Я недавно купила дом, глушь, заброшенный лабиринт.
Ночью издали глянь – так в нём, будто вечно свеча горит.
Говорили, здесь раньше жил музыкант и художник, но
молчалив, не любил чужих, по ночам открывал окно.
Тишина содрогалась вмиг, где-то в клавишах утонув,
так играл молодой старик, от любви потерявший ум.
Это было лет сто назад, говорят, и сейчас порой,
если близко к земле гроза, в доме том человечий вой.
В жилы страх нагонял, кто мог: от соседей и до бродяг –
обходи, мол, за сто дорог – это проклятый особняк.
Знаю, стены хранят слова, помнят тени, имеют нить
с давним прошлым… «Вот я! Жива! И хочу с вами говорить!»
Прислоняю ладони к ним, будто вслушиваюсь в ответ,
стены шепчут: «Поговорим...» – и выводят меня на свет.
Пол скрипит. Пробегает мышь. Стены манят шуршаньем в зал.
Из разрушенных фресок лишь уцелели её глаза.
Провожу по осколкам губ, по кусочкам былой щеки,
знаю – это она, и тут есть разгадки, они близки.
Ветер дарит подсказки мне, возвращая к её лицу…

Письма, найденные в стене, адресованы мертвецу…


Мелкий почерк, но всё ж курсив. Снизу фото – дагерротип.
Боже, как же он был красив, хоть и сед… Музыкант, прости.
Письма спали столетним сном. Ветер в стенах шумит – держись.
Я читаю его письмо и вторгаюсь в чужую жизнь…

Письма. Воспоминания
***
Бог тебя даровал весной, на губах ликовал апрель.
Так мила – не хватало нот. Обезумевший менестрель,
я забыл, что пришёл писать твой портрет, и хотелось петь.
Проходимец, не вхожий в знать, я тебя не оставлю впредь.
…Белой шёлковой простынёй прикрывала стыдливо грудь.
Выводил я твой облик днём, а ночами не мог уснуть.
Ежечасно бросало в жар, я отныне, Катрин, твой раб.
Просыпался в поту, дрожал: снова снился изгиб бедра
и пронзительный взгляд с холста, созывающий в дом химер, –
как чувствителен, лишь представь, оголённый тобою нерв.
Я такого влеченья тел не испытывал отродясь.
А туман за окном белел, падал пенкой молочной в грязь.
***
Ты сегодня была моей, жизнь делилась напополам.
Ты послала своих друзей и прислугу ко всем чертям.

***
Дождь. Деревья роняли в пруд и на землю остатки гнёзд.
«Знаешь, я без тебя умру. И, по-моему, всё всерьез, –
и добавила: – Сочтены дни мои. Ухожу. Прощай.
Помни, милый, мы все равны под полою Его плаща».
***
Без тебя что ни день, то боль: кость напильником точит бес,
разговоры с самим собой, стены серые в цвет небес.
***
Ты ворвалась бледна, как мел. Вся моя, с головы до ног.
Наш ноябрь уже чернел… Ты смеялась, пила вино.
«Остаётся недолго нам…» – прошептала, и смех твой стих…
Я тобою украшу храм и оставлю среди святых.
***
Через месяц Господня трость на снегу рисовала крест.
Мне кричали: «Незваный гость, убирайся из этих мест!»
(Конец писем)
***
Мне казалось, сам дом просил: «Всё расставь по своим местам!»
Я пошла, чтоб набраться сил, помолиться в ближайший храм.
Свечи таяли, люд, молясь, что-то пробовал рассказать,
из-под ног уплыла земля – у иконы её глаза.
Грани рушились у основ. Я узнала её черты,
осознала значенье слов «я оставлю среди святых».
Воздух вязок у алтаря, продолжает в глазах темнеть.
Пред иконой дотла горят письма, найденные в стене.
Отпускает из плена страх, ухмыляется Божий сын,
со спасителем на руках не Мария – его Катрин.