IV

Несмотря на вроде как бесповоротный, «окончательный» разрыв, они продолжали иногда списываться. Лине, по каким-то не вполне ясным для мужчины причинам, было по-прежнему необходимо с ним общаться. Вероятно, его тёплое отношение помогало ей иной раз удерживать внутреннее равновесие.
«Женщине ведь нужно чувствовать себя кому-то нужной и для кого-то желанной, – размышлял он, повторяя про себя издавна вычитанные в глянцевых журналах штампы. – И какое ей дело до того, что ощущаю при этом я?»
Впрочем, даже подобное куцее общение периодически прерывалось, когда мужчина (обычно злонамеренно, не желая сдерживать эмоций) переступал очерченные Линой границы дозволенного. Словно в пику его резким высказываниям, она исчезала на некоторое время с горизонта, видимо позволяя Владу немного поостыть.
И как бы он не бесился от того, что в нём поддерживают подобное тёплое (не слишком горячее, но и не чересчур холодное) состояние, и как бы не зарекался от продолжения общения, практически всегда смирялся первым, возвращаясь к женщине с повинной. А той, казалось, только того и надобно.
В тех же случаях, когда Лина неожиданно сама шла на примирение, ей достаточно было, словно слегка забывшись, написать в мессенджер нечто-то вроде: «устала», либо – «голова болит», чтобы вызвать в нём безумный прилив нежности. Отчаянное желание поскорее проявить заботу. Потребность хоть как-то помочь в такой безусловно безвыходной ситуации. Ещё более сводя тем самым его с ума.

«Поговори, пожалуйста, о моей вселенной, в которой из года в год почти всё неизменно: здесь плавают рыбы, дрожа плавниками, целуются влюблённые, разговаривая стихами. Льют тропические ливни, растут орхидеи, бродят жирафы, вытягивая длинные шеи. Пробуждается что-то, что ранее было невнятно, отфильтровано, переведено в личный изолятор. Во мне пересыпается песок откровений, ползают змеи серо-жёлтых, личных сомнений. Живут слоны, черепахи, золотые пчёлы, во рту перекатывается новорождённое слово. Вьют гнёзда белые птицы надежд и желаний, поговори со мной о самом глубоком и актуальном...»*1

