Кушая вафельку сливочную с ирисом,
смотрю, как невменяемый кот воюет с карнизом:
в сетке гардины когтями запутался. Ржака.
Вафелька – вкусная. Под капучино.
Жарко на улице. Жалко.
Новости – бу-бу-бу, если не знаешь иврит.
Кот малахольный – в капкане. Ицхак говорит,
что, в отличие от человека, что вечно жалуется,
и за маской несчастного скрывает жало лица,
коты и на смертном одре совершенно спокойны:
уходят по-тихому, суету презирая и войны.
Сними его, говорит, жалко придурка-беднягу.
Сейчас я доем и сниму. А потом, наверное, лягу.
...Плюс восемнадцать прохлады несёт кондишн.
Температура комфорта. Тело уходит в нишу.
Тише истошные вопли всем недовольной Ребекки.
Её раздражают соседи. И человеки.
А я – либеральный космополит. В принципе.
Се ля Вий что налил, то, как говорится, пей.

...В нашем доме больше ни у кого нет кошек.
Попугаи, собачки – "тювить" да "гав". Похоже,
в риторике маленького зоопарка
вопрос бытия волнует только Ицхака...
...Белый кафель бассейна ещё белее на солнце. Жарко.
Плюх. А-а! Мгновенный футляр холода, ити его туда.
Почему так полярны проявления жизни? Ледяная вода,
вишни на торте... Как будто без вишен – торт никуда не годится
в этом лучшем из трижды проклятых Демиургом миров.
Вот каждый сустав коченеет, как в бозе почивший член Политбюро
и другие официальные лица.
...Хочу много золота. К нему, так и быть, возьму середину.
Чтобы всегда восемнадцать, вафелька и капучино.
А вокруг – просторы украденной Родины.
И любимый мужчина.