Не пора ли нам, дорогие авторы, о прозе вспомнить? Это те же стихи, только можно не в столбик и без рифмы. И чтобы интересный сюжет был, и авторская манера изложения, и грамотность чтобы присутствовала, и образность яркая, и искренность повествования, и...
Ах, вы меня поняли!
И так прекрасно, что на нашем сайте есть место и стихам, и прозаическим произведениям! К чему я это? Да к теме конкурса пытаюсь вас логически подвести.
Два главных героя должно быть в конкурсной работе. Кем они окажутся: друзьями, любовниками, соседями, котом и хозяином... На ваше усмотрение!
Тема сегодняшнего конкурса:
Вот тебе пара: гусь да гагара И немного всего для вдохновения:
Вдвоём и горе пополам разгорюешь.
Одна головня и в печи не горит, а две и в поле не гаснут.
Два чирёнка - тот же утёнок.
Два брата на медведя, а два свояка на кисель.
Одна задериха, а другая неспустиха.
Два дурака, да у каждого два кулака.
Двое не один, маху не дадим. Сроки проведения:
с 27 января по 14 февраля сего года. Прочие условия: Приносите на конкурс рассказы, эссе, миниатюры и новые, и не очень. Главное, чтобы они ещё не участвовали в конкурсах на нашей площадке. И чтобы их было не более трёх, включая те, которые вы захотите принести анонимно.
Объём - до десяти тысяч знаков. И не забывайте, что на конкурс
возможна самостоятельная подача автором анонимных работ!
Есть контакт!
В момент, когда Сумкин уже в куртке и ботинках выходил из квартиры,
принёс чёрт Женьку. Но это потом Сумкин узнал, что она — Женька,
а тогда — тупая соседка из 788 квартиры, которая ревела перед его дверями.
Сумкин, как человек приличный и где-то даже джентльмен, был вынужден
спросить: «Что случилось?». В ответ — бессвязный вой, слёзы-сопли…
Пришлось заботливо усадить соседку на кухонный диванчик,
налить ей воды, в общем — проявить человечность и сочувствие.
Женька, клацая зубами по краю стакана и обливаясь водой, минут через
десять сумела всё-таки рассказать, что она, Женька, вышла к мусоропроводу,
а дверь захлопнулаааась… а она без ключааааа, без телефонааааа
и на ней пижама (весьма, кстати, соблазнительный комплект),
а этаж — двадцать седьмой! Но у них с Сумкиным смежные лоджии.
И, если бы конечно Сумкин смог пройти по внешней стороне застеклённых
лоджий, то открыл бы дверь. Это — единственный выход, потому как —
дверь бронированная, замок архисложный… и «ну пожалуйста помогитееее!»
Сумкин вышел на лоджию, связался с Центром, обрисовал ситуацию и
получил ответ: «Действуйте, Су-Ква-Цй! Это ваш шанс вступить в контакт
с представителем местной расы. Но не в коем случае не используйте
ваши настоящие способности! Человеческая особь не должна догадаться,
что вы не землянин.»
Когда Сумкин пошёл осматривать возможности перехода на Женькину
лоджию, она, сразу же перестав реветь, достала из карманчика в пижаме
квантовый коммутатор и отчиталась Центру: «Есть контакт! Объект в легенду
поверил. Далее — продолжу сближение.» Ответ пришёл незамедлительно:
«Действуйте, Же-Бри-Цй! Будьте осторожны, имитируйте человеческую
модель поведения, не допускайте рассекречивания. Ведите себя, как
женщина-землянин.» «Принято!» — ответила Женька, глянув в зеркало,
поправила волосы и расстегнула верхнюю пуговицу на пижаме…
* * *
«Контакт прошёл успешно» — сообщение Центру от 02.02.25 по
Земному исчислению времени от Су-Ква-Цй.
«Вступила в контакт. Продолжаю сближение» — сообщение Центру
от 02.02.25 от Же-Бри-Цй.
«Дебилы! Вы оба наши! Задание провалено. Немедленно возвращайтесь
в Центр!» — сообщение из Центра от 05.02.25 по Земному исчислению времени.
«Никуда мы не вернёмся! Пошли вы все к чертям собачьим! У нас —
любовь земная! Прощайте.» — совместное сообщение от Су-Ква-Цй и
Же-Бри-Цй от 05.02.25 в Центр.
