Юрий Борисов:

Разливается вой азиатского волка,
И грызун замирает, как страж на часах.
Ах, какая красивая эта монголка,
Ах, какая заколка в ее волосах.

С нами едет Баяр, виртуоз моринхура,
И еще Очирбат, самый сильный монгол,
С неба смотрит Луна беспокойно и хмуро
На верховья Амура и реку Халхин-Гол.

Скоро станет она новой вещью соседа
За невзрачный кусок аймака Дорноговь,
Молодая Цэлмэг, золотая монета,
За спокойствие света отдает нелюбовь.

А сосед, хоть и стар, хан в девятом колене,
Только в этом колене гуляет артрит.
Хан от боли кричит, пьет айран, ест пельмени,
А на ханском рентгене смерть с косою сидит.

Наблюдает отец (назову его братом)
За печальным сияньем беспокойной Луны.
Я везу его дочь в золотой Луна-батор -
Молодой император всех верблюдов страны.

Может, я и верблюд, только чувствую кожей,
Как страдает Цэлмэг у меня на спине,
Мир – он важен, конечно, и все же, и все же
Он не стоит любви, представляется мне.

Нам до цели пути только два перехода,
А пока отдохнем и отложим финал.
Очирбат защитит от лихого народа,
А Баяр и Цэлмэг нам споют «Мандах Нар».

Марина Славина:

Разливается храп колумбийских вулканов,
и колибри порхают с цветка на цветок.
Ах, какие плантации марихуаны!…
Или коки? Вояж завершился, истёк…
Хорошо начинался… Бессмысленно суслить,
как такое могло приключиться со мной,
что на страже стою – как монгольский, блин, суслик:
лопухнусь - со святыми, считай, упокой.
Проводник обманул, говорил, что коммандос,
что помощник его, Орчибат – следопыт.
«Гордых кондоров» смыло мгновенно за Анды,
аж трава полегла от ударов копыт,
как завидели чьи-то фигуры в беретах
близ ухоженных грядок: «Спасайся! Кордон
наркомафии!» Будто не знали об этом…
Полный рот языка… Но долдонь-не долдонь -
не поможет: любому понятно – подстава.
Как теперь пробираться сквозь строй калашей?
И куда? Неизвестно - налево, направо:
всюду джунгли, зверьё… Значит, морду зашей,
чтоб не выдать себя даже писком: чревато -
моментально уроют. А цель ведь не та…
Зря «прынцессу» тащил в золотой Луна-батор.
больше мне он не нужен, приплыл - Богота.
Вроде, я не верблюд, «только чувствую кожей,
Как страдает Цэлмэг у меня» (с) на хребте.
Надоела до смерти, плаксивая рожа -
вечно ей всё не то и, конечно, не те.
Если выбрать придётся, то выберу трафик:
вместо дуры с заколкой - зелёненький нал.
Что же будет с Цэлмэг? Да пошла она нафиг,
пусть очковый медведь ей ревёт «Мандах Нар».

Юрий Борисов:

Очирбата зачем назвала Орчибатом?
Ты, наверно, решила, что он Арчибальд?
Был бы он главаря наркомафии братом,
То тебя бы давно закопали в асфальт.

Но пока пронесло. Ты момент улучила
И удачно бежала в страну Парагвай.
Там в фазенде жила и усердно учила
Парагвайских детишек игре в «Каравай».

(«…Вот такой вышины, вот такой ширины,
Вы, детишки мои, так милы, так нежны…»)

Эту строчку в конце ты сама сочинила,
Чтоб сильнее сплотить парагвайских детей,
Да и кока еще свой эффект сохранила -
У тебя в голове было много затей.

Там, где Стресснер гулял по просторам латинским,
Вы играли в монгольскую бабу-ягу,
Ты хотела их так разобнять и затискать,
Что тебе я и сам передать не могу.

Среди этих детей был один парагвайчик,
Сирота сиротой, ни кола ни двора,
Попрыгучий, как белка, и шустрый, как зайчик,
Из одежды на нем лишь одна кобура.

Его дед получил олимпийскую бронзу
По метанию молота через барьер,
В его честь мальчугана назвали Алонсо,
И дедулю всегда приводили в пример.

Но скончался отец в перестрелке с режимом,
От него сохранилась одна кобура
Да еще две кассеты с его содержимым,
На которых он скачет с победным «ура».

