Крикс-крак. Скрипят деревянные половицы.
Бабе Варе опять не спится.
То выпорхнет на дорогу в чунях на босу ногу
всполошенной одинокой птицей,
то вернётся в горницу и хватает спицы.
Вяжет и ей странное мнится.
Силуэты, лица.
Призраки лезут в разум толпой.
Каждый знаком, да нездешний - иной.
Квохчет сердце, захлёбываясь волной.
Глянет на них. Дивится.
Одноногий Степан, замёрзший на Новый год,
бормочет что-то про житиё,
танцует, вонзая протез-остриё
во мглу, в память и в смутные мысли.
"Спаси-сохрани. И ныне, и присно...
Что же он роется, словно безумный крот?
В груди-то как жжёт".
Тени множатся, беспокойны.
Пляшут в смертельном ритме агоний.
Кашель сотрясает Варвару, а в горле горько.
"Сколько ушедших, сколько...
Господи, иго твоё. Для блага являешь власть..."
Шамкая плотоядно, ночь распахивает​ пасть.
Крикс-крак-хрясть.
Глотает соседку Лукерью - любительницу​ истерик.
"Невелика потеря.
Пусть голосит беззвучно и зыркает косо - "мегерит".
Скучно.​ Но с ними, кажется, лучше.
Не так тоска мучит..."
Хлада не чует Варвара.​ Время течёт и старит.
Да какая теперь ей разница.
Бабка уже не мается.
Смеётся долго и страшно.
"Как умерших корчит - бедняжки.
Блёкнут одутловатые рожи..."
Бесчувственность тварью подкожной
ползёт, но душу не гложет.
Спицы стучат "крикс-крак".
А жизнь-то пустяк. Пустяк...