Перед тем, как уйти из жизни, Борис Рыжий оставил предсмертную записку. В ней было всего несколько слов: «Я всех любил. Без дураков»

Имя Бориса Рыжего вспыхнуло и погасло на небосклоне поэзии девяностых годов прошлого века в тот момент, когда известность и признание уже стояли, что называется, на пороге. Короткая, неблагополучная судьба, самовольный побег из жизни в момент наступления успеха – сюжет, ставший для поэтов «лихих девяностых» не то что типичным, но – распространённым.

Трагический сюжет ранней смерти талантливого человека неотделим от искусства того времени, это один из магистральных сюжетов литературы той поры и маркер для многих биографий.

Не все выжили в катастрофе крушения большой страны, где родились и впитали в себя идеалы, обесценившиеся в течение считанных месяцев. Не все устояли перед искушениями, перед назойливыми соблазнами, которыми нас буквально пичкали, постепенно разрушая границы дозволенного и недозволенного, стирая различия между добром и злом.

Не каждый оказался способным преодолеть отчаяние, так хорошо знакомое самым тонким, чутким художественным натурам тех лет. Отчаяние не зависело от материального благополучия, социальной устроенности. Настигало спонтанно, и казалось, было разлито в воздухе, как невидимый яд. Въедалось в душу и имело, скорее, метафизическую природу, нежели было спровоцировано конкретными обстоятельствами.

Фигуры преждевременно ушедших из жизни поэтов, музыкантов, художников, и просто – лихих парней, ярких девчонок, персонажей тех лет, олицетворяли собой «героев того времени». Трагический ореол сломанной судьбы привлекал читателей и зрителей, расцвечивался, подкрашивался в средствах массовой информации, вызывал благосклонную реакцию издателей и прочих представителей структур, так или иначе связанных с искусством. На именах безвременно ушедших всегда было легко делать бизнес, это всегда был тренд, хайп, смерть была самой эффективной рекламой для любого, даже далеко не не совершенного, творчества. Если вдуматься в их короткие жизни, то кажется, они сами создавали для себя обстоятельства, выйти из которых, оставаясь живым человеком, было не просто. Но они были властителями умов, как будто кто-то специально устраивал из их смертей шоу, формировал моду на неестественную смерть, саморазрушение, сумасшествие.

Борис Рыжий тонко и точно уловил и отразил атмосферу того шизофренического, по сути, недоброго времени. Увековечил её в поэтической речи, которая порой кажется слишком откровенной, даже грубой. Его стихи как будто беззащитны перед лавиной собственной лексики – порывистой, неровной, импульсивной, где вульгарное забористое словечко запросто может соседствовать с нежным признанием или образом непреходящей красоты – женщиной, цветком, птицей, щемящим родным пейзажем…

В литературе того времени царила смерть. Она формировала романы, рассказы, стихи, исторические исследования. Казалось, тема смерти проникла во все закоулки интеллектуальной деятельности. Как будто в пику времени, пытаясь придать времени и пространству собственного бытия хрупкое равновесие, поэт в каждом стихотворении говорит о любви, но не о той, оранжерейной, герметически замкнутой в личном пространстве счастья или несчастья. Его любовь похожа на черно-белое кино Германа, она помещена в жёсткий, подчас гротескный, контекст эпохи, где букет цветов для любимой женщины запросто совмещается с обрезом в бардачке автомобиля, где от дружбы до вражды – лишь несколько неосторожных слов, от дружеского застолья до драки - всего несколько лишних рюмок.. Где жизнь могла оборваться в любой момент – от несчастного случая, от водки, от одиночества, от самоубийства или в результате криминального беспредела.

Этот грубоватый, слегка застенчивый, но умеющий за себя постоять в драке и словесной перепалке, человек обладал большим состраданием и любовью ко всему, что его окружало. В его стихах трудно найти мотивы ненависти или осуждения, презрения или высокомерия, ехидства, сарказма. Только боль и любовь, дружба и верность – до конца. В некотором смысле Борис навсегда остался ребёнком – доверчивым, уязвимым. Не смог стать циником, не был способен на сознательную, расчётливую подлость. Как и положено настоящему поэту.

А тем временем люди вокруг менялись. Кто-то, чувствуя опасные вызовы времени, резко взрослел. Расставался с впитанными с детства «предрассудками» – совестью, жалостью к людям, бескорыстием, моральными запретами, с человечностью, наконец. Те, кто не смог перекроить себя на потребу времени – оставались за бортом благополучия, в нищете, с инфантильной картиной давно изменившегося мира.

