Оставаться, по правде сказать, не планировалось никем.
Ты зашел - заглянуть в глаза и просто забросить книжку.
Затянулась петля из рук - не вывернуть из пике,
И мы падаем - глубже. И ниже. Все ниже, ниже.

Мы с тобою такие разные, точно вода и звук.
Понимаем разумом, только кто его будет слушать!
Будто спим под гипнозом - и не размыкаем рук,
Разглашаем сны и не отпускаем души.

Время трется о ноги, рассеиваясь в труху.
Не стесняясь дождя за окном, а за стеной - соседей,
Ты срываешь с меня засовы, слова и прочую шелуху,
И становится ясно - предельно - никто никуда не едет.

Дверью иное пространство отмечено -
Стихла внезапно машин какофония.
Тшшшш... проступает в сиреневом вечере
В нори
завернутая
Япония.

В капле кокейчи - не мало, но многое.
Легче? Острее. Иными законами
Дышится. Льется. Бредется дорогами
Терпкой
невысказанной
Японии.

(Простите, не знаю, как удалять стихи. Пришлось использовать функцию редактирования.)

В разговорах самой с собой собеседник всегда приятен
разбираю копну на пряди и ловлюсь на свое слабо
мол смогу ли уйти легко и вернуться непринужденно
самолет бесконечно сонный оторвался летит листком

над осенним как лис пролеском над туманной как рысь рекой
от земли далеко далеко как-то грустно но мне полезно
в бездорожьи пустых небес намечаю себе маршруты
и щемит внутри почему-то на условной точке к тебе

я взрослею на три часа а как будто на тройку лет
а еще обратный билет и посадочная полоса
да не рви отпадет само если будет так суждено
индевеет в ночи окно
я из дома лечу домой.

03.09.2008

Самые сильные фразы -
те, что не сказаны прямо.
Память сбивает с ритма
воздухом этим пряным.
Тонкие длинные пальцы,
южные долгие ночи...
Спички одной хватило -
гори оно, ave Отче,
ящеркой на поленьях,
горечью на ресницах.
Стерлись меж нами грани -
где явь, а где просто снится.
Всё, где не догадались,
всё, где не долюбили, -
скрыто истлевшей гарью,
ближневосточной пылью.
Девять кошачьих жизней,
сколько от них осталось? -
Ведьма в огне горела,
ведьма в огне смеялась.
Сколько их, слов беззвучных,
пропитых вхлам талантов...
С сердца сползает кожа,
пляшет в костре саламандра.

26.06.2020

в моей внутренней ирландии небо меняется 20 раз в сутки
утром опять дождит в сент стифенс грин лениво плавают утки
небо перетекает в море потом обратно
ничего такого но черт возьми почему-то все это мне так приятно

в моей внутренней ирландии мне по-прежнему только 20
хочется улыбаться влюбляться на велосипедах кататься в холодной воде купаться
не стесняться глагольных рифм и смешных стихов и смешения языков
я живу здесь целую вечность примерно 20 звездных веков

косоглазые внутренние монголы уступают диким бесстрашным кельтам
налетают и рвут меня в клочья на спирали анималистические узоры и ленты
я врастаю в дольмены становлюсь чьей-то памятью чьей-то душой и болью
может просто случайностью может чьей-то большой любовью

и вот стало мне вдруг любопытно видны ли все эти мои холмы
переменчивые облака и поросшие дроком предгорья
когда ты смотришь в мои глаза
пока мы пьем капуччино в кафешке на южном взморье

13.08. 2016

Скажи мне, куда ты уходишь, когда остаешься - наедине с собою, совсем один?
У меня есть замок. В нем множество тайных проходов, арок, старинных картин.
Он построен из серого камня, как ирландские башни или дольмены на островах.
И, конечно, его не опишешь ни в двух, ни в пяти, ни в скольких там еще словах.