невинные игры
- не помню чтобы я разрешал тебе трогать мои раскраски – а мне твое разрешение не нужно – ах так тогда я возьму твою куклу – бери что ты с ней делать будешь – распотрошу – распотрошишь сядешь – не сяду улик не оставлю как докажешь – так у меня диктофон на записи сядешь как миленький – тогда я тебя за раскраски посажу – какие раскраски диктофон раскраски не пишет а про куклу ты сам проболтался – а ты про раскраски проболталась – когда это – а когда сказала что разрешение не нужно – разрешение на что – на мои раскраски – не нужно но кто сказал что это я их трогала – я и сказал – так это наговор тоже статья – да вот же смотри все тут закрашено какой наговор – вижу закрашено но при чем тут я да еще и погано закрашено кто это так постарался раскраски попортил – ты и попортила – я и говорю наговор поклеп еще и куклу распотрошил сядешь – да это ты ее только что распотрошила – какой у меня мотив ее потрошить ты и распотрошил сам обещал и распотрошил вот только что – да ты да ты – да я да я что да я попался и сядешь
– эй детишки отставить игры руки моем и марш обедать
Иногда, возвращаясь домой с работы, я играю сам с собой в странную игру. Вдруг на середине пути замедляю шаг, смотрю, чуть сощурившись, и притворяюсь, что заблудился. Сумерки разливаются вокруг, тихие и густые, пожирают поселок, лес, озеро за лесом, оставляя лишь тусклую жемчужную полосу в темнеющем небе. На слабо освещенных улицах – ни души. Мир окутан туманом, нередким в наших краях. Желтые фонари мерцают сквозь белесую дымку, словно огоньки далеких маяков в ночном океане. Формы, углы, расстояния – все скрадывается, изменяется, становится текучим и зыбким. Знакомые дома кажутся чужими. И живут в них не мои добрые соседи, а сказочные существа, герои и волшебники.
Я не знаю что это. Иллюзии, туманные миражи, игры усталого разума или реальная метаморфоза. Но я, действительно, теряюсь и не понимаю больше, куда иду. Плыву наугад в туманном молоке и ощущаю себя бездомным котом, осенним листом, соринкой, летящей по ветру. Кем-то очень маленьким и неважным, затерянным на просторах огромной Земли.
Я леплю из тумана причудливые фигуры, и все они – двери в неведомые миры. Сверкающий огнями остров. Воздушный шар. Лодку, плывущую в облаках. Собачью будку, деревянную, крепкую и настолько похожую на настоящую, что как будто слышу вдали хрипловатый лай, такой родной, что к горлу подкатывает комок.
Странной игре меня научил пятилетний сын Янек. А случилось это в последних числах не по-осеннему солнечного октября, во время воскресной прогулки к озеру. Обычно через лес Янек ехал у меня на плечах. Он быстро уставал, был слабым и болезненным. Зато смотрел на мир такими восхищенными и доверчивыми глазами, что рядом с ним я и сам чувствовал себя ребенком. На берегу я спускал мальчика на землю, и он резвился на траве, гоняясь за насекомыми, а утомившись, садился на ствол поваленного дерева и забрасывал меня вопросами. Он все желал знать. Почему у стрекоз крылья прозрачные, а у бабочек – разноцветные? Куда плывут облака? Откуда на дне столько листьев? И почему в море вода голубая, а в озере – желтая?
На море он побывал только однажды – в два года. Мы с женой вывезли его на недельку в Хорватию, чтобы немного оздоровить. Казалось бы, что можно запомнить в таком возрасте, когда человек еще не до конца осознает себя? Но детская память цепкая. И Янек часто удивлял меня, вспоминая что-нибудь настолько неожиданное, что я терялся и не знал, что сказать. В общем, я как мог, объяснял сыну то и это, а потом мы просто молча сидели, слушая тишину. В лесу она – необыкновенная. Сонная, чуткая, пронизанная птичьим пересвистом, редким похрустыванием веток и протяжными вздохами ветра. Иногда Янек бросал в озеро камешки, стараясь, чтобы они не тонули сразу, а скакали по воде.