Борис Рыжий не прятался от жизни в уютном интерьере благополучной семьи, в которой вырос. Не закрывал глаза при виде чужого горя. Его друзья гибли в уличных драках, спивались, умирали от тоски и наркоты, уезжали навсегда, опускались на дно и взлетали вверх по социальной лестнице. Он одинаково любил и жалел всех, и себя в том числе. Не потому, что был нытиком. Наоборот. Просто не отделял себя от других: ни от бандитов и алкоголиков, ни от успешных дельцов или бедняков, ни от соседей или собратьев по литературному ремеслу. Не считал себя лучше, порядочнее кого-то. Никому не завидовал. Никого не осуждал.

Ему было подвластно редкое нынче искусство - быть и ощущать себя, как все... Но хрупкая, жизнелюбивая, подвижная психика, защищённая бронёй «пацанской» бравады, не смогла приспособиться новой жизни, к агрессивной среде. Срыв был неизбежен. Теперь невозможно понять, когда наступил окончательный слом. Борис не любил откровенничать.

Какова ни была жизнь, она не вытравила из Бориса Рыжего главное: то, что делает его грубоватые стихи притягательными – острую жалость к людям, и любовь к ним. То, без чего ни один стихотворец не может состояться как поэт. Его стихи пронизаны тревожной, сумрачной атмосферой «времени перемен», которое он так и не смог принять и пережить. Поэтическая речь отличается достоверностью живого разговора, исповедальной интонацией, невидимой игрой смыслов, понятной каждому, кто выжил в лихолетье. Именно этим они интересны – документальностью, какой-то горькой, упрямой правдой, и обезоруживающей искренностью.

Может, поэтому современный читатель с такой жадностью вернулся к стихам Бориса Рыжего после большого перерыва. Его стихи желанны, рассыпаны по виртуальным дневникам, тематическим виртуальным сообществам, форумам, они украшают незатейливые рукотворные музыкальные открытки – плейкасты, звучат на концертных сценах, в песнях бардов и рок-н-ролльщиков – на фестивалях и в кухнях, в декламациях известных артистов и простых читателей. Его стихи любят разные люди, независимо от образования или социального слоя. Возможно, в них нет той лакированной безупречности, которая привлекает литературных гурманов. Наоборот, стихам Рыжего присущи, казалось бы, не самые изысканные черты: уличная грубоватость лексикона, бесшабашный, порой даже слегка развязный, тон, хулиганская простота и физически ощутимая, детская брошенность, духовное сиротство, беспризорность. Но в каждом слове этих этих шершавых, ёмких стихов ощущается глубина и неразрывная связь с историей, искусством, жизнью и смертью огромной страны. С русской душой, ранимой, подчас то самолюбивой и гордой, то взваливающей на себя неподъёмную вину за свои и чужие грехи, и саму себя осуждающей за несовершенство всего мира.

В этих пронзительных стихах есть главное: они вызывают доверие.

2.

...Ибо я не надеюсь вернуться…
Т.С. Элиот

Я скажу тебе тихо так, чтоб не услышали львы,
ибо знаю их норов, над обсидианом Невы.
Ибо шпиль-перописец выводит на небе “прощай”,
я скажу тебе нежно, мой ангел, шепну невзначай.
Все темней и темней и страшней и прохладней вокруг.
И туда, где теплей, — скоро статуи двинут на юг.
Потому и скажу, что мы вместе останемся здесь:
вся останешься ты, и твой спутник встревоженный — весь.
Они грузно пройдут, на снегу оставляя следы,
мимо нас навсегда, покидая фасады, сады.
Они жутко пройдут, наши смертные лица презрев.
Снисходительней будь, не к лицу нам, любимая, гнев.
Мы проводим их молча и после не вымолвим слов,
ибо с ними уйдет наше счастье и наша любовь.
Отвернемся, заплачем, махнув им холодной рукой
в Ленинграде — скажу — в Петербурге над черной рекой.
..............................................................................Борис Рыжий. 1994

Неприкаянность маленького человека, с его тихой любовью, нежностью, душой — в холодных, тёмных временах «святых девяностых» получило в творчестве Бориса Рыжего, пожалуй, самое убедительное поэтическое воплощение. Время жуткой разрухи, ощущение катастрофичности бытия, невозвратности какой-то, и неизбывности — в стихах поэта лишено глянцевой ретуши, кокетливости, дешевой романтизации. Всё как есть: гибельно, остро, жестко. Иногда жестоко. Резко, реалистично, как на чёрно-белой фотографии. Предельно искренне. Но— никакой чернухи.

