Память о детстве светла и прозрачна,
как весенний ветер, что пьёт из ручья.
Отче мой, не введи меня в забвение!
Оставь во мне хотя бы осколок той чистоты!
Пусть он колет меня, пусть режет на части,
но если он выпадет из сердца
и затеряется где-то в узких просветах
между осенними ночами,
во мне не останется ничего моего,
ничего, что было бы светлее гнилушек,
уныло мерцающих под ногами уходящего времени.
Не молчи, Отче мой, мне так страшно,
оттого что я слеп и невидим.

Я помню, как мальчик строил из песка крепость:
в ней прятал он хрупкие свои сны.
Он не просил защиты у шершавых теней одиночества,
а вил из росистых утренних лучей
гнёзда для своих неоперившихся песен.
Он ничего не знал о старом поэте,
который сквозь слёзы глядит на него,
как на ангела, улетающего всё дальше и дальше.

Отче наш, иже еси в сердце того ребёнка,
ты видишь и понимаешь даже таких, как я,
у кого от крылатой радости осталась лишь тень,
нарисованная луной на снегу.
Это и есть мой портрет.
Или озябший натюрморт, что, пожалуй, точнее.
Я просто удлинённая тень далёкого детства,
я разросшийся страх ребёнка,
потускневшего после того, как ему доказали,
что пусты и жестоки его небеса.
Отче, не позволь ему погаснуть совсем!