Мио, мой Мио, мальчишка зеленоглазый,
чем опоила тебя лиходейка-осень?
Что же ты ищешь в причудливой рунной вязи?

Бродишь ночами, тоскуя, по перекрёсткам.
Мечешься днями под сенью дремучих елей —
тропами в чаще замшелого древостоя.
Мучишь в трактирах расспросами менестрелей.

Мио, мой Мио, тебе не найти покоя…

Или не знал, или, может, забыл простое —
княжий любимчик, опасливости лишённый:
если не хочешь беды, никогда не стоит
на перекрестье дорог подбирать чужое.

Словно тебя дожидался на тракте людном,
всеми другими невидим, кинжал богатый.
В золоте ножны. В навершии — изумруды.
В рунах на лезвии кровный призыв упрятан.
• • •
По первоснежью в чащобе глухой домишко
светом из окон поманит.
Почти отчаясь,
стукнешь негромко.
Откроется дверь неслышно.

В мягкое кресло усядешься с чашей чая.
Хрупкой красавице с прядью седой на медном
всё, что пришлось пережить по пути, расскажешь —
там волчья стая упорно брела по следу,
тут близ погоста колдуньи справляли шабаш…

Будет с улыбкой стихающий шёпот слушать
дева. Потом из слабеющих пальцев чашу
вынет неспешно, заправит вихры за уши,
нежно рукой проведёт по щеке и скажет:
— Как же прелестен! — А сонное зелье спрячет.
— Жертва такая лет двадцать красы окупит.
Вот проведу ритуал, погляжу — в придачу,
может, на память, из черепа выйдет кубок.

Мио, мой Мио...