Во времена смуты человек-пишущий демонстрирует границы всего, на что способно его светло-мрачная фантазия, простирающаяся от адского инферно до попыток отразить своё представление о небесной благодати. Во времена такой опасной вседозволенности и гибельной свободы творческая личность проявляет собственную суть, отдавая себя во власть Бога или лукавого. Это не зависит от религиозности и происходит даже с теми, кто считает себя атеистом.

Во времена наведения железного порядка и сопутствующего ему неизбежного террора, жёсткой цензуры и тяжкой ответственности за любое выпорхнувшее слово, человек-пишущий шлифует мастерство, синтезирует известные стили и средства (в эпоху контроля не побузишь и не особо поэкспериментируешь), вырабатывает выразительные художественные приёмы для неявной передачи смыслов — аллегории, аллюзии, притчи, осваивает искусство намёков, иносказаний...

А в кратком зазоре между муштрой и смутой — короткое цветение, недолгий золотой век, в котором человек-пишущий чувствует огромную ответственность за всё, произнесённое им. И всё пережитое восходит, расцветает, даёт плоды. И оплакиваются утраты. И само слово становится драгоценным.

П. Фрагорийский
из кн. Триумф ремесленника