Этот замок похож на гору. И в него посторонним так просто нельзя попасть.
На железных воротах на входе вас встретит разверстая львиная пасть.
Но скажи пароль - и войдешь, неизменен пароль для таких, как я и как ты.
Тут летают совы, приносят письма, и чистят перья, и раздают мечты.

И, конечно, библиотека – со старинными книгами, полками. От пола до потолка.
Запах кожаных переплетов, легенды, заклятья, предания – перед глазами века.
А еще есть место с камином. Здесь уютно пить чай и молчать. Молчать обо всем.
Если хочешь – то вот тебе чашка и клюквенное варенье. Давай помолчим вдвоем.

Ты молчи. И молча скажи – так куда ты уходишь? Когда остаешься наедине с собой?
Может, в лес? Или в город? Или в дальний поход, ради встречи с твоей судьбой?
А в камине тем временем – красно-желтые блики. И тихо трещат дрова.
Мой огонь горит - и рождается музыка. Проявляются знаки, видения и слова.

19.01.2018

Декабреет. Согласно погоде,
закипают зеленые щи,
промокают зонты и плащи,
и по лужам прохожие бродят.

На подушке - ветка омелы,
черный пес - под журнальным столом.
Мне уютно и очень светло,
мой декабрь, нарисованный мелом.

Наугад раскрыта поэма,
Я листаю ее неспеша:

...Крылья ангелов тихо шуршат
над слепящей звездой Вифлеема.

На меня уставился древний янтарный глаз:
Он не злой, не добрый,
Он просто надмирно мудрый.
Он - живая легенда,
Дикий эпичный сказ;
Он - последний закат,
Или, может быть, первое утро.
Все боятся его.
Принцессы из деревень,
и домашний скот,
лихие головорезы.
А он ждет, все ждет,
что однажды прибудет тот
(или та, не важно),
кто молча на спину влезет.
Кто погладит гладкую чешую,
не отдернет руку
от страшной колючей морды.
Кто умчит с ним вместе,
на север, или на юг,
зацепившись крепко
за этот загривок твердый.
Кто сказал, что нас не бывает,
тем просто владеет страх,
потому что "дым без огня",
и мир, непонятный, чуждый.
... Он так странно тих,
и, как сердце, в моих руках
бьется пламя,
скрытое под кольчугой.
Он так странно тих,
И теплеет в его глазах,
словно в этот момент,
наконец, он находит друга.
08.12.17

Самый волшебный праздник,
Самый любимый город
Греет-пьянит глинтвейном
В тридцатизначный холод;
Запахом свежей хвои
Вмиг возвращает в детство;
Льдинкой святого Кая
Падает прямо в сердце.

Время волшебных сказок,
Старых, как мир, историй.
Девочку от лапландки
В март забирать не стоит.
Девочка сушит рыбу,
Нити сучит на пряжу...
Где же она затерялась? -
Нет, никому не скажем.

Санки скрипят по снегу,
Мальчик смеется звонко.
Сложится вьюгой лего,
Вдаль унесет позёмкой,
В ласковую Похьелу,
Миля за снежной милей...
Время почти замёрзло,
Время остановили.

Сколько прошло - не вспомнить,
Снег заметет и спрячет.
В недрах большого города
Где ты, бесстрашный мальчик?

Может, он вовсе не был?
А может, с отвесной глыбы
Невод кидает в небо
За сероглазой рыбой.

11.01.2017

Шерстяные носки и уютный плед, -
Наступает время улиток;
Закрутиться в спираль на десяток лет
И закрыть за собой калитку.

А на улице дождь, и текут огни,
Размываются в хлябь маршруты.
А они ползут. Все ползут они,
Неизбежные, как минуты.

Не бежать за этим и за вот тем,
Оставлять на потом посуду…
Это так непривычно – замедлить темп,
Не пытаться успеть повсюду.

Шерстяные варежки и носки.
Декабря, как всегда, не ждали.
Я пытаюсь снова писать стихи
На дождливом витке спирали.

