Не ходил бы к холмам — говорили —
не пел,
не будил печаль,
не давал над собой безраздельную власть колдовским ночам.

Пахнут вереском бесы июньские,
в воздухе мельтешат,
в каждом слове прочтут обещание,
выследят каждый шаг,
до владычицы пустошей враз обречённым соткут мосты.

А у той в буйной гриве — закат,
мёртвый взгляд — голубая стынь.
Не услышать под рёбрами стука.
Звенящая пустота
затаилась внутри —
безупречна,
бесчувственна,
несыта́.

Княжий сын, нежный отрок, не ведавший ратного ремесла,
на беду разудалая Лита
дразнилась,
звала́,
вела
по нетоптанным тропам лесным,
по обрывистым берегам
вдоль ручьёв говорливых туда,
где не слышится смех и гам,
где в объятьях омелы бессонны стволы вековых дубов,
где для старых богов травы жгут и танцуют наперебой
неблагие,
испившие света ущербной — что серп — луны.
Раз в году им дано причаститься забытых даров земных.

Будто ясное пламя,
за ветром стелясь меж густых теней,
там бессмертная быструю пляску ведёт.
Не иди за ней!

Триста лет и три года прошло,
даже сказки о том молчат,
как народ из холмов у людей было принято привечать.
Собирались к кострам те и эти,
делили вино и хлеб.

Не узнаешь теперь, как подземную деву сумел завлечь
князь, что правил тогда в диких землях.
Да только не по добру —
в серебро заковали запястья,
доставили ко двору,
там на камне алтарном распяли и вырвали из груди
алый камешек сердца.
Рядили: мол, нелюди не вредит,
князю ж будет на пользу.
Меж пальцами стиснет в урочный час —
полонянка почует,
придёт
и исполнит любой наказ,
на любую нужду мигом сыщет потребную ворожбу…

Только тайна забыта с годами, и ларчик не стерегут,
дева-фейри своё возвратила,
свободна,
готовит месть.

Княжич-княжич, зачем, непутёвый, упрямо бредёшь, нетрезв,
жаркой тьмой не смущаясь,
туда, где обида и боль — дотла.

Не ищи.
Не родившись, любовь твоя первая умерла.