Поэт написал стихотворение,
А после шагнул из окна.
Я прочла и не могу понять:
Почему оно обо мне?
Сорокалетний рок-музыкант умер от передоза
В обшарпанном номере неуютной гостиницы,
Оставив ту самую, последнюю песню.
Я ее слушаю, и – какого чёрта?
Почему это опять обо мне?

Останься наедине с собой, - говорили мне.
Мессенджеры все отключи, оборви диалоги.
Не избегай напряжения. Нет больше хлеба и зрелищ,
Только люди ослепшие крошками последними давятся.
Внутрь себя загляни,
И просто смотри.
И смотри, как посреди улицы бледно-безликой,
Через снежную грязную кашу, противно чавкающую в ботинках,
Приближается к тебе расплывшаяся, словно студень,
Желеобразная
Женщина средних лет,
С изможденным и тусклым лицом,
Грязными слипшимися патлами,
В лохмотьях из грубой мешковины.
Смотри, как тело ее аморфно, как будто
Нет у него границ, ни конца, ни начала.
Смотри, как трясется ее тройной подбородок.
Как она вспухла, словно утопленник.
Как пусты глаза ее.
И ты уже готов все, что угодно, отдать ей,
Лишь бы больше не видеть.
Все, что она хочет, готов отдать ей.
Вот только она ничего, совсем ничего не хочет.
Только молчит и идет к тебе.
Насколько близко ты способен ее подпустить,
Чтобы не вышибить себе мозги в собственной квартире?
Чтобы рассудок свой не утратить?
Не бойся встречи с собой, - уверенно говорили они.
А вы знаете, кто я, чтобы такое советовать?
В серой липкой жиже
Серые мыши придут, чтобы стать ее плотью,
Пока идет мокрый снег.
Прячься от нее в серых подъездах,
Плюйся оранжевой краской в тусклые стены,
Сны цветные себе выпрашивай.
Мы так боимся безвременья, бесцветья, беззвучья.
Взгляда собственных глаз,
Очищенных от пигмента.
Смотри, там, под слоем твоей краски,
Стоит только ногтем поскрести,
Что-то до жути серое, постылое,
Инертное и мертвое.
Что-то, о чем поэт написал стихотворение,
Прежде чем из окна шагнуть,
Что-то, о чем музыкант уставший в бреду бормотал,
На грязном полу, безвольно обмякнув,
Сон оборвавшийся дорисовать пытаясь.
Ты не находишь странным,
Что они все тебя знают?
Не находишь странным,
Что они все тебя видели?
Говорят, глазницы ее пусты: глаза ее съели крысы.
Говорят, те, кто беседовал с ней,
Полночи смеялись потом,
А после бесследно исчезли.
Говорят, у тех, кто целовал ее,
Языки отсохли.
Говорят, младенец, которого она держит на руках –
Лишь ворох пустых тряпок.
Так насколько близко ты ее подпустишь?..

Я в очередной раз крашу волосы
В красный.
И сколько их потом не промывай,
Вода никогда не станет прозрачной.
Багровые брызги на моем лице, на кафеле,
Багровые реки стекают вниз по шее.
Покрасить волосы в красный –
Это так же эффектно, как вскрыть вены.
Это тоже самое почти.
Только не больно и не насмерть.
И ванную самому потом оттирать придется.
Краска твоя яркая, золотистая, кусками отваливается,
Серое нутро оголяя,
Как та блестящая ёлочная игрушка из детства, помнишь?
Тот маленький глянцевый домик, присыпанный блестками.
Пигмент скатывается у тебя в складках под глазами,
Когда ты смеешься,
Вымывается и течет по лицу, когда ты купаешься.
Воде никогда не стать прозрачной.
Не бойся. Я никому не расскажу,
Что у тебя на шее сзади, под волосами,
Где краска давно облупилась,
Отчётливо видно мишень.

Беги, как все пытаются бежать.
С кислотно-зелеными веками, в золотистой пыльце,
В свете неоновых огней,
Корчась от боли на земле мерзлой,
Желтые зубы с алыми следами помады
В улыбке кривой обнажив,
Хрипя и захлебываясь сиреневыми блестками,
Закрой глаза, и тверди себе,
Какой ты веселый и дерзкий,
Сумасшедший и злой,
Молодой и горячий,
Пока кровь остывает неспешно.
Все лучше, чем стоять в пустом сером городе,
В гнусную мартовскую оттепель,
И ждать, пока она подойдет к тебе.
Нема и мертва природа,
И все, к чему прикасаешься ты.
Грязное крошево из воды, химических реагентов,
Талого снега, затекает внутрь твоих дырявых ботинок.
Посмотри, как прекрасен мир без наркотиков –
Ну не чудо ли?

Эй ты, подойди поближе, если не боишься.
Я шепну тебе по секрету,
Насколько близко я ее подпустила.