, муж наотрез. А с ней страшно становится, её мысли не предугадаешь. Да и Ляля боится её. Уже дома с ней не остаётся, говорит - старше стану, уеду от вас.

Мама молча слушала женщину, чуть шевелила губами, как всегда бывало, когда она очень хотела что-то понять.

- Вот и отдыхай! Пока нас здесь вон сколько, все помогут. И Рита так нежно к ней относится, и Борис. А уж Владимир Иванович совсем души не чает. Ей легче здесь, тебе не кажется? Живи до осени, не спеши. Успеешь в свою Москву!

На веранду вошла Рита, дядь Борина жена, молча присела, пригорюнилась, погладила Ольгу по руке.

- Всё образуется, детка. Всё потихонечку. Вон, смотри, она с Борькиной кошкой как играет. Как здоровенькая. Всё будет хорошо.

Ольга смахнула слёзы, порывисто встала и ушла к себе.

***

Я вышла во двор, опасливо посмотрев в сторону девочки, прокралась в беседку и спряталась за увивающими навесы зарослями фасоли. Я боялась этого ребёнка, и мне было очень стыдно перед мамой. Но пересилить себя у меня не получалось, поэтому я старалась по максимуму избегать контакта и оберегать от него свою Машку . Мама же, наоборот, старалась девочек сближать. Это вызывало у меня жуткое неприятие, и мы скандалили, сильно и, часто, некрасиво. Кроме того, мне до слёз было жалко Ольгу, я просто на своей шкуре ощущала весь ужас её жизни. Но и по этому поводу мы не находили с мамой общий язык - она женщину не жалела. Навсегда расставленные приоритеты делали любого ребёнка в её глазах - только правым, без нюансов и отступлений. Я этого не понимала...

***

Кто-то постучал в ворота. Мы с Машкой увлеченно собирали малину и не собирались отвлекаться от своего сладкого занятия. Машкина физиономия была уже покрыта плотным малинным слоем, но это совершенно не мешало ей набивать рот все новыми и новыми горстями, попутно разжимая мне руку и засовывая теплую мордочку в мою ладонь, хватая губами, как лошадка, особо вкусные ягоды.

Вокруг царило благополучие и нега, жаркое Саратовское солнце наконец плюхнулось за ивы, поближе к воде, и все облегченно вздохнув, занялись делами. Инна тихонько играла с кошкой, как всегда. Она тонкой палочкой прочерчивала идеально ровную линию на земле, ждала пока кошка попытается лапкой её схватить, быстро всё стирала и опять прочерчивала. Так они повторяли снова и снова, и мне казалось, что кошка тоже не совсем в себе.

Стук в ворота нарушил тишину и благость нашего вечера. К отцу, за какими- то инструментами, явились два соседа, расхристанные от жары и приличного шафэ, видно с устатку. От них за километр несло пивом и воблой, в руках старшего была миска с красивыми, сияющими в вечернем свете, как лакированные, яркими яблоками. Что пришло в их прожаренные головы, трудно сказать, но один, пока отец возился в сарае, прямиком отправился к Инне.

- Привет, дитя! Яблочка дать тебе, красавица?

Ольга настороженно насупилась и двинулась было по направлению к дочери, но мама останавливающе приподняла руку.

- Подожди, Оль. Вы её совсем общения лишили, может ей его и не хватает. Не лезь, вдруг она отзовется.

Ольга промолчала, поморщилась, но послушалась. Мы смотрели, как Инна, насупившись и глядя в сторону, обошла яблочного благодетеля по кругу, и снова молча занялась кошкой. Но мужик был настойчив, так просто его было не обойти.

- Детка! У меня такие яблочки вкусные. На держи.

Он протянул яблоко девочке и подвинулся поближе. Инна резко саданула его по руке, так, что яблоко выпало и покатилось. Отошла и взяла за длинный нос большую железную лейку, стоявшую около садового крана. Яблочный дядька досадливо крякнул, вытащил из миски второе яблоко и пошел на девочку.
Ольга рванула с места, но не успела. В мгновение ока развернувшись, Инна со всей силы врезала лейкой дядьке по животу, так что он, упав на колени, скорчился и завыл. Девочка добавила ему ещё – уже по хребту, дико заорала, и бросилась прочь, ломая кусты смородины и хрусткие стебли маминых любимых циний.

***

Дядя Боря с отцом Инны еле скрутили бешено изгибающуюся, брыкающуюся девчонку. Кое-как ей сделали укол, кое-как уложили. На маму было страшно смотреть, бледная, с посиневшими губами, она глотала валокордин, который ей лили все по очереди. Наконец, все успокоилось. Мы ещё долго сидели на улице, приходя в себя. Мама держала руку Ольги, чуть поглаживая, и молчала.