В редкие минуты холодной работы рассудка Влад отчётливо понимал, что подобное общение и вся создавшаяся ситуация лишь затягивают его в гораздо худшее болото. Однако не ощущал в себе достаточно моральных сил, чтобы вырваться из удавкой смыкавшейся трясины.
Лина иногда снилась ему по ночам. Он так крепко сжимал её в объятиях, что наутро обнаруживал на запястьях синяки от собственных пальцев. Вообще, мечты о женщине становились всё более навязчивыми, грубо-откровенными. Стоило Владу остаться наедине с собственными мыслями, как он начинал лихорадочно представлять себе их новую, особенную встречу.
Обычно то были всевозможные вариации самых первых его фантазий.
Случайное столкновение на улице, беглое общение. Как бы невзначай он зовёт женщину где-нибудь посидеть, поболтать в спокойной обстановке. Неожиданно, Лина соглашается.
И вот они уже проводят вечер в первом попавшемся симпатичном кафетерии. Пьют местечковое Дайкири, болтают о пустяках. А потом... воображение скачет, поскорее переходя к самому главному… сталкиваются, например, в туалете ресторана. По счастью – довольно чистом и аккуратном месте. Он, скажем, сушит руки у автомата. Она в этот самый миг выходит из кабинки. Происходит беглый обмен взглядами через зеркало. Влад вдруг что-то замечает в её немного хмельных глазах. Нечто особенное. Взбудораженность, лёгкое волнение, молниеносный проблеск интереса. Этого вполне достаточно. Он разворачивается, делает стремительный шаг навстречу, подхватывает женщину под руки, резко притягивает к себе. От неожиданности она выгибается назад, вскидывает подбородок, часто моргает. Лепечет испуганно:
- Влад, не надо. Влад... нельзя.
Мужчина не может сообразить, почему даже в мечтах фигурирует «нельзя», но взволнованное воображение настаивает на обязательности запрета. Который, что кажется чрезвычайно важным, необходимо непременно преодолеть.
- Не надо лишних слов, – пытается внушить он ей самым доверительным шёпотом, на который способен. – Лучше просто обними. Я так тебя люблю.
Тут же подмечает мимолётную внутреннюю борьбу женщины. Всё в ней словно протестует – никак невозможно уступить! Но, поневоле поддаваясь неподдельным эмоциям Влада, тёплому звучанию голоса, произнесённым искренним словам, Лина в ответ просто прижимается к груди мужчины. Руки её словно сами поднимаются, обвивая его шею.
После такого жеста сложно ей дальше продолжать изъявлять протесты.
И вот они уже в просторной кабинке, дверь на защёлке. Он держит женщину в крепких объятиях, словно опасаясь, что она вновь будет порываться сбежать, производя приятный однообразный ритуал – поцелуй в губы, поцелуй в левое веко, поцелуй в правое, возврат обратно к губам. И вновь по заданному кругу. Потом мочка правого уха, извивистая раковина, эластичные хрящики. А затем и мочка левого. Следом шея, которую он поначалу целует в районе часто пульсирующей жилки, постепенно перемещаясь на другой бок. Приникает к надгрудной ямочке. Оставив в ней сорвавшуюся с языка маленькую капельку слюны, опускается ниже.
Левая рука одновременно с тем проникает под одежду женщины. Вызволив грудь из-под чашечки лифчика, открыв доступ губам к вяловатому пока соску, соскальзывает на пупочек. Любовно погладив маленький животик, ладонь осторожно проникает под кружево трусиков-кюлот. Полегоньку массируя круговыми движениями особенно мягкую кожу, забирается всё дальше, действуя поначалу осторожно, а потом более настойчиво, вызывая в женщине короткие волны дрожи.
Движения поневоле становятся грубее – он то крепко сжимает слегка приоткрытую плоть между пальцев, то погружает их в тёплую слизистость, обмакивая кончики в вязком внутреннем соке. Извлекая наружу, продолжает ласкать нежные места липковато-влажными подушечками.
Губы любовников, словно скреплённые обоюдной слюной, совершенно склеиваются в затяжном поцелуе...
Телефонный звонок резко разорвал сгустившуюся вокруг Влада тишину.
- Твою мать! – в сердцах воскликнул мужчина, внезапно вырванный из мира грёз, поневоле хватаясь за трубку, – какого ты трезвонишь?..
Тут же оказалось, что это он сам, вероятно по ошибке, выставил будильник не на тот час. Наверное, спьяну. Переведя сигнал на правильное время, в сердцах отбросил телефон в сторону.
Однако возвращаться в мир иллюзий ему больше не хотелось. Слегка воспрянувшему сознанию такой побег от реальности уже претил. В груди осела неприятная горечь. Да и возбуждение спало.
Половина первого ночи. Похоже, Лина в сети уже не объявится. Пора спать. Только вот в сон пока не тянуло.
От нечего делать он по привычке открыл текстовый файл, бегло просмотрев прежде написанное. Словно внутренне приноравливаясь к повествованию, мол, готов ли потрудиться над продолжением? Обычно подобное действие вызывало лишь ответную волну неприязни и желание поскорее закрыть документ, а то и вовсе навсегда позабыть о его существовании.
Вот и теперь, сделав короткую ревизию пролистанных страниц, Влад извлёк из размышлений о собственной работе лишь чувство огромного недовольства. В который раз возникло осознание, что весь сочинённый материал не просто вторичен, а третичен, или даже четвертичен. Избитость тематики, банальность заданных положений, явная нехватка своеобразия, авторских находок. И, самое главное, отсутствие в произведении малейшего намёка на какой-либо полёт фантазии.

«какую слов канву ты ни возьми -
одно и то же, всё одно и то же:
невидимые нити меж людьми,
дрожь пальцев и мурашки/жар по коже…»*2