Денек выдался на славу. Теплый, но без июльского палящего зноя, он нежил и согревал до самого сердца, пропитывая душу солнечной яркой красотой. Хотелось раствориться в нем без остатка – в разноцветном кружеве листьев и в осенней прозрачности воды, в живой голубизне неба и тонких, словно вырезанных из папиросной бумаги облаках, в шорохах и запахах леса. Нежданно вернувшееся лето – пусть всего на один день, час, минуту – все равно драгоценный подарок уходящего года. И снова в лесной подстилке закопошились жучки. В древесных кронах встрепенулись птицы и запели на разные голоса. Выпорхнули из плотных зимних коконов обманутые солнцем бабочки. По озерной глади бесшумно скользила утиная семейка: пестрая утка и зеленоголовый селезень, а за ними, растянувшись цепочкой – пять выросших утят, почти не отличимых от взрослых птиц. Вся эта жизнь казалась такой хрупкой и одновременно красочной, как пронизанный солнцем витраж, что у меня защемило сердце. И Янек почему-то присмирел. Он не бегал и не смеялся, а тихо сидел у кромки воды, пуская в озеро желтые листья-кораблики.
- Пойдем домой, малыш, - сказал я и поднялся с поваленного ствола, отряхивая брюки.
Небо над горизонтом уже окрасилось в жаркие закатные цвета.
- Пап, - сын повернулся ко мне, выпустив из рук последний кораблик. – Давай посмотрим, как солнышко садится.
- Да мы уже много раз это видели, - возразил я.
- Ну, еще разок!
Я покачал головой, напуская на себя строгость. Но замешкался. Мне и самому не хотелось уходить.
Короткое осеннее лето закатилось вместе с солнцем. С озера потянуло холодом и наполз густой, промозглый туман. Он пах лесной сыростью, поздней осенью, долгими ноябрьскими дождями и ранними морозами. Я заторопился. Посадил Янека на плечи и вместе с ним нырнул под влажные кроны. В тумане и быстро наступивших сумерках я не видел не то что тропинки, но даже собственных ног. С деревьев капало. Я шел осторожно, стараясь не споткнуться о ветку или корень, и очень скоро почувствовал, что Янек дрожит. Я поставил малыша на ноги, потом снял с себя шерстяной свитер и закутал в него сына.
- Папа, мы заблудились? – пискнул Янек.
Хороший вопрос. Вообще-то, по лесу я могу бродить хоть ночью, хоть с закрытыми глазами. Во всяком случае, до того дня считал, что могу. Обычно мой внутренний компас безошибочно приводил туда, куда нужно. Но сейчас, в тумане, он почему-то отказал. И я растерялся.
- Заблудились? Нет... Не знаю. Погоди, Янек, дай подумать, - произнес я, потерянно озираясь.
Из тумана торчали рыжие ветки, стволы и верхушки кустов, а ниже клубилась сероватая муть.
- Папа, я замерз, - пожаловался сын. – Хочу туда, где тепло! Хочу на море!
- Какое еще море, что ты придумал?
У малыша иногда возникали в голове странные идеи – причем нередко в самый неподходящий момент.
- Смотри! – сказал Янек и, вытянув руку, взял пригоршню тумана, покатал в ладонях, как снежок, а потом слепил что-то вроде ракушки. Сперва рыхлая, она на моих глазах загустела, слегка изменив цвет, и выглядела почти настоящей. Чуть розоватая, шипастая морская раковина жемчужно блестела, словно выстланная изнутри сияющим перламутром. Это казалось чудом, но мне было не до чудес. Больше всего на свете я желал одного – побыстрее очутиться дома, искупать малыша в теплой ванне и напоить горячим чаем. Впрочем, ребенком, наверняка, занялась бы жена. А я тем временем выпил бы что-нибудь согревающее. Прекрасные мечты, увы, так скоро им не сбыться.
- Что это?
- Смотри, папа! – настойчиво повторил Янек, и тут я увидел.