За мягким флёром почти безукоризненной романсовой любовной лирики — осколки огромной страны, где ещё вчера было безопасно, и впереди было будущее. Но вдруг всё дрогнуло, сдвинулось, нелогично, против правил, сошло с места, как страшные каменные львы с почерневшей набережной. Изменились люди и отношения, стали незнакомыми имена улиц, городов, названия книг и вывески на магазинах и кафе… Это петербургское стихотворение — расползающийся шов между безоблачным «вчера», тревожным «сегодня», пугающим «завтра». Написанное на небесах «Адмиралтейской иглой» слово «прощай» — печальное пророчество и прощание с Ленинградом, со счастьем и любовью, со страной, в которую уже не вернуться никогда, как нельзя возвратиться в детство. Впереди — чужой, зловещий, бандитский Петербург, где «черная река» — символ фатального исхода, образ смерти для поэтов. . Тёмная Лета мистического Петербурга. Чёрная речка, где прозвучал роковой выстрел Дантеса. Отражение ужаса мёртвых вод Стикса — в глазах Орфея.

Безысходность и горе этих строк заставляет внутренне содрогнуться. Борису Рыжему было всего 20 лет, когда были написаны эти невероятные, слишком ёмкие, для двадцатилетнего поэта, стихи. Через 6 лет его не станет.

Кому были посвящены эти петербургские строчки? Этого не знает, кажется, никто. Борис Рыжий не был болтлив, и пикантными событиями из личной жизни никогда ни с кем не делился. Впрочем, не так уж и важно… Призрак Элизиума мерещится за этими удивительно зрелыми, горькими и нежными, словами стихов о любви, зыбкая тень Эвридики, потерянной навсегда.

3.
Не надо ничего,
оставьте стол и дом
и осенью, того,
рябину за окном.
Не надо ни хрена —
рябину у окна
оставьте, ну и на
столе стакан вина.
Не надо ни хера,
помимо сигарет,
и чтоб включал с утра
Вертинского сосед.
Пускай о розах, бля,
он мямлит из стены —
я прост, как три рубля,
вы лучше, вы сложны.
Но, право, стол и дом,
рябину, боль в плече,
и память о былом,
и вообще, вобще.
..........................Борис Рыжий

Борис Рыжий — поэт от Бога. Таких никогда не понимают при жизни — за исключением двух-трех людей. Таких стараются унижать тонко и незаметно. Борис всегда остро чувствовал такие вещи...

Он прожил 26 лет и 8 месяцев. После его смерти было много как искренних, так и фальшивых слез, муссировался диагноз — ах, ведь он пил, он был ходячий суицид…

Думаю, в смерти таких, как Борис Рыжий — есть и заслуга литераторов. Не секрет, что живых поэтов литераторам (в отличие от читателей, которым нечего делить с поэтом) любить трудно, мёртвых — даже выгодно в каком-то смысле. Не помню кто эту мысль высказал… Мысль едкая, но к сожалению, содержит в себе неприятную правду.

Уж кому как не собратьям по перу дано убивать — молчанием, снобизмом, явной или скрытой завистью, выражающейся в тонкой отраве легкого пренебрежения. Даже показным сочувствием, в которое любит рядится скрытое самодовольство или злорадство. Да оно и понятно — премий на всех не хватит, публикаций, спонсоров… Чего там ещё… В общем, всяких лилипутских благ, корочек и значков, говорящих об официальном признании — по эту сторону жизни. Кстати, как правило (есть, есть счастливые исключения!) официально признанные поэты стараются признавать таких же как они, а настоящих поэтов, пророков — среди них очень мало. Практически нет. Живых поэтов — боятся, недолюбливают, и уж вряд ли протянут руку, случись что… Увы, увы, антологии, изданные под властными дирижерскими палочками «маститых» и «официально признанных» говорят об этом. Ну это так, к слову...

С мёртвыми порой тоже не церемонятся. Сколько неприятных мелочей в мемуарах и прочих эпистолярных жанрах! Частенько такие воспоминания приправлены плохо скрытым сарказмом, насмешкой. Некоторые передачи буквально прошиты смесью показного сочувствия и плохо скрываемого веселья. Иногда сразу и не разберёшь, то ли отпраздновать кончину человека собрались, то ли это просто повод встретиться, публично поделиться друг с другом воспоминаниями о себе.

