... Я допиваю бессониц янтарный яд. В листьях лимонных комочки пушистых цыплят. Осень отходит, в коньяк собирая тепло тусклого солнца. Зима защищает диплом: белые тапочки шьёт на заказ ноябрю, гонит иголку по телу домашних брюк. Тётка ворчит: обрывается нитка. И мел чертит ограду на ткани всему, что имел я - человек, ожидающий свой приговор. Без конфискации здесь не казнят никого. Тётка не знает про волос и меч над Дамоклом. Голос прокурен у деда; ругается: крыша промокла. Капли на стенах загадки столетья хранят.
... Я допиваю бессониц янтарный яд. Русская печка. Солдатики, смирно равняйсь. Дед поднимает щеколду, счищает грязь. Уголь бросает, разносит его кочергой. Пламя танцует и греет с водой ключевой выварку, таз и ведёрко - помыться чтоб. За шифоньером у деда заныкан штоф. "Зингер" старается, тётка за дверью следит. Там, у соседей напротив - гулянка. Эдит или Эдита. Пиаф или Пьеха. Провал в памяти девичьей. Кот "комсомолку" порвал. В речи у деда всё меньше "хороших" фонем: значит, успел незаметно "пройти" шифоньер.
Так устаканилось время и так повелось: в тысяча первом колене срывают злость люди в пещерах, палатках, бараках, элитных домах. Тётка - на "Зингере" мать вспоминает, и ах, как же ей хочется тряпкой погладить кота. Дед просвещается: к уху - динамик, а там хрипы. Хотя иногда пробивает Мирей. Но не надолго: динамик - в расход. Из дверей вылетел кот, а за ним перепало и мне доли нелёгкой отведать в отцовском ремне.
... Так закаляется молодость. Странно: с тех пор я обожаю всё острое: нож и топор, перец, приправы, и клин, выбивающий клин; розы. И розги, которыми - нет, не секли, - только пугали, когда возвращалась домой после полуночи. Где-то вращается мой спутник. Идёт совещание вот уж три дня.
