Лезет ненавистный город сквозь заслон картонных стен,
а в шкафу - привычный шорох и бряцание костей:
хочет в комнату пробиться персональный мой чекист,
на обоях – лица, лица, как дверные молотки,
я не свой, не настоящий, позабытый и немой,
я сыграю в шкаф, как в ящик, и захлопнусь на замок:
мир не вспомнит, не достанет...

Зябко кутаясь в пальто -
в шкаф врастаю, я раздавлен,
распластала жизнь без ставен,
прочь, кошмарные созданья!
Все на волю, шкаф – мой дом!

Я, как Германн, болен, болен – память мучает всё злей...
А снаружи шёпот моли: - "Не сбежать, и тут скелет,
память, будь она неладна, дожевала, довела –
гонит запахом лаванды в опостылевший Икстлан,
зарываюсь в темень шерсти, отгоняя боль утрат,
только призраки ушедших лезут сквозь дырявый драп,
потускнел ненужный глянец, у штиблет неважный вид,
смотрит, вечно ухмыляясь, мой костлявый визави.
Память мучить перестанет, ослабеет, пожелтев,
и газетными листами ляжет в пыль библиотек,
и меня придавит стопкой глупых писем и стихов –
и под ней я стану тонкой, неподвижной шелухой.
Может быть, искатель гайдов вдруг наткнётся на неё,
пробурчит: "Какая гадость!"
И в окно меня стряхнёт..."