После смерти Бориса Рыжего один довольно успешный старший «собрат» написал воспоминания. Обозначил причастность к этой трагической, короткой чужой жизни. Имен называть не хочется. Ни к чему это. Мне показалось, что в них, в этих странных, искаженных личными пристрастиями и неприятиями, хотя внешне «доброжелательных» воспоминаниях «о себе» в первую очередь, а уж потом «о Боре» — сквозила тайная нелюбовь. Стремление обелить себя, слегка очерняя — невзначай, так, походу — того, кто послужил поводом для написания этих мемуаров. Как-то сверху вниз, слегка покровительственно, что ли… К слову, сам Борис очень любил и высоко ценил автора этих странных воспоминаний...

4.
Приобретут всеевропейский лоск
слова трансазиатского поэта,
я позабуду сказочный Свердловск
и школьный двор в районе Вторчермета.
Но где бы мне ни выпало остыть,
в Париже знойном, Лондоне промозглом,
мой жалкий прах советую зарыть
на безымянном кладбище свердловском.
Не в плане не лишённой красоты,
но вычурной и артистичной позы,
а потому что там мои кенты,
их профили на мраморе и розы.
На купоросных голубых снегах,
закончившие ШРМ на тройки,
они запнулись с медью в черепах
как первые солдаты перестройки.
Пусть Вторчермет гудит своей трубой.
Пластполимер пускай свистит протяжно.
И женщина, что не была со мной,
альбом откроет и закурит важно.
Она откроет голубой альбом,
где лица наши будущим согреты,
где живы мы, в альбоме голубом,
земная шваль: бандиты и поэты.
......................................................Борис Рыжий

Борис Рыжий в одном из стихотворений с горькой иронией назвал как-то себя и своих друзей «земной швалью» и «первыми солдатами перестройки. Павшими солдатами. Он сообщил об этом просто и иронично, без пафоса и драматизма. Просто зафиксировал факт. И назвал вещи своими именами.

Теперь нам знакомы виртуозные западные политтехнологии. Теперь-то мы умные, знаем, что все эти сценарии рассчитаны на недалёких, но тонкослёзых, сентиментальных обывателей, готовых умиляться или горевать по щелчку пальцев невидимого режиссёра, и чьи сердца «требуют перемен», «цивилизованной жизни по западным стандартам», всеобщего равенства, фантастического благосостояния, причём немедленно, без трудовых затрат и умственных усилий.

Но тогда мало кто понимал, что происходит на самом деле. Весь этот цирк принимали за чистую монету. Позволяли играть на нервах, подыгрывали эмоционально. И лишь немногие чувствовали, что вместе с переменами пришла беда.

В то время многие поэты уходили от лобового столкновения с реальностью в собственных стихах.

Одни оплакивали погубленную навсегда, как тогда казалось, страну, отказываясь верить в катастрофу и отворачиваясь от наступившей «свободы», от реальности, как от скверны.

Другие уехали в «цивилизованный мир», и отражали «ужасную российскую действительность» издалека, не имея понятия о том, в чём же она, собственно, теперь состоит.

Третьи ринулись воплощать невесть откуда свалившуюся «историческую правду», очернявшую всё и вся, что когда-либо происходило на нашей земле, не стесняясь в выражениях, усердствуя в обличительном пафосе, не проверяя, не отличая реальную историю от фальсифицированной, в погоне за пресловутой актуальностью нещадно перемешивая грешное с праведным.

Кто-то погрузился в эстетику, философию, историю, религию, замкнулся в «башенке из слоновой кости» - маленькой, да своей.

Кто-то ударился в замысловатый постмодернизм или мозгодробительный авангард, где образы реального мира были настолько искажены и зашифрованы, что становились неузнаваемыми, недоступными для моментального понимания и более-менее внятной идентификации.

Кто-то окунулся в миры готики, мистики, фэнтези, экзотики, эротики, а то и вообще предался коммерческой творческой деятельности, и там уж было точно не до жизненной правды.

К стихам Бориса Рыжего можно относиться по-разному. Любить, не любить их. Но суть в том, что они навсегда останутся художественно убедительным, реалистичным, документальным памятником страшной эпохе перестройки, за которой последовала цветная революция. Правда о том времени чётко отразилась в стихах поэта, без нытья, слезливости, без романтического флёра и ретуши. Как есть...

Стихи Бориса Рыжего. Горькие, «слишком тяжелые», как принято говорить некоторыми литераторами. Как будто в поэзии эта искренняя тяжесть является чем-то предосудительным. Может, такие стихи и нужны в первую очередь — чтобы душа не глохла, память не отказывала, сердце шерстью не покрывалось от сытой и благополучной жизни, которая – без греха, без сучка и задоринки. Стихи, где хранятся его жизнь и смерть, его потерянная, любимая им бесконечно, страна. Его любовь, громадное терпение и благодарность – по отношению к тем, кто так и не смог услышать его, пока он был живым.