Проще говоря, жизнь породила множество бездарностей, и одна из них, как ни печально это признавать – он сам.
А ведь рассказ давно уже был практически завершён. Недоставало самой мелочи – концовки. Буквально одной странички текста, которая просуммировала бы сюжет, придав событиям окончательный колорит. Желательно тёмный, с особой игрой светотени. Как лёгкое подражание старым нуарным фильмам.
Внезапно Влад понял, что давно уже оттягивает писанину, подсознательно пытаясь избежать финала. Не в силах смириться с происходящим в реальной жизни. Перенося одни события на другие. Настоящие на выдуманные. И наоборот.
Однако дальше так продолжаться не могло.
Действительно, надежды, питавшие его на протяжении нескольких последних месяцев, иссякли. Волнующий период упований вдруг оказался в прошлом, а вскоре обещал и вовсе стать болезненным изгоем памяти, некоей странной химерой. Чтобы со временем, возможно, отразиться в каком-то новом произведении. Либо нет.
Ясно одно, любимый человек – тот же наркотик. Поначалу ты уныло грустишь от его недоступности. Позже принимаешься ёрничать, обрастать иголками и периодически взбрыкивать. Окружающие начинают поглядывать на тебя с опаской. А на финишной стадии даже самых стойких индивидуумов плющит, ломает. Мозг совершенно отказывается воспринимать реальное положение дел. Единственная мысль, которая словно пытается пробить во лбу третий глаз, гласит – каким же образом поскорее подмять её под себя? Отсутствие столь желанной и ожидаемой близости становится невыносимым. Так что даже мысль о насилии не кажется уже слишком запредельной...
Размышляя обо всяких подобных житейских несуразностях, Влад мало-помалу продвигал в уме короткую (но, как ему представлялось – стремительную) финальную сцену. Он всё лучше понимал малейшие движения персонажей. Тёмный, инстинктивный напор Егора. Хтонический ужас перед ним Алины.
История, напоминая пресловутый кубик Рубика, сложилась полностью, окончательно. Словно сойдясь всеми своими разноцветными гранями. И кто бы не попытался убедить Влада в недостоверности, натянутости описываемых событий – ничего не смог бы поделать. Ведь сама логика сюжета, всецело опиравшаяся на логику жизни (познанную как личным, так и опосредованным опытом), вела, в его надтреснутом воображении, исключительно к такой концовке.
«Потому что ты и твой текст, – воодушевлённо размышлял Влад, поймав созидательную волну, – единое целое. Вы абсолютно созвучны. По крайней мере – в данный конкретный миг. Конечно, вскоре наступят другие времена, придут другие эмоции, и может быть ты взглянешь на нынешние решения с удивлением и недоумением. Что всё равно не отнимет у них правды жизни. Пронзительной истины верного момента».
Обретя, при помощи подобных раздумий, все необходимые основания внутри себя, мужчина принялся отпечатывать давно бродившие в нём и нашедшие, наконец, выход финальные строки.

5.

Погружавшийся в темноту парк развлечений, несмотря на развивающееся ненастье, был переполнен. У Егора даже возникло ощущение, что ни родителей, ни тем более детей, совершенно не беспокоили тёмные ливневые облака, и настойчивый пронизывающий ветер, на него лично воздействовавшие крайне неприятно.
Алина, так же, как и он, глядела по сторонам если не хмуро, то заметно укоризненно.
Сидя рядом на лавочке, утомлённые долгой прогулкой, они словно подчинились влиянию подступающей непогоды, и не могли влиться во всеобщую радостную атмосферу.
В то время как окружающий мир просто искрился и переливался жизнью.
Восхитительная двухэтажная французская карусель неторопливо крутилась под мягкую музыку, сверкая мириадами огней. На детской площадке, главным украшением которой являлся многоярусный парусник, с множеством лесенок и спусков, толпились разновозрастные малыши.
Чуть дальше, слегка прикрытые деревьями, сияли разнообразные качели-карусели. От всевозможных аттракционов и особенно со стороны далёких американских горок непрерывно доносились нарастающие и стихающие крики.
Разговор опять не вязался. Недавняя, ещё не переваренная, ссора, отложила негативный отпечаток на обоих. Егор, не понимая толком, как исправить ситуацию, коря себя за прежнюю излишнюю болтливость, предлагал наобум разные варианты чтобы немного развлечься, но все они казались Алине довольно нелепыми. В самом деле, ни мороженное, ни французская карусель, ни «Лебеди», всерьёз женщину заинтересовать не могли.
- Может быть американские горки?..
Тут уж она даже немного развеселилась:
- Нет, что-то не очень хочется…
- Слушай! - внезапно дошло до мужчины. - Давай поднимемся на колесе обозрения?
- Хм-м… - Алина оживлялась на глазах, - В самом деле, почему бы и нет? Кстати, сверху открывается чудный вид.
Егор обрадовался - наконец-то удалось хоть немного потрафить женщине.
- Тогда поспешим?..
Чуть раскачивающаяся крытая лодочка медленно поднималась над землёй, слегка поскрипывая. Мужчина и женщина озоровато поглядывали друг на друга. Они деланно расширяли глаза и обменивались улыбками, как бы опасаясь, что конструкция слишком ненадёжная, и поскрипывание, вкупе с увеличивающейся высотой, чревато неприятностями.
Постепенно кабинка поравнялась с пышными кронами деревьев, взмывая всё выше. Густая, подсвеченная фонарями, зелень, мерцающие парковые аллеи, детские возгласы и резкие окрики взрослых остались где-то внизу, а их взглядам открылась широкая панорама ночного, слегка присыпанного туманом, города.
Верхушки разномастных строений, словно подмятые бурлящими чёрными облаками. Неверный свет в далёких окнах. Царящее в узком промежутке между небом и землей безмолвие. Да ещё порывистый, по-осеннему холодный ветер, усиливавший гнетущее ощущение безысходности.
Всё это, вместе взятое, неким странным образом, неприятно поражало воображение.
Достигнув высшей точки подъёма, карусель повела их в обратный путь, довольно споро приближая к сияющему парку, прежнему многолюдью и многообразному шуму.
Алина выскочила из кабинки столь проворно, словно попыталась поскорее избавиться от охватившего её тягостного ощущения небытия. В глазах женщины ещё несколько минут после поездки стояла тревога. Егор, слегка переваливаясь, вышел вслед за ней, просто чувствуя удовольствие от твёрдой земли под ногами.
С некоторым облегчением они влились в поток гуляющих, вновь наполняясь жизненностью.
Чтобы окончательно согреться - купили кофе и, вяло переговариваясь, выпили его за столиком около ларёчка, под брезентовым навесом.
Внезапно ветер стих. Наступило странное короткое затишье. Пока они удивлённо глядели по сторонам, пытаясь осознать, чем чревата такая смена настроения погоды, в листве тихо, но настойчиво, зашептало. Шёпот ускорялся и усиливался, превращаясь в яростную дробь.
Хлынул ливень.
Гуляющие бросились врассыпную, прячась где ни попадя. Под навесом вскоре стало довольно многолюдно и неуютно.
Егор бросил взгляд на часы:
- В общем-то можно ехать. Как тебе мысль вызвать такси? Подвезём тебя до дома, а я потом - на вокзал. Что скажешь?
Алина немного вынужденно с таким предложением согласилась.