07.12.17

Когда нам было каких-нибудь девять лет,
мы точно знали, зачем нужны фонари:
они источали мягкий волшебный свет,
а мы задирали головы, отталкивались от земли
и улетали.
...В края, где делают снег,
откуда его рассыпают на крыши и на кусты.
Вот так запрокинешь голову... - Белый пушистый мех
припорошит ресницы, разворошит мечты,
раскроет пару секретов перистых облаков,
подарит насморк и банку малинового варенья...
И часто теперь мне кажется, источник моих стихов -
Откуда-то из-под тех золотистых заснеженных фонарей.

11.12.2014

Приснись мне, девочка в желтом солнечном платье!
Я тебя помню смутно, но все же пока что помню я:
Ты обожала есть сахар и прятаться под кроватью,
И была ты яркая, быстрая, словно слепая молния.

Ты верила... нет, ты знала, что ты - самая лучшая,
И никто не сумел...не посмел бы тебя убедить в обратном, и
Ты беззаботно пела и сказки с улыбкой слушала,
А всех людей на земле ты, и правда, считала братьями.

...С каждым годом все реже ее встречаю я,
С каждым стуком больнее сердце работает.
Милая девочка, ты заходи-ка на чай ко мне,
Я бываю свободна ночами субботними...

Совсем-совсем никого не будет
В моей двухкомнатной табакерке.
Там, под окном, пробегают люди,
А здесь, внутри, этот запах терпкий;

А здесь загадочные предметы -
Они веселые и живые;
Здесь много дерева, много света;
Проходят жизни моей кривые.

Со стен подмигивают портреты,
Юлою вертятся коридоры,
Плетется паззлом узор паркета,
Танцуют танго шальные шторы.

Зеленый джинн из настольной лампы
Хранит огонь за стеклом горячим,
А плед раскинет вальяжно лапы,
И морду он под подушку спрячет.

Я встречу утро под свежим душем -
Под водопадом. Он юн и весел.
А в ночь на кухню пойду. Послушать,
Как чайник воет на полумесяц.

Весенний вечер,
Закат над морем,
И блюз летящий, там, вдалеке.
Прикрой глаза:
Я сейчас с тобою,
Я – чашка кофе в твоей руке.

Коснись губами
Фарфора кожи,
Вдохни поглубже мой аромат.
Не думал раньше?
А мы - похожи…
Я словно кофе. И шоколад.

Сожми в руках,
Чтобы стало больно,
Чтоб пальцам – остро и горячо.
С тобой – шальная,
С тобой - огонь я…
Одним глотком, а потом – еще.

Весенний вечер,
И море стонет.
Бредешь по пирсу, совсем один.
Давай теперь я
Побуду морем?
Ты слышишь? Волны… Ты подойди!..

Воет ветер, воют волки,
Звёзды смотрят мне в глаза.
Корка хлеба, стопка водки
И прокуренный вокзал.

Мёрзнут руки, стынет сердце.
Вот билеты, вот плацкарт.
Корка хлеба, водка с перцем
И дремучая тоска.

Кто-то вылил чёрный кофе
В голубые небеса.
В облаках – родимый профиль.
Звёзды смотрят мне в глаза.

Вот чуть-чуть – перрон качнётся,
Оторвемся от земли.
И в окошке пронесётся
Всё, что вспомнить не могли.

Жаль, что виделись мы редко.
Снова вечер и вокзал...

Звезды - это души предков.
Звезды смотрят мне в глаза.

«Если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря» (И. Бродский)

Когда угасают / схлопываются империи,
остаются разбитые памятники + потерянные поколения.

