Что ни ночь — просыпаюсь в поту, заполошно в груди трепещет.
До зари у окошка стою, воздух в горле колючим комом.
И сквозь сумрак бессильно смотрю — говорят, чтоб не стало вещим —
как по Лыбеди ветер скользит, воронёные волны гонит.

С каждым сном всё тоскливей и злей, всё яснее, живей картины.
Вот девчонкой смазливой сижу у отца в расписных палатах:
на невесту-княжну спрос не мал — в стольном Полоцке людно ныне,
от двоих, не кручинясь, владетель Рогволд принимает сватов.

Между братьями — зависть с враждой. Обронила Рогнеда слово —
и назад не забрать, не спастись. Приговор у судьбы подписан.
— Не рабынича мне разувать! — А в ответ только взгляд суровый.
Полыхает до неба костёр, разгоревшись из малой искры.

Ох, не спать бы… Смыкаю глаза — и уносит на дно кошмара.
Там, внизу, крики, хрип, звон мечей — бьются насмерть у частокола.
Звук шагов, дверь слетает с петель, поддаваясь лихим ударам.
Рёв отца, мамин жалобный вой, а потом — только боль и холод.

Выплываю из марева сна в предрассветном слепом тумане.
Вспоминаю с тревогой лицо и горящие гневом очи —
дорогие черты узнаю, осознание тяжко ранит.
Что, Рогнеда, ты хочешь сказать, Горислава, что мне пророчишь?

Лишь неделя прошла, как шептал, надевая кольцо на палец,
обещая и звёзды с небес, и уютный надёжный остров.
Только в шёпоте этом — зима, ледяные осколки стали.
Отчего же теперь, милый мой, верить в искренность так непросто?

Вновь молитвы читаю в тиши, торопясь, зажигаю свечи,
благосклонно взирают со стен лики строгие на иконах.
И смотрю до утра — чтоб виденье не стало вещим —
как по Лыбеди ветер скользит, воронёные волны гонит.