Периодически, впрочем, Влад останавливался, отводил взгляд от экрана, созерцая неверную темноту перед собой. Задаваясь элементарным вроде как вопросом, – «зачем я это делаю?»
Отчего-то мужчине казалось, будто должен существовать однозначный, словно освящённый тысячелетиями, ответ. Отгадка, которая обязана моментально рассеять любые сомнения. Способная правильным образом провернуть сознание, словно идеально подходящий сказочной замочной скважине изящный золотой ключик. Убедительно доказывающая, что всё действительно не зря.
Однако в наблюдаемой мгле ночной комнаты ответ никак не выискивался. От слова совсем. Простейшая, на первый взгляд, но казавшаяся краеугольной, загадка являлась абсолютно неразрешимой.
Да, можно было убеждать себя, вслед за прочими авторитетами, что творчество – вроде бы как основная, базовая человеческая функция. И ссылаться при этом на коллективное бессознательное…
Но... не состоял же он весь из бессознательного, так ведь?
В конце концов, думалось ему, человек обязан хоть частично осознавать для чего именно занимается всякой подобной ерундой! Как минимум, желательно объяснить подобную деятельность самому себе. Просто для того, чтобы не было потом слишком обидно за бесцельно прожитые годы.
Чем больше возникало подобных вопросов, тем меньше ответов Влад находил, окончательно загоняя себя в ступор. Вот, например, – к чему собственно прилагает он столько усилий? Что пытается привнести в мир своими невнятными писульками? Чего, вообще, хорошего он может этому миру дать? Давно опустошённый и разочарованный?
В самом деле – ни черта.
С некоторым усилием ему приходилось отгонять от себя подобные недружелюбные мысли, настойчиво продолжая писать, выдумывать, творить. Просто пытаясь реализовать таким образом некую странную, досконально неизведанную, внутреннюю потребность.

6.

