Старый домишко похож на большого пса –
вытянул лапы, как будто вздремнуть намерен.
Ставни прикрыты - прищурил «Барбос» глаза,
но не уснуть – расскрипелись от ветра двери.

В комнатах пыльных нетронутый антураж –
тусклые фото в простых самодельных рамках.
Папка с рисунками - тот же на них пейзаж:
домик и яблони, крошка-сестра в панамке.

Я захожу в эти комнаты, как в музей
(Это и есть Дом-музей озорного детства).
Память вернёт на минутку родных, друзей –
Лёшку и Кэт, обитающих по соседству.

Катя была радисткой, а Штирлиц - я,
Лёшка – то Борман, то Мюллер, то Кальтенбруннер.
«Фрицы и наши» под вечер – одна семья –
мчались плескаться до ночи в купель лагуны.

Не воровали мы яблоки по дворам –
Их урожая хватило б на три деревни.
Фрукты меняли – три краба - за килограмм,
яблочки мельче шли бабушке на варенье.

Мама болела… Увы, молодой ушла,
Разные были отцы у меня с сестрицей.
Жизнь разбросала нас всех по таким углам –
Не сбереглось ничего и не воротится…

…Мы поженились с «радисткой», однако Кэт
вскоре ушла к герру Мюллеру, то бишь, к Лёшке.
Так вот и вышло, что много бесцельных лет
жил я то тут, то там, - ни семьи, ни кошки.

Нет одиночества, есть одинокий дом,
Есть одинокий я – даже как-то слишком.
Будем грустить вечерами мы с ним вдвоём...
Общая старость у нас, дорогой домишко!

Станем друзьями, хоть жили так долго врозь –
Дом-старый-пёс и скиталец с душой ребёнка.
Странный союз… Но позволь мне задать вопрос:
«Если ты за – может быть, заведём котёнка?».