У Гельмута есть небольшой двухэтажный домик,
Там прудик поблизости - пристань залетных уток.
Быт строго расписан, в любых мелочах удобен.
Кухарка из службы приходит всегда под утро,
Готовит еду и небрежно гремит посудой,
Выстраивая по ранжиру тарелки-чашки.
Читая псалом, Гельмут верит, что неподсуден.
Но сердце в груди спотыкается будто чаще.
К нулю сведена совокупность затрат и выгод,
Лишь ноет внутри, словно резко сорвали пластырь.
Тогда он встает, убирает подальше книгу,
Выходит на воздух...
В саду отцветают астры,
Синицы в кустах начинают капризно тенькать,
И соком янтарным налит до краев крыжовник.
На клумбе найдется в достатке любых оттенков,
Но, как ни старайся, там вряд ли отыщешь желтый.
Дождями полощутся ткани чересполосиц,
Укутав колени, задремлет уставший Гельмут.
Его караулит тягучая злая осень,
Которую все же обставит старик-Альцгеймер.

Где лентой дороги простор пополам расколот,
Звенит беспокойство - давно надоевший овод -
И хочется взять и немедленно сбросить скорость,
Шоссе изогнулось петлей, но соврут - подковой.
Иосифу снится, как взвизгивают клаксоны,
Как щебень скрипит и скребется под каблуками.
Нависшее небо окрашено мрачно-сонным,
Насыщенно серым, как будто надгробный камень.
Иосифу здесь почему-то дышать спокойней,
Чем в стылую осень, чем в тот суматошный месяц,
Когда их пытались за раз извести под корень,
Из разных районов страны собирая вместе.
Где сходятся в точку обрывки сюжетных линий,
Придумано сколько, навеки забыто сколько?
И прошлое спит беспробудно в промерзшей глине
Под спекшейся кровью упругой асфальтной коркой.

Тому, кто на нас лишь по случаю смотрит сверху,
Увы, наплевать на заслуги, на честь и статус:
Один мог остаться, но он навсегда уехал,
Второй мог уехать, но он навсегда остался.