Он был замечен мною, знак
растущих в воздухе потемок:
проголодавшийся сквозняк
играл со шторой, как котенок.

Кем вознесен над стадом крыш
тот кружевной, тот мглистый сад,
где в цепких нитях корневищ
лохмотья черные висят?

И клены, кажется, в гостях
у скверов, и готовы взвиться
вослед, но мощный их костяк
чернеет в мечущихся листьях.

Гроза, кто здесь твоим ходатаем,
кому скажу я: успокойся?
В каналах бьется небо, сжатое
в жгуты, в серебряные кольца.

Куда восходишь ты, скажи? –
в такую даль, такую высь,
что меньше мошкары стрижи,
которые туда взвились.

Там молоко сбегает, но,
кипя, висит, не льется с неба,
там глыбы пенистого снега
растут - над далью, где темно,

где, в черной раздробясь воде
залива, из жерла пещеры,
седая шерсть клубится где,
гроза, скользнувши, как пантера,

волною мглы сверх труб и окон
накрывши город, в нетерпеньи
огромной кошкой треплет облако,
урча, разбрасывая перья,

заламывает руки липам,
ревет, подолы теребя...

И водосточная труба
вдруг выплюнет медузу ливня.

И сразу - ночь. Но вихрь бы не был
собою, если б не рыдал
и в миг, когда, по жилам неба
скользнув, расплавленный металл
покажет, занавес отдернув,
и накрененные сады,
и фиолетовые зерна
висящей в воздухе воды.

Во тьме же с ветром пополам
всю ночь лианы ливня стелются
по скатам крыш, по куполам,
по маскам львов на Менделеевской.

Авто, полосонув дорогу,
пронижет фарами своими
безумствующий мрак, заросший
стеклянною щетиной ливня.

……
Рассвет в четыре. Город спящий.
Свалясь на север, тучи спят.
В проулках дыбится слепящий
щербатым золотом асфальт.

Шлепок волны на Малой Невке.
Поймал, оборотясь на звук его,
глаза танцующего неба,
как божество, тысячерукого.