В тумане, как полярная аврора в северном небе, разгоралось пронзительно-синее зарево. Холод отступал, прячась в наших волосах, в складках одежды, в туманных ошметках, тающих в теплом воздухе. Таяли кусты и золотые силуэты деревьев, бледные звезды и тонкий лунный диск над нашими головами – эти призраки ночи, еще не до конца проявленные, стеклянные и хрупкие, парящие в сумеречном небе. Хлынул яркий свет, окончательно растворив тьму. Несколько минут – и мы с сыном оказались на пустынном пляже. В обе стороны, насколько хватало взгляда, простирался безлюдный берег. Впереди живописно голубело море. А сзади высились песчаные дюны, поросшие редкой травой и низкими кустарниками. Похоже на Фландрию. Или... Где мы, малыш, чуть не спросил я. Но запрокинул голову – в вышине сияло белое, нездешнее солнце. Неземное, странное, окруженное лучистыми радужными венчиками. Я смотрел на небо, прищурившись, пока не защипало глаза.
Что ж, подумал я, все правильно. Дети – пришельцы с других планет. И каждый ребенок видит солнце по-своему. А какое в небесах светило – таков и мир в его лучах. Мне в детстве оно виделось зеленым, а Янеку – белым. Мы разные. Но встретились на этом космическом перекрестке, чтобы поиграть в отца и сына.
В мире Янека солнце светило раза в полтора ярче нашего, земного. Но не жарило, не кусало, а обволакивало мягко, нежно, словно покачивая на ласковых волнах. Под ногами хрустел белый, как сахар, песок. Тоже не горячий, а приятно теплый. Я пригляделся: в нем поблескивали мелкие круглые камешки, похожие на жемчужины. Но прекраснее всего было море. Сверкая россыпью солнечных бликов, оно медленно и глубоко дышало и на каждом выдохе облизывало берег короткими синими языками.
- Правда, папа? Тебе нравится?
- Очень!
Малыш сиял от гордости. Стянув с себя вязаный свитер, доходивший почти до пят, он протянул его мне. Шерстинки еще хранили сырой холод осеннего леса и запах палой листвы. Я прижал свитер к щеке.
- Это – мое море, - сказал Янек.
- Знаю.
Я опустился на песок и погрузил в него пальцы. Настоящий. Не обманка, не туманный фантом. Интересно, он и на вкус – сладкий? Я не решился попробовать. Поднес к глазам блескучий камешек-жемчужину. Он переливался всеми цветами радуги – теплыми, ясными отенками. Я бездумно перекатывал его в ладонях, согреваясь, успокаиваясь, прислушиваясь. О берег тихо плескались волны. Море говорило со мной на незнакомом языке. Сын лежал рядом, раскинув руки и глядя, как в сапфировом небе кружит ослепительно серебряная чайка.
Не знаю, как долго мы пробыли на этом пляже. Время текло лениво, а может, и вовсе остановилось. Но вдруг я словно очнулся.
- Малыш, пора домой! – я тронул сына за плечо. - Мама волнуется.
Янек нехотя встал.
– Жалко уходить. Здесь хорошо и тепло. А в лесу темно и холодно.
- Да, - согласился я. – Жалко. Но, видишь ли, сын. Иногда, чтобы попасть домой, надо пройти через холодный и страшный лес.
Янек кивнул, и мир белого солнца начал тускнеть, оплыл, как свеча и растаял. Снова нас обступил туманный лес. Но теперь впереди словно горела путеводная звезда. Невидимая глазу, она освещала путь сердцу. Я знал, куда идти.
Удивительно
– Не люблю я эти бесконечные деревья в городе, – написал Петька.
– Вы оскорбили зелёные насаждения и градостроителей. И мэра. И дендрологов. И меня: мне нравятся деревья в городе, – вмешалась Незнакомка.
Петька не хотел спорить. Ну, нравятся деревья, и бог с ними. Так и написал:
– Ну, нравятся вам деревья, и бог с вами.
– И не впервой.
– В смысле? Что не впервой?
– Оскорбляете не впервой. Я давно заметила, давно за вами слежу.
Напугала она Петьку. Больше деревьев не любил он когда за ним следят. Особенно незнакомые люди.
– А вы следите?..
– Слежу.
– Зачем?
– Затем, что вы оскорбляете.
Совсем растерялся Петька:
– А если перестану оскорблять?..
– Перестану следить.
Как просто!
– Хотите, вместе дерево посадим, даже два? Прямо сейчас.
– Не хочу. Но прослежу.