Чем дольше они ехали, тем сильнее Егор осознавал, что отпущенное ему время уходит, а с тем уплывают и последние шансы на сближение. Нужно было что-то предпринять, причём срочно.
В первую очередь, решил мужчина, необходимо попросить прощения, а там… будь что будет.
- Сегодня был отличный день, прекрасная прогулка, - приступил он.
- Да, - натянуто улыбнулась Алина. - В целом всё было действительно довольно классно.
- Но днём я тебя немного задел…
- О, не стоит!..
- И всё-таки, позволь сказать.
- Ну, хорошо. Скажи.
- Мы конечно разные и расходимся во многих вещах, однако у нас есть и много общего, правда же?..
- Да, пожалуй, что так.
- Иногда мы разговариваем словно на разных языках… а иногда - будто на одном и том же. В конце концов, мне кажется, мы способны научиться, со временем, лучше понимать друг друга… Разве не здорово?
Женщина немного растерялась.
- Наверное… здорово…
- В общем, я хочу попросить у тебя прощения, за все прежние необдуманные высказывания. Я понимаю - некоторые вещи, - Егор замялся, осторожно подбирая слова. - Немного, так сказать, чуждые мне… для тебя важны. Они часть твоего внутреннего мира. Мне очень жаль, что я не сразу это осознал. Надеюсь, ты не слишком обиделась?
- Конечно, конечно же нет! - в голосе Алины появились тёплые нотки. Она заглянула Егору в глаза. - А я? Я тебя ничем случайно не обидела?
- Что ты! Меня сложно обидеть, разве что можно огорчить. Это ведь не одно и тоже, правда?
- Нет.
- Значит, точно не обидела, - усмехнулся он.
Губы Алины непроизвольно растянулись в улыбке. Она посмотрела на него почти ласково.
Мужчина моментально воспринял миг благосклонности как сигнал к действию. Повернулся к ней всем телом, забросил левую руку на кресло, немного нависнув над женщиной. Устремил на неё настырный взгляд.
- Знаешь, а я ведь приехал сюда не просто по городу погулять.
- Егор, - предупредительно сказала она.
- Но ведь так и есть. Ты должна это прекрасно понимать, - он выдержал короткую паузу. - Я по сути приехал сюда только ради тебя.
Высказавшись, осторожно положил правую руку ей на коленку. Алина немного сжалась:
- Егор, пожалуйста!
Но он уже не мог остановиться. Непосредственная близость женщины манила, а фантазия подстёгивала. Тонкий аромат её духов, приятный запах волос, нежное, еле уловимое благоухание гладкой кожи, притягивали.
Столь близкая и желанная телесность возбуждала в нём острую, нуждающуюся в скорейшем удовлетворении, чувственность.
Мужчине всерьёз думалось, что стоит только проявить немного ласковости и силой прорвать разделяющую их, казавшуюся призрачной, преграду, как всё моментально наладится.
Он всем телом приник к женщине, вдавливая её в кресло, с настойчивым намерением запечатлеть на слегка испуганном личике как можно более страстный поцелуй.
- Остановите! - воскликнула Алина, оттесняя мужчину ладонью, нащупывая свободной рукой ручку двери.
Такси в этот момент двигалось по какой-то узкой односторонней улочке. Водитель, от неожиданности, сразу принял влево и резко притормозил у тротуара.
Женщина, моментально распахнув дверь, выскочила из автомобиля и стремительно побежала по улице.
Брызги разноцветных огней на мокром асфальте, удаляющаяся хрупкая тень и стихающий вдали цокот каблуков - вот всё, что Егору осталось созерцать.
Он чувствовал - нужно выскочить вслед за ней. Как-то остановить. Упросить остаться.
Но был не в силах даже сдвинуться с места.
Происходящее внезапно напомнило мужчине сцену, виденную однажды в старой криминальной драме. В том малоприятном эпизоде, также произошедшем на заднем сидении машины, всё закончилось совершенно иначе.
Но принесло ли это героям картины хоть малейшую радость?
Конечно же нет.
Водитель, не заглушая двигатель, пристально разглядывал пассажира в зеркало заднего вида, ожидая его решения.
- На вокзал, - захлопывая дверь, угрюмо скомандовал Егор.
Прикрыв глаза, откинулся на спинку кресла, тщетно пытаясь выбросить всё произошедшее из головы.

