Белоснежный крокодил показывает язык и ныряет в сугроб: поджидать косуль. Язык похож на пожар в лесу, который состоится в этом году. Крокодил не скользит по болотному льду: лед ломает хвостом — да и был таков. Подо льдом наблюдает, как ты окуньков ловишь пьяный, в снежинках и в табаке. Исчезает гребнистой волной в ивняке. Залысев в телевизоре бабы глухой, шепчет дремно: "Когда-то и я молодой за экватором жил... Индексацию хочешь — жизни, смерти и пенсии — этой же ночью?" Баба спит и гнусавит: "Желательно бы". Вдруг язык загорается среди избы: "Извини. Замыкание". Баба: "Ну да..." И пожарная льется — на угли — вода.
Крокодил — у прилавка; прильнул к продавщице: " Как ты пахнешь свежо уссурийской тигрицей. Без тигренка, увы, а пора ведь, пора... Хочешь — голубь к тебе иль сосед со двора? Ты ж ему продаешь и в десятом часу не одну колбасу". А "тигрица" дрожит, будто лоно познал или пьяный сосед, или маткапитал. Крокодил на гармошке играет, поет, вьется около околоплодных вод. На зиготу глядит, огоньком легким дует: водит трактор зигота иль марширует?
Говорит: "Подытожим: на крыше — трава, и не будет у вас крокодила два, а пока я бессмертен, пока альбинос, выпасайте на крышах последних коз. Это перьями чаек по нефти писано: Если танкер един, значит, все — зависимы. Не нужны нам законы ветхозаветные, первобытные надо. Накройте ветками яму ловчую ловкому крокодилу. Упадет —запульсирует нефть вместо ила, и над кровью земли затанцуют лучшие. Те, которым не слушать, а только слушаться.