*

Термы, дороги, в монастырях каменеющая латынь,
легенды о Шамирам, висячие чудо-сады,
проклятия фараонов, сфинксы и пирамиды,
рассеяние евреев, затонувшая Атлантида,
рисунки индейцев майя, выцветшие индульгенции,
в барельефах на Парфеноне – некогда славная Греция,
хачкары с драконами, эпос о Гильгамеше,
боярские бороды, а в народе – кикиморы или лешие,
и Черная Моль в Париже, грустящий у моря Бродский,
(и всё это только звучит так легко и просто).

*

Научный работник с зарплатой в две тысячи деревянных
заходит в подъезд, пошатываясь, как пьяный.
Никак не привыкнет, что нет ни путевок в Крым,
ни колбасы с бумагой, в заказах – черной икры,
ни очереди на машину, уверенности в грядущем,
ни песен об Электричке и о Беловежской пуще,
ни кухонных разговоров о Цветаевой и Эфроне,
ни простеньких ситцевых платьев, румяной девочки Тони,
ни даже тебе канд. минимума о Гоголе и о Канте,
ни кваса за 3 копейки, ни СССР на карте.

*

«И здесь – не житьё, я знаю, да некуда возвращаться.
Кому там нужны сегодня биографы Луначарского?
А чёрнорабочим – увольте, достаточно чёрной морды,
которая лет так надцать вышла из всякой моды.
О да, ностальгия. Гложет, похуже твоих пираний.
Ещё разговоры эти не в помощь, а только ранят.
Кому я здесь нужен? В точку. Не нужен ни на минуту,
но как-то назад... в руины?… ну, нет, не могу, не буду.
А если вдруг хочешь избавить меня от такого бремени,
пожалуйста, подари мне по дружбе машину времени».

*

Когда угасают / схлопываются империи,
остаются разбитые памятники + потерянные поколения.

Этот мир, что стал мне домом,
Не имеет дна и крыши.
Он какой-то странной формы:
Может – шар, а может – блин.
В этом мире пахнет ромом.
По нему гуляют мыши,
А над ним хохочет ворон
И летает цеппелин.

Этот дом, что стал мне миром, -
Я его давно не видел,
Но молюсь о нем в дороге
Каждый раз, когда не сплю.
Этот дом намазан сыром...
В нем живите, не живите,
Он не может вас не трогать.
Как Эдем. Или Дор Блю.

Синие ворота рая
Открывают по билетам.
Оживают наши страхи
На изменчивых ветрах.
А Творец себе играет
На смородиновой флейте.

Мир стоит на черепахе.
Мир стоит на черепах.

Утекает свет по дневному графику,
Осень плачет, держится за плечо.
А в душе моей наступает Африка -
Ярко, рыже, бешено, горячо.

Августеют сны, и вставать не хочется -
Лучше слушать сказки семи пантер,
Танцевать закаты, вкушать пророчества,
Быть Лилит, и Евою, и Эстер.

Я рисую море, жирафа в клеточку.
Нил течет по венам, в глазницах - Чад.
О тебе - молчу. От тебя - не лечатся.
Тысячи тамтамов во мне стучат.

Мне, пожалуйста, просто немного нежности,
Настоящей, доброй и бескорыстной.
Можно в вафельном, а можно в простом стаканчике,

Ласковости такой ванильной и снежности.
По телефону можно, но можно и просто, в письмах...
Что же вы все позабыли меня, обманщики?

Может быть, просто включить тихую музыку,
Под одеяло залезть мне, что ли, пуховое?
Подушку стиснуть в руках, свернуться калачиком

И, как котенок маленький, ласково жмуриться?
Нет, мне не хочется интересного, не нужно мне новое,
Под старые непозабытые песни так сладко плачется!

Дай мне, пожалуйста, дай немножечко нежности!
Словно воды родниковой в пустыне кочевнику,
Словно монеты – нищему, услады – грешнику,

Словно искренней радости вместо вежливости...
Все мы бываем хотя бы немного волшебники,
Все мы умеем быть чуткими, если хотим, конечно же...

