В маленькой квартирке было полутемно. Я топталась в тесной прихожей, пытаясь внести посильный вклад в этот тарарам, который случился в маминой жизни из-за меня. То, что она для нас сделала, имело огромную цену, я это понимала, и чувство вины сжимало сердце до физической боли.

Переехав из своего дворца в так, скажем прямо, небольшую по размерам квартирку, мама нас спасла. Вернее, нас спасли обе мамы, только благодаря их помощи у нас с Толей теперь была небольшое, недостроенное гнездышко на самой окраине далекого Н...ка. Для нас четверых (а с нами жила ещё дряхлая кошка-Мурка, приехавшая в плацкарте вместе с Толиной мамой) после съёмной конуры с газовым монстром - это были хоромы!

А вот мама... Королева моя.... Здесь...

Но мама совершенно не комплексовала.

- Ирк! Ты аппарат телефонный сняла? Я ж тебя просила, овца ты беспамятная. Давай, беги за ним, пока ему ноги не приделали.

Я вздрогнула и рванула за аппаратом. Как я могла забыть? Это же основной мамин рабочий инструмент, она обожала именно этот, и не желала менять его ни на какой другой.

Майское утро было таким радостным, каким оно, на удивление, нередко бывает в Москве, вечно погрязшей в непогодах. После ночного дождя лужи сияли на солнце, и по ним плыли желтые пятна пыльцы. Офигевшие от вдруг грянувшей весны воробьи, размохнатившиеся, как клубки мохера, ныряли в воду, очертя голову. Это утро превратило и меня в радостного, беззаботного воробья, и я, перескакивая через лужи, запрыгала по асфальту, как будто мне не стукнуло ... ужас сколько. Столько не живут!

- Мам! Я отвоевала твой телефон! Тетка та противная, скупщица квартир сраная, его отдавать не хотела. Если б не Толя!

- Да и хрен бы с ним. Новый уж давно пора купить.

- Давай купим. Я куплю!

Мне так хотелось сделать, хоть что-нибудь, этакое, красивое, благодарное-благодарное. Но мама останавливающе подняла руку, и я снова почувствовала себя первоклашкой.

- Кастрюль себе купи, купилка. А то вон, мою выпросила. Ладно уж, возьми и вон ту, с блестящей ручкой. И сковородку возьми, что ли. Ты ж кухарка у меня. Сельская. Совсем селО стала.

Я и не скрывала, что мне небольшой, тихий, спокойный городок нравился намного больше судорожной, безумной Москвы-купчихи, но, почему-то обиделась.

- Ты, мам, не понимаешь чего-то... Знаешь какой у нас лес вокруг. И розы! У меня розы у дома будут цвести. Представляешь?

- Представляю!

Мама уже рассеянно смотрела на меня, потому что настал час икс. В дверь звонили, пришли дети. Они нашли нас и здесь. А мой сеанс закончился.

- И Ирк! Там коробка здоровенная такая, со слоном, на балконе она стоит. Так вы её не трогайте. Это для Галины саратовской подарки, да для внука её вещей набрала. Пусть так и стоит, не распакованная. И гречку отдельно сложи, все десять пакетов, отец вчера по дешёвке достал. Галька жрёт, она любит.

- Мам! Опять! Папа тащить будет, тяжесть такая! Они что, на рынок не могут сходить?

- Ты что, не помнишь, какой мужик у неё а? Козел! Она сама с рынка всё прёт, надрывается. Да и денег нет не хрена. А ей микроэлементы надо, с её - то сердцем! Там ещё и сестре лекарства купила, не забыть бы только, блин. У той тоже, с глазами чёрте чего. Так она лекарства не берёт, натурой лечится, дурында. Но, ничего, я ей всё равно их всучу. Выпьет, как прижмёт!

Я смотрела, как мама, с трудом, цепляясь за нерасставленную пока, массивную для этой квартиры мебель, шла в спальню, и думала: " Откуда у неё столько душевных сил? Как она умудряется не забывать ни о ком? Почему эта толпа народа, постоянно вертящаяся вокруг, вся, целиком и полностью, помещается в её сердце?"

Она обернулась на пороге спальни и посмотрела на меня так - "внутрь", как называла это баба Аня, цепко и жёстко

- Вот что! Ты Машкиного Ваню прими, не выпендривайся. Я понимаю, он ведет себя, как придурок. Фигляр. Но Маша - твоя дочь. Она мечется, и хочет вас познакомить и стесняется его, дурочка. А он, знаешь, не идиот. Просто такой... Недолюбленный...

Меня тошнило от вида этого Вани, но Машка-то, действительно дочерь. Хоть и дурная!

- Я приму, мам, не волнуйся, куда деваться. Они ведь заявление подали, знаешь?

- Вот-вот. И свадьбу им сделаем. Платье помоги ей подобрать, она вон – толстуха какая.

Машка не была особо и толстой, так, полненькая... Но маме нравилось, что внучка поправилась вдруг и стала так похожа на неё. Она улыбалась при этих словах той самой своей, потаённой улыбкой… И я не стала спорить.

***
Абсолютно не майская жарища зажала в огненных тисках мой крошечный провинциальный городок. Пыльная по-июльски листва мертво торчала на деревьях, и не было даже намёка на ветерок или хотя бы какой-то сквознячок. Даже от реки, в которой маслянисто замер, кажущийся неподвижным фонтан, пахло не свежестью, а баней, в которой только что парились. Это если у нас здесь, в дальнем загороде, где сосны забредают прямо на площадь - такое, то что творится в Москве! Хорошо, мама с отцом уже уехали в свой Саратов, но вот нам предстояла встреча! С будущим зятем!

