она проживает в комнате девять метров –
диван, телевизор, кошка в потёртом кресле.
окно поутру всегда дребезжит от ветра -
того и гляди прогнившая рама треснет.

на стенке часы – свидетель судьбы нелепой.
полвека, поди, кукушке – давно седая,
охрипла зимой бедняга, совсем ослепла,
но часики бьют и надо же – вылетает.

на тумбочке спит в альбоме тиснёной кожи
простой чёрно-белый мир, до штрихов знакомый.
в конверте, который слева в обложку вложен,
младенческий локон, бирочка из роддома.

ей точно известно в серой её голгофе,
что время – тягучий мёд, а не грубый гравий.
оно выползает в прорези уголков из
обратных сторон потрёпанных фотографий.

и можешь его увидеть, коснуться даже,
негнущимся пальцем тронуть легонько можешь.
оно шелковисто хрупко, хрустит бумажно,
и шёпот его знаком и любим до дрожи.

спрессованный мир – три метра на три покои,
конверт пожелтевший, фото, часы, кукушка,
а время стоит, застыв, за её спиною
и смотрит, и гладит ласково по макушке.