Как же мне хочется нежности, хочется сказки мне,
Хочется выключить зиму, включить себе лето,
Хочется, чтобы мне были просто искренне рады.

Как объяснить тебе, любовью обласканному,
Что ощущает слепой, наблюдая рассветы,
Или глухой, сотворяя в агонии клавиш - А-пассионату?

Запах мандарина в ладонях,
И еловые колючки по полу,
Долгожданные каникулы в школе.
Я – принцесса в шоколадной короне.

И какая в этом звонкая радость -
Прыгать на пружинах дивана,
Отражаться в шифонере стеклянном,
Падать... Нет, лететь, а не падать.

За щекою притаилась конфета,
Так загадочно гирлянда искрится...
И взлетаю я на плечи, как птица,
К дедушке... Тогда живой еще Деда.

Подзабыто, но до боли знакомо.
Кажется, рукой дотянулась:
Улыбаясь и так ласково щурясь
Смотрит прошлое из фотоальбома.

Скоро все это станет таким нереальным, как скетчи Дали.
Оторвусь от тебя, от земли – и семь тысяч над морем.
Жжет огнем и мечом тот, кто ныне меня окрылил, -
Это ангел стальной… выжигает мне душу под корень.

Между небом и морем я больше не полностью я.
Между завтра, вчера и сегодня… Неси меня, ангел!
Поменять пояса. Часовым - без движенья стоять.
Я лечу …Вы не видите?... на серебристом мустанге.

Это смерть на пару часов. Вот уже показались огни,
Зашуршали шасси по московскому мокрому марту.
Я спустилась по трапу. - Повсюду стояли ОНИ,
Белоснежно-холодные, снова – готовые - к старту.

Кто ты? К слову, не прячь глаза.
Не бывает случайных встреч,
Будь то манна или картечь,
Будь то голубь или гюрза.

Редкий, знаешь ли, следопыт
Разберет, кто топтался тут.
Сотни тапочек и копыт.
Это – брат, а вот это - Брут.

А бывало, сжимала в кровь
Кулаки и твердила: «Нет,
Не совпали на пару лет!
Колет правда, не в глаз, а в бровь?».

Но когда утихала боль,
Распрямлялась в струну спина,
Я вздыхала: «И черт с тобой,
Хорошо, что теперь одна».

Кто ты? Стоит тебя беречь?
Или ухо держать востро?
В кулаке сжимаю патрон.
Не бывает случайных встреч.

Под крылом или на крыле
улетаю, ловлю волну...
Где-то встретим с тобой весну -
Под землёй или на земле?

Как узнать, есть ли где-то связь -
пусть плохая, через модем -
с тем, кто дорог, с любимым тем,
чья дорога оборвалась?

Просто так, передать привет,
и услышать, что все путём...
Мы теряем - и мы растём.
Зажигаем на память свет.

...Над землёй, посреди ветров,
в облаках, где белым-бело,
мне так горестно - и тепло...
Улетаю. Не тронь, не тронь.

На обочине моторвея сидела она и плакала.
Мимо свистели Мерсы, Ауди и Харлеи,
А она кидала им под колеса туфельки свои лаковые
И кричала сквозь ветер: «Возьмите, возьмите меня скорее!

Я умею играть на дудке и вырезать аппликации,
Я умею готовить плов и лепить вареники.
А еще я умею бешено целоваться,
И строчить сомнительного качества стихотворения».

Но стеснялись чего-то Мерсы и прибавляли ходу.
Нос задирали Ауди и будто не замечали.
А она все смотрела в черный асфальт, как в воду,
А она всё кричала. Всё в пустоту кричала.

На обочине моторвея сидела она, босая,
И гадала по пролетающим птицам, дорожным знакам
На ближайший к ней поворот колеса сансары
И на цвет парусов предназначенного ей Кадиллака.

