В нашем городе слышится всюду чужое наречье.
Те, кто знают язык, те стараются больше молчать.
Наши женщины спрятали лица, ссутулили плечи,
И надеются, может быть, этим спасется хоть часть.
Но любые надежды бессмысленны, видимо, в корне.
Все.
Империя пала, под тяжестью лет одряхлев,
Белый мрамор дворцов раздробили подковами кони,
И в театре, наверное, тоже устроили хлев.
Я сижу во дворе и, как воду, глотаю вино.
Мне под ноги отцветшей эпохой осыпалась вишня.
Мы мечтали о счастье и мире, а выпало ишь как…
Кто-то сильный у мойры вдруг выдернул веретено.
Но умение песни слагать – на войне глупый навык.
Горизонт, как в предчувствии бури, болезненно-желт.
Победители входят в дома, выбирая по нраву
Из чужого имущества ценности, утварь и жен.
У меня только книги, они для неграмотных – дурость,
У меня нет сокровищ и юной красивой жены.
В тихом доме темно, и все время откуда-то дует…
У меня были книги.
И книги теперь сожжены.
Часто снится: спасение явится нам из глубин,
Потому каждый день я часами сижу у колодца…
Закрывая глаза, я мечтаю убить полководца.
Только даже себя оказался не в силах убить.
Эти руки слабы, и держали лишь книги и стилос.
В этом сердце нет храбрости, только печаль и тоска.
В год ушедший так много различных событий вместилось,
Что вот-вот, и меня похоронит минувшего скарб.
Вновь под вечер заря выбирает кровавый оттенок:
Окропляется алым небес порыжевший сатин.
Иногда я жалею, что все же не умер на стенах,
Сохраняя надежду, что город удастся спасти.
Но не вычернить память и камень не сбросить с души.
Мрачно тлеет закат, догорая забытой лучиной.
Я готов умереть, если б мог изменить, что случилось.
Только все, что могу я - разбить опустевший кувшин.