Я кладу ладонь на сухой и горячий лоб,
проверяю градусник, тяжко вздыхаю: - Сын,
ты болеешь, сыночка... Льется густой сироп.
Говорю ему: - Не капризничай, ты простыл.
Он послушно пьёт, он улыбчив и кареглаз,
невозможно сказать, на кого он похож лицом.

- Расскажи мне сказку, а лучше прочти рассказ.

Я рассказываю ему про его отцов:
- Вот был первый, его у меня забрала война,
у него был веснушчатый нос и блокнот стихов.
- Был второй, но второго мама послала на...,
потому что думала, сыночка - он плохой.
- Третий был любим и пребудет любим всегда,
но ничто по нему не плачет и не горит...

Из окна сквозит - кровь холодная, как вода,
покрывает сердце льдинками изнутри.
Я кладу ладонь на сухой и горячий лоб,
убираю прядку приставших ко лбу волос.
- Ты бы спал, сынок, ты смотри, у тебя озноб...
И тогда он говорит мне, наморщив нос:
- Тот бы первый тебя разлюбил через десять лет,
я не понял бы, я бы шел тогда в первый класс.
Он нашел бы другую, но не ушел бы, нет -
он остался бы калечить себя и нас.
- Тот, второй, у него на тебя не хватало сил,
он любил бы всю жизнь, но любовью своей, земной.
Для меня бы делал все, что ни попроси,
но не смог бы небо мое разделить со мной.
- Третий жил в мечтах и по Млечному шел пути,
но тебе никогда не стал бы необходим,
да и мне не стал бы... Мамочка, ну прости,
мне не глянулся ни один.

Вот и что ему, смышленому, отвечать?
Все-то знает о жизни мой нерожденный сын.
Просыпаюсь и пью горячий, с малиной, чай,
запивая ампициллин.