Меньше часа прошло после того, как была поставлена последняя точка. Ещё немного постфактумных правок, и – рассказ завершён.
Мужчине внезапно стало немного грустно. Полгода существования, разнообразных впечатлений, непростых размышлений преобразовались в ничтожно маленький блеклый текст на шесть несчастных вордовских страничек.
Жуткая прорва времени, на протяжении которого он даже не ощущал толком течение собственной жизни. Постоянно пребывая не «здесь и сейчас», а словно находясь в каких-то отвлечённых локациях. Фантазируя то детали собственной нереальной судьбы, то злоключения выдуманных героев. По сути, обдумывая абсолютно неважные, с точки зрения практической жизнедеятельности, вещи. Уже привычно чувствуя себя от этого несколько неполноценным.
А ведь за прошедшее время ему даже полюбилась описанная пара. Понравился герой, довольно неожиданно ставший Егором. Которому, в итоге, столь много придал от себя... Нравилась Алина, которую он то ли списывал, то ли не списывал – так запросто и не поймёшь – с Лины.
Правда, положа руку на сердце, из всего, что он пережил, обдумал и прочувствовал за этот период, лишь самая малость проявилась в итоговом тексте.
Но пришло время всё это отпустить и двигаться дальше – к новым мыслям, новым вызовам, новым сюжетам. Лину тоже необходимо было «отпустить». Преодолев, неким сверхусилием, самого себя.
Готовый рассказ нравился теперь ему ещё меньше прежнего. Как обычно, вышло так, что он написал вроде бы именно то самое, что хотел написать... но всё-таки не совсем. Персонажи оказались примитивнее, чем виделось в воображении. Если ему и удалось в конечном итоге вдохнуть в них жизнь, то довольно-таки нескладную.
Диалогам не хватало свежести и новизны. Художественная часть получилась во многом случайной и недостаточно выразительной. Хотя, как могло выйти иначе, если вся работа над текстом была беспорядочной, фрагментарной, всецело зависимой от посторонних причин?
Такое ощущение, что многим строкам не хватало высшей осознанности. Остроты мысли. Отточенности.
Несмотря на все мучения, старания и преодолённые сложности, на целую прорву затраченного времени, – результат оказался довольно слабым. Неудовлетворительным.
«Вот так вот, – думал он, перечитывая плоскую свою писанину. – Чтобы написать «Севастопольские рассказы», нужно пережить и осмыслить бойню войны, ради «Дома мёртвых» – необходимо побывать в тюрьме, а для «Красного цветка» – так и вовсе сойти с ума. А что способна породить ежедневная однообразная офисная рутина с редкими всплесками эмоций? Лишь вымученные банальные строки».
С другой стороны, глобально менять в тексте Влад уже ничего не собирался. Он давно приучился доверять не только своему рациональному, но иррациональному тоже. Привык всецело полагаться исключительно на собственный вкус и суждения.
Как бы то ни было, рассказ состоялся. Можно, конечно, поправить какие-то мелочи, но не более того. И дело, естественно, не в самоуверенности. Тем паче, что он сам видел явные недостатки, определённые слабости нарратива.
Но другого выхода, по его мнению, не было – приходилось объединять в прозе как свои сильные, так и слабые стороны, надеясь, что подобный хрупкий конгломерат, помноженный на откровенную искренность, придаст произведению более жизненный, полновесный эффект. Привнесёт сложный подтекст, а также своеобразие и оригинальность. Одарит читателя ощущением непосредственного переживания судьбы выдуманных персонажей.
Впрочем, внимательно изучив окончательный результат, лишь удостоверился в том, что никогда больше не сядет за клавиатуру – настолько неудобовариваемым выглядело собственное произведение.
Но вместе с тем прекрасно понимал, что ощущение это мнимое. Рано или поздно наступит момент, когда ему вновь потребуется вытащить на свет шахматную коробку, чтобы пойти вслед слабо мерцающим вдали, нечётким пока, видениям. Желая поймать их, приблизить к себе, разглядеть получше. И попытаться как можно более целостно и невредимо перенести на бумагу.
Сейчас же пришла пора отложить рукопись. «Спрятать в стол», чтобы немного вылежалась. Позже он сумеет взглянуть на черновик хоть чуточку более свежим, не столь замыленным, взглядом. Возможно ему даже удастся разглядеть там нечто приятное. Хотя, конечно, сомнительно.
И… хватит об этом!

Эпилог

Влад неторопливо прогуливался по пустынной аллейке раскинувшегося неподалёку от дома парка.
Низкие кустарники, давно сбросившие листву, сиротливо окаймляли узкую прямую полоску чёрного асфальта. Голые ветви громоздившихся по обе стороны стёжки-дорожки старых каштанов переплетались, смыкаясь над головой, создавая нечто вроде грота с хрупким, извивистым, прохудившимся потолком. Окрестный воздух, напитавшись ароматами гари и прелой листвы, сочился прогорклой влагой.
Видневшийся в просветах деревьев орнаментально-красочный закат увядал в какой-то чужой, далёкой от родных пятиэтажек, стороне судорожно, тревожно, излишне картинно.
Впрочем, он не слишком обращал внимание на пышное позднеосеннее отмирание, размышляя о своём. Лишь поневоле впитывая упадочную атмосферу, соразмерную подавленному настроению.