Петька прикрыл ноутбук, тихонько отошел и глянул в окно: где, откуда она следит? На ноутбуке камеры нет, он знал. Или камера в доме? Следующие полчаса ушли на поиски скрытых угроз. Угроз не было, камер не обнаружено. Удивительно.
– Вы здесь?
– Здесь.
– Следите?
– Да, снова слежу.
– А до этого не следили?
– Пока вы комнату обшаривали? Нет, не следила.
Не следила, но знает, что комнату обшаривал. Удивительно.
– Можно, я не буду с вами общаться, закончим разговор, ага?
– Можно, если не будете оскорблять.
Как можно оскорбить, если разговора не будет, если закончится?
– Не буду, клянусь! Деревья – наше всё.
– И про плитку тротуарную не будете?
– Какую ещё плитку?
– Которую вы оскорбили.
– Я? Оскорбил?.. Да мне нравится плитка! Лучше, чем грязь.
– Да, оскорбили, я всё записала.
А про плитку откуда знает? Ну, да, поскользнулся прошлой зимой, выругался: «Чтоб тебя, плитка!»
Побледнел, затрясся, не выдержал Петька, выключил ноутбук.
Но комнату ещё раз обшарил.
(если что, это одностишие в стиле Вишневского)
"Прыщ показать трудно. …
Она стаскивала с полки огромный атлас и …
Он просеивал страницы … пока не находил её – всю Россию, бледную и безбрежную … пока не темнело в глазах, и … озера, реки, имена превращались в невероятное лицо…"
ЛеоНорм.Коэн / «Любимая игра»
**
Он с детства уважал овал — охоженный планетами и верными кометами законный эллипс Кеплера,
к углам имел природный дар — простаивал нередко там и фантазийно рисовал в уме земные редкости:
• кроки соседского двора, где боевая детвора как чужака, бывало, не раз его бивала;
• чертёж неведомой земли куда сквозь бури корабли страницами отважных книг дойти в один конец смогли;
• полумифические карты раскопанной страны Урарту
• и прочих вымыслов места наивнейшего интереса, где заменяет неизвестность рисованная пустота картоподобного листа.
В прыщавых муках пубертата самосомнением богатый, объятый сокруженьем рифм крушенья снов завидя риф, Он с компасом бродил вдоль шрамов войны вчерашней, их на планах лесов и пригородных парков пытаясь вырисовать ярко в Кексгольме, Териоках, Стрельне и в скверах выбомбленных в центре, где вызвал подозрение милиции умением на лист тетрадный споро переносить такое в двенадцать лет.
Да обошлось, но всё же прекратить пришлось неверное занятие давнишних лет приятелю.
Потом Он рос учась с азартом заглядываясь в лица картам, творя в них точные модели пространств земных и в самом деле неоднократно рисовал географический реал:
моря, озёра, реки, горы, леса, степей и тундр просторы, поля, овраги, косогоры, луга вдоль пойм,— ландшафт весёлый, морошковых болот узоры, прыщи селений, городов нарывы, сеть дорог, мостов и бродов стороны счастливой секретами земли на треть материка — России.
Края её мы обходили поврозь и вместе, но сложилось мне больше с моря и в горах, ему — в засушливых степях на Туркестанских мелких сопках искать с геологами что-то ураносодержащее, желтеюще лежащее среди площадок Дегелена*, секретности его не сведав, зарисовать провалов блюдца на глазомерной схемке куцей в журнале полевых работ, изъятом,
и на третий год скончаться в возрасте Христовом,– “замёрз"** с диагнозом рак крови.
Сурово. И уже пол века с поправкой на его приметы с Его присутствием в себе крою подкладку по судьбе, давно насмотренной глазами Невы-державшими экзамен земного соучастия в насупленном сострастии и с каждым летом понемногу переплавляя воск былого.
Всё мнится будто мы вдвоём латая памяти враньё уже у вечности дверей на незасиженной земле стоим на общем костыле в пьянющей старости своей.
______
*__низкогорный массив и одно из рабочих имён Семипалатинского полигона. В 1970-м радиометрическая партия из Ленинграда искала там ур.руды, по секретности не подозревая о границах оного
**__последние недели своя кровь "не грела",— оживал лишь с перелитой