Что изменилось в комнате?
Все вещи на местах.
Устало со стены глядят портреты. Неугомонные часы — тик-так, тик-так, тик-так. Электрочайник раритетный... Давно его, похоже, не включали. Скучает ложка чайная на блюдце. Ей некому спросонья улыбнуться. Футляр раскрытый для очков. Две линзы в роговой оправе в него, пожалуй, не вернутся. И куцый плюшевый барбос в углу сидит на этажерке. Застыл... Устал... Он долго память детства нес... Тому свидетель бутоньерка.
На месте вещи, как и прежде.
Что изменилось?
Сироты они!
Одни они теперь. Одни... Обманчива беспечная их внешность.
Даже пластинки приуныли. На них осесть успел слой пыли. Кумиры довоенных лет — Вертинский, Козин — не откликаются на просьбы, не возвращаются в уют, про осень больше не поют.
Причина?
В комнате немой нет той, что здесь жила, дышала. Дыханием своим одушевляла все эти вещи. Казалось, мир их вечен.
Она ушла как осень, напоминая о себе в вещах. И просит ее не беспокоить, вспоминать, заметив искры глаз ее в тускнеющих лучах, тех, что встречают ежедневно вечер.
Закат — предтеча. А тишина, обнявшая за плечи, ждет встречи с ней в спокойных вещих снах.

Безмолвие и пыль.
До хруста высохли цветы.
Синички на балконе.