По кругу, все ближе и ближе к центру
Игла вычерчивает мотив.
Два доллара и двадцать восемь центов
За эту музыку заплатил
Американец, любитель Верди
И Метрополитен-Опера.
Давай о музыке и о смерти?
И чувства вкручивает в спираль
Игла по старой слепой пластинке,
И голос смело несется ввысь.
По шерстке можно меня, по спинке...
Под этот солнечный вокализ.
Давай о музыке и о чувствах,
Вот так, без слов и глаза в глаза?
Молчать об этом - игра? искусство?
Попытка ретро. Пустынный зал...

Генерал Аугусто не спит ночами.
Что это: предчувствие скорой кончины?
(Не пора ли, кстати, проконсультироваться с врачами?)
Или просто - память?
Ружьем под ребра,
Прикладом в печень (уж как учили),
И глаза. Их сотни.
Карие, серые, черные...
"Эй, вояка! Не киснуть! Отставить сопли!"
Все, что сделал, - сделал на благо Чили.

***

Костик с Красногвардейской,
С улыбкой детской,
Что ты делаешь здесь,
В скотобойне, крошеве, мясорубке?
Обрубки рук. Под ногами - жижа. Хлюпает. Черно-багровая.
"Ну же! Огонь! Вперрррред, заррраза!
Там, в ущелье - нелюди, нечеловеки!"
Такие же, как и ты. Восемнадцатилетние
Дураки, герои, рамзаны, абреки.
Эх.... Что же ты, Костик? Рано ушел ты, рано.
Ничего. Не страшно. На твое место придет
Пашка.

***

Уже больше двух лет торгуются
Политики на Ближнем Востоке.
Деланно-равнодушные мины:
- Ой вэй, на тысячу террористов -
Одного? И того - неумелого?
- За вашего монстра, солдата, героя -
Нашу тысячу бедных измученных арестантов!
Неторопливо торгуются на Востоке.
А ты молчи, мальчик Гелад. Ты не мальчик, ты просто
Козырная карта. Конечно, ты не вернешься,
Но это неважно.
Кому интересно, что ты прекрасно играл в баскетбол,
А в твоем городке тебя ждет до сих пор
Наташа, хорошая девочка из семьи эмигрантов?

***

Вы думаете, все это - бойня? Бесчеловечная?
Боль, резня, утраты, трагедия, чьи-то слезы?
Да нет. Все скучнее гораздо. Абстрактнее.
Все просто,
Как три копейки (шекеля, доллара, фунта
Стерлингов, драхмы) -

Политика.
Общее благо.
Анти-терро-ристи-ческая
Операция.

Мир полон сказок и чудес,
Мы просто их не замечаем.
Уходят красные трамваи
Туда, где нет свободных мест,
Туда, где вход закрыт для нас,
В старинный парк забытых истин.
Летят оранжевые листья,
Танцуют птицы белый вальс.

А я стою,
Растерянно смотрю,
Как детство мимо пролетает,
И бабушка такая молодая,
И я почти молюсь календарю.
А ты стоишь,
Растерянно молчишь,
Совсем как будто мне и незнакомый.
Мы снова дома.
Касается листва прогретых крыш.

Мир полон сказок и чудес –
Когда-то знали мы об этом,
И каждый был в душе поэтом,
Когда-то был, да вышел весь.
Мы забываем позвонить,
Не успеваем улыбнуться.
Глаза огромные, как блюдца,
И судьбы, тонкие, как нить.

А я стою,
И ангелы поют
О неслучайных несближеньях,
О странной силе притяженья
У тех, кто замер на краю.
А ты стоишь,
И под тобой – Париж,
Газеты, кофе, круасаны
И ты неотразимый самый.
Коснуться бы тебя, вот только лишь...

Мир полон сказок и чудес,
Мы просто их не замечаем.
Нальем жасминового чая,
Не знаю - с кем, не знаю - где,
Но представляя, что с тобой,
И улыбаясь почему-то
Недосвершившемуся чуду.
И кружит шарик голубой...