«Сквозь хандру потускневшего города
По бульварной простуженной сырости,
Пса дворового взяв в собеседники,
Я бесцельно брожу, как потерянный.
Всё пытаюсь собрать себя в целое,
Зерновое – способное вырасти,
Колоситься общественной нужностью,
Мной непознанной и неизмеренной...»*3

Влад никак не мог уяснить, отчего множество знакомых ему хороших, своеобразных, творчески активных людей, напоминало скорее какие-то загибающиеся, а то и попросту мёртвые, души. Вероятно, они (как, впрочем, и он сам) были не в состоянии вырваться из несоответствующей их созидательной внутренней природе жизненной рутины. И, слепо надеясь что-то изменить, отыскивали некие островки призрачной свободы – творческие (донельзя унылые при ближайшем рассмотрении) сайты. Участие в жизни которых вероятно создавало в воображении своеобразный мираж состоявшейся, наконец, личной реализации.
По-видимому, какое-то время авторам и вправду казалось, будто подобная виртуальная активность чрезвычайно важна, даже необходима. Создавая отдушину, помогая выжить.
Всецело проникаясь заботами малолюдного творческого кружка, они быстро начинали ощущать собственную нужность и даже важность. Особенно важность. Ведь в замкнутых сообществах мгновенно складывалась внутренняя иерархия…
Периодически, естественно, объявлялись и несогласные с ранее сложившимися устоями… требовавшие некоей свободы, в которой их будто бы ограничивали. Следом возникали пустые споры, ссоры, недружелюбная критика…
Тогда у некоторых авторов наступала минута отчаяния. Осознание тщеты, пустопорожности всякой подобной возни. Часто сопровождавшееся разочарованием в творчестве. Потерей веры в собственные способности.
Некоторые из них периодически порывались полностью вернуться в реал. Навсегда завязать с письмом. Но рано или поздно, внезапно наткнувшись на очередную нелицеприятную изнанку прозаической действительности, возвращались обратно. В ручной иллюзорный мирок, где имели некоторую устоявшуюся репутацию и что-то да значили. Где слова их, по крайней мере, обладали определённым весом. Так что, привычно переборов уныние в себе, они вновь и вновь возвращались, желая найти отдохновение, пообщаться с родственными душами. Ощутить себя хоть немного «дома», в кругу понимающих друзей.
Неумолимо заходя на новый бессмысленный виток эмоционального эксгибиционизма…
Давно уже в мужчине вызрело стойкое ощущение, что со всей этой одиозной ситуацией пора покончить. Игра слишком затянулась. Притом, что нынешний её этап был пройден уже множество раз и давно изжил себя. А выход на новый уровень, на более высокую ступень осуществления, так и не был найден.
Все эти литературные порталы казались нынче слишком маленькими. Постоянно посещавшие их люди – излишне плоскими.
Ему отчаянно не хватало пространства, воздуха, каких-то новых возможностей. И, главное, не было ни малейшего понимания, как это состояние исправить. Как превозмочь обстоятельства и распахнуть, наконец, крылья.
Мужчине поневоле вспомнилась история барона Мюнхгаузена о самоизвлечении из болота – великолепная метафора окружающей действительности.
Вопреки давним, юношеским мечтам, нынче Влад вполне осознавал, насколько сложно, практически невозможно, выбраться из житейской трясины. Причём полагаться на чужую помощь, как он неоправданно надеялся на Лину, вообще последнее дело.
Так что или ты самолично хватаешь себя за гриву и тянешь наружу, наперекор любым возможным преградам. Либо продолжаешь безвольно барахтаться, постепенно утопая и задыхаясь в уютном болотце.
Для себя мужчина твёрдо решил, что пришло самое время от всего этого избавиться. Одним усилием воли. Как некоторые курить бросают – раз и навсегда.
Оборвав размышления, резко расстегнул застёжку на курточке. Хорошенько дёрнул обе стороны воротника, расправляя одежду, сбрасывая с плеч осевшие капли конденсата.
Вдохнул напоследок полной грудью пасмурный воздух и покинул сумрачные сени парка, направляясь прямиком к остановке.
