Наступает день, и тот, кто пытается заниматься поэзией, понимает, что прежние стихи остались в прошлом, а будущие еще не видны. И вязнет в нейтральной полосе молчания, которое может продлиться очень долго. И закончиться чем-то совершенно неожиданным: или походом за горизонт, или полным отрицанием сочинительства.
Вспоминается герой Германа Гессе. Магистр Игры, достигнув профессионального совершенства, ощутил, что прошел не путь, но всего лишь переулок, заведший его не туда. И, бросив престижную работу большого интеллектуального накала, сменил широкий мраморный тротуар на узкую тропинку, ведущую в неведомое, но притягательное. И погиб, пытаясь оставаться самим собой. Или не погиб, но освободился от тяжкой инерции привычного, которое называет смертью люк, ведущий наверх? Или вниз? Или в какое-то другое измерение?
Стихи нельзя ставить на поток. Нельзя набить руку и печь их блинами. Потому что стихи - изделия штучные, особенные. Если их много, то это уже не драгоценности, но стразы. Штамповка, бисер, некая масса, имеющая обобщенную ценность, но не заботящаяся об индивидуальностях составных частей.
Живое - меняется. Оно в движении, в поиске, в разочаровании, в радости. В пробах и ошибках. В постоянной борьбе. В синяках и ссадинах. Если всего этого нет, то остается чучело, застывшее в своей неизменности. Манекен. Холодный и, если снять с него гламурный прикид, совершенно бесполезный.
Не надо бояться молчания. Оно красноречиво убеждает пишущего, что пора идти дальше, а не топтаться на вершине холмика, этого преддверия горной гряды.
Добираться до которой долго и трудно...
Впрочем, надо просто пораньше встать. И веселый ветер послушать. Чтоб ноги веселей пошли.