Пузатенький автобус, пыхтя, подкатил к остановке и выплюнул распаренную толпу, взлохмаченную и утирающуюся. Оттуда тоже пахнуло жаром, но уже не банным, а печным. Мы с Толей стояли, крепко взявшись за руки, как два старых дурака, всматривались в людей напряженно, где-то даже испуганно. У нас ведь тоже, получалось что-то вроде смотрин...

Машу не заметить было трудно, ярче и красивее брюнетки, не было, наверное. во всем городке и окрестностях. Пышная, не полная, а именно пышная, с длинными, распущенными волосами, которые она красила не просто в черный цвет, а в цвет воронова крыла, с огромными глазищами, подведенными точно и умело, она привлекала все взгляды, и явно гордилась этим. Посадкой головы она была потрясающе похожа на бабку, держала её высоко и надменно и только слегка сутулые плечи напоминали отца.

Но вот за руку она держала ...образование... Странное создание, худое, но довольно плечистое, имело маленькую сухонькую головенку с длинным плешивым хвостом и резкие черты истощенного личика. Казалось, красивая молодая мама тащит уродца – сына - ну вот так ей не повезло. Я стряхнула наваждение и подалась навстречу. Будущий Машин муж, на глазах изумленной Н…кой публики, преклонил колено и поцеловал мне руку. Толя стоял и смотрел на это молча. Но глаза выпучил сильно...

…Обед подошёл к концу, Ваня спокойно мыл посуду на кухне, Машка вытирала её своим любимым полотенцем с цыплёнком. Я уже примирилась новым членом нашей семьи, смотрела, как он быстро и ловко шурует в раковине красными, распаренными от кипятка руками, быстро по-птичьи встряхивая головой, и думала: "Наверное, это рок... такая судьба у нас... что ли...".

Кого-то он напоминал мне гортанным коротким смешком и взглядом этим, странным, серым, быстрым. Этим острым чувством - резкой сумасшедшинки, пряной и пьяной. И я знала, кого…

***

Новость о смерти Галины, оглоушила по-настоящему. Даже не столько новость – сколько мамин голос, которым она говорила со мной вчера. Мы мчались по осеннему шоссе так, будто за нами гналась стая волков. Уже темнело, черные деревья мелькали, сливаясь в одну сплошную линию. Толя гнал, но я не вякала, как обычно, я тоже чувствовала это желание - гнать! Лететь! Быстрее! Не опоздать! Наверное, потому, что в мамином голосе опять был слышен страх. Тот самый, почти животный, совершенно не свойственный её бойцовскому характеру и живой, искрящейся натуре.

Ровный гул шин не успокаивал, как обычно, а раздражал. Мы молчали, говорить не хотелось, но я понимала, что нас гнетет одна и та же мысль. Но она была такой бОльной, что мы оба запихивали её в самый дальний угол сознания, запихивали трусливо и понимали это.

Саратов снова ворвался в мою душу огнями огромного моста, отблесками бесконечной воды и запахами степного воздуха, напитанного чем-то таким, от которого сладко сжимало под ложечкой. Точно, как в детстве. Я обожала эту землю, но сейчас она мне показалась серой и тоскливой. Наконец мы, муторно петляя по узким дачным проулочкам, подползли к воротам. Папа стоял у калитки, он был похож на маленького сгорбленного старичка, ищущего что-то в сумерках на пыльной дороге. Таким растерянным, потерянным даже, я его увидела впервые.

- Плохо, голяп. Мама что-то прям...

Я влетела в зал. Посредине почти пустой комнаты, среди коробок и сумок, , собираемых явно наспех, сидела мама. Под длинными, свисающими полами белого халата, наброшенного кое-как на такую же длинную рубаху, почти не видно было ножек стула и мне показалось, что она парИт, как привидение. Всколоченные волосы, бледные, мягкие какие-то щеки, дрожащие синеватые губы. Без украшений, не грамма косметики – она не позволяла себе такого никогда. Захолонуло сердце, я подскочила, сжала ледяную руку.

- Мам! Ты чего?
- Ирк! Она так же, как Ритка. Галька умерла так же. Точно так же. Я следующая.
- Мам, не дури, а! Она больная была, давление до небес. Ты-то! Что уж, совсем? Всё под контролем, давление приличное, такие врачи у тебя.
Я не находила нужных слов, выражалась междометиями, но она меня и не слушала.
- Я уезжаю отсюда, Ира. Я не могу здесь. Тут мёртвые они, все… Все мертвые…Борька, брат помер, Ритка. Теперь Галина… Смерть здесь

Закрыв глаза, мама продолжала сидеть, покачиваясь. Подошёл муж, положил руку её на плечо.

- И правильно, Ангелина Ивановна. Что вам теперь делать тут!. Мы там, у нас дачу купим. Дом построим. Хоть какой! И будем жить все вместе. И детям вашим туда ездить будет легче и друзьям. Ирка розы разведет. Хризантемы. А?

Мама посмотрела на Толю, как маленький ребёнок, которого погладили по голове.

- Сделаем веранду с камином. Туда моя художница приедет, я ей заплачу. Ей всё равно, дурочке, деньги нужны. А так, не берет ведь.

Там, где то, в глубине маминых, вдруг потухших зеленых глаз, появился огонёк. Тот самый...