Минут сорок спустя он уже спускался по лесенке знакомой кафешки, куда часто заглядывал весной, чтобы повидать Лину. Оказавшись в переполненном помещении и стараясь остаться незамеченным, нашёл местечко в тёмном уголке на периферии. Неспешно изучил обстановку. Разглядел любимую женщину, сидевшую в первых рядах спиной к нему.
Чтения были в самом разгаре. Публика, разогретая алкоголем и предыдущими исполнителями, тепло и шумно поддерживала каждого следующего выступающего, затихая лишь в короткие минуты декламаций, чтобы затем вновь разразиться овациями и шумными застольными беседами.
Влад сделал подоспевшей официантке заказ и откинулся на спинку кресла, понемногу расслабляясь, готовясь провести в заведении некоторое приятное, пусть даже довольно непродолжительное, время. Принялся с любопытством разглядывать незнакомых авторов, вслушиваться в неизвестные тексты.
Немного спустя дошла очередь и до Лины. Хотя она объявилась на сцене в неброском кардигане поверх неяркого платья, выход сразу привлёк внимание всех присутствующих. Её тут уже хорошо знали.
С тёплой улыбкой женщина приникла к микрофону. Посмеиваясь, спокойно вымолвила привычным мягким тембром несколько слов приветствия. После короткой паузы, выждав пока стихнет ответная реакция публики, приступила к декламации, убедительно воплощаясь в роль трагической героини.
Голос её зазвучал громко и выразительно. Лицо, сразу посерьёзнев, приняло немного страдальческое выражение. Глаза устремились ввысь. Открытые ладони поднялись к плечам, словно помогая, с помощью выверенной жестикуляции, извлекать наружу болезненно-надрывные слова.
И стоило только прозвучать первому, афористически завёрнутому, двустишию, как у Влада моментально перехватило дыхание. Словно не сама женщина, а её душа проговаривала что-то напрямую его душе. Окружающий мир тут же преобразился, словно воспламенившись каскадом жгучих эмоций.
С взволнованной полуулыбкой на устах он слушал, как Лина читает стихи, вновь наполняясь теми ощущениями, что и тогда, в самый первый раз. Строки нынче звучали другие и от того впечатления двоились. Он будто пребывал в двух местах одновременно. В былом и настоящем. Еле сдерживаясь, чтобы не переместиться мечтами в привнесённое её стихами желанное грядущее…
Отгораживаясь от бесцельных фантазий, окинул памятью весь прошедший, с момента личного знакомства, период. Забираясь, периодически, в более ранние времена, предварявшие их первую встречу. Мысленно со всей этой короткой, но бурной эпохой прощаясь.
Дождавшись, когда Лина закончит и вернётся на место, поудобнее устроившись среди подруг, а оставленное ею беспредельное пространство на подмостках займёт другой, совершенно неважно какой, в данной ситуации, чтец, Влад потихоньку допил заказанный напиток и неторопливо направился к выходу.
Надевая на ходу курточку, застёгивая молнию, расправляя капюшон поддетого под штормовку реглана, ещё более замедлился на ступеньках ведущей наружу лесенки.
Желая оставить прошлое позади и освободиться понемногу от сдавленной атмосферы подземного кафетерия, попытался насладиться встречным потоком волглого воздуха. Одновременно с тем немного настороженно прислушался к дробно барабанящим снаружи каплям.
Оказавшись на улице, постоял немного под навесом у входа, наблюдая усиливающийся ливень. Размышляя о том, что осень, конечно, затянулась, однако зима, до краёв наполненная одиночеством, уже не за горами.
Надвинул капюшон пониже на лоб, сунул руки в карманы и ступил под хлещущие ледяные струи, перебирая в памяти, словно бусины чёток, любимые строки:

«Какой же мир холодный и колючий,
когда вокруг дожди идут стеной
и стонут небеса, и надо мной,
скатавшись ватой, виснут грозно, тучно,
и так темно.

Тревожно память в окна барабанит,
а я боюсь включать на кухне свет,
не хочется ни чая, ни конфет,
и нет надежд-желаний строить планы,
и счастья нет.

Полтретьего. Смотрю на сонный город,
на улочки, беседки и дома...
Наверно дождь, как я, сошёл с ума,
ему, как мне, и свет безумно дорог,
и эта тьма»*4

*1 https://www.stihi.ru/avtor/milaru2
*2 https://www.stihi.ru/avtor/rosemarene
*3 https://www.stihi.ru/avtor/medvedchatun
*4 http://litset.ru/index/8-880