Четыре нити под стрехой качает ветер.
Глотает вечер не спеша остатки света.
Танцуют тени, прячась в ветках старой сливы,
зовут минувшее будить неторопливо.
▪ ▪ ▪
Ты помнишь, Клото, аромат созревших яблок,
туман, пришедший от реки, крадущий яркость
у красок осени?

Костёр дымил некстати.
Был хриплым бас и долгожданным — жар объятий.
Испуг…
и смех,
и волчья шерсть скользит меж пальцев.
Казнить, помиловать нельзя.

Нельзя остаться.
Почти не слышишь брань сестёр, привычно строгих,
обрезок пряжи вяжешь справа от порога.

Вторая нить — солёный бриз и ярость боя.
Узнать,
увечья залечить,
забрать с собою,
потом ночами напролёт ласкать нетрезво.
А днём, под песни оселка и звонких лезвий,
трудолюбиво колесо у древней прялки
крутить.
И сёстрам лгать в глаза.
И нитку прятать.

Но всё проходит, только солнце греет вечно.

Струной оборванной на балке поперечной —
длиннее прочих — тот остался грезить сонно,
звуча тихонько под касанием ладони.

Был третий, с гомоном скворцов стучался в двери,
покинул вскоре: не любил, да и не верил.
Ломал устои бунтовщик, пошёл на плаху.

А ты застыла на столетье — прясть и плакать.

Четвертый — статный, молодой, широкоплечий.
Играл на лютне, вёл заманчивые речи,
менял тональности — то грубый, то слащавый,
волокна душ тянул словами — что клещами.
Незримым демоном-хранителем у трона
следил надёжно —
не разжалобить,
не тронуть.
На лисью хитрость сила сыщется медвежья…

И снова ждать, и горевать, и пряжу нежить.
▪ ▪ ▪
Четыре нити под стрехой. Четыре жизни.
Пройдёшь — прилягут на плечо.
И голос низкий
зашепчет что-то.
И далёкий волк завоет.
И громкий клич издаст врага разящий воин.
И струны лютни незатейливый мотивчик
сыграют на́ ухо тебе, не отпустившей.

А иногда — стоишь в кромешной тишине, и
не знаешь, Клото, что страшнее… что страшнее.