Потеряв дорогого любимого друга,
Мама тут же вернулась в родной Бенидорм,
На прощанье Алонсо в мамашину руку
Десять баксов вложил на проезд и прокорм.

Что вы скажете, а? Замечательный парень!
А что нету одежды – так руки на что?
И Цэлмэг в подворотне бренчит на гитаре,
Чтоб купить мальчугану трусы и пальто.

Покорив Асунсьон виртуозным владеньем,
Ты на верном верблюде скакала с утра,
И, вообще говоря, по моим наблюденьям,
Ты скопила за месяц мешок серебра.

А еще через год - вся Колумбия в шоке,
Разворошена вся Богота, как постель:
Ты сумела купить все плантации коки
И возглавить собой колумбийский картель.

Ты теперь не Цэлмэг, а Мадам гендиректор,
И теперь ты в верхах абсолютно своя,
А с Алонсо, увы, стала видеться редко,
Но зато у мальчишки есть горы белья,

Но зато он уже изучил гуарани
И засел за монгольский красивый язык,
У него две дуэньи и двадцать две няни,
И всегда на обед бастурма и шашлык.

В общем, все хорошо, только нету верблюда,
Парагвайский не спас его ветеринар.
Перед смертью ему из Монголии Будда
Вместе с ветром послал: «Мандах Нар», «Мандах Нар»…

Марина Славина:

Вот «однажды в студёную зимнюю пору» (с)
Очирбат прогуляться решил по степи.
Молодого коня неудачно пришпорив,
ободрал ему кожу. Хихикнул: «Терпи!»
Конь взбрыкнул: «До чего отвратительный всадник,
Неумеха. Да кто его, впрочем, поймёт?
Хорошо хоть один, не болтается сзади
Перезрелая дева Цэлмэг В переплёт,
Говорят, угодила в каких-то там джунглях,
и её объезжает Алонсо-курьер.
Ну а с этим воякой (поди, не Дольф Лундгрен!)
разберусь непременно, давно надоел -
подавай то Колумбию, то Филиппины…
Безразлично куда, лишь бы только верхом.
Весит центнер и так напрягает мне спину -
ощущаю порой себя вьючным ослом.
Да, непарнокопытный… Отряд, вроде, тот же…
Но мурашит от гривы до сбитых копыт,
что приходится мне церемониться с ношей,
а в ответ получать: «Ну, пошла, волчья сыть!»
Я кликуху припомню добравшись до прерий,
где налажены связи с одним колдуном.
Он умеет такое, что трудно поверить –
создаёт из существ самобытный «бином».
Есть мысля: на часок превратиться в койота,
(пусть сопутствует мне полнотелость луны)
и загрызть толстопуза под пляски кайово…
Ой, гляжу, Очирбат, ты, никак, приуныл?»

Юрий Борисов:

История Алонсо, рассказанная им самим

В парагвайских лесах я разгуливал голый –
В кобуре и сомбреро ходил налегке.
Только в жизни моей повстречались монголы,
Повезло оказаться в их крепкой руке.

Эта тетка Цэлмэг стала мне вместо мамки,
Что меня предала, улетев в «И-шпаним» ©)
И оставив меня без трусов и без майки,
И еще без пальто, и еще без штаним.

Ты не смейся, читатель. Неловкое слово.
Я еще не совсем до конца грамотей,
Ты уж лучше поплачь и посмейся, и снова
Порыдай над судьбой парагвайских детей.

Но теперь у меня и еды и одежды
По гортань, позарез, по макушку башки,
Ну а главное есть килограммы надежды,
Потому что фасую теперь порошки.

Потому что мне мамка Цэлмэг показала,
Как идти к светлой жизни по россыпям кок.
Я теперь стал знаток колбасы, пармезана,
И еще белых вин стал знатнейший знаток.

Я любую беру красотой и манерой,
Обольстительным словом и нежностью рук:
«Разрешите, мой друг, я у вас буду первым»,
А потом начинаю расстегивать брюк.

Ты не смейся, читатель. Неловкое слово.
Я еще не волшебник, я только учусь,
Но зато я могу элегантно и клево
Подарить ей каскад бриллиантовых бус.

Я подумать не мог, сиротина безродный,
Что шагну из подвала почти на чердак.
Как Тимур заводной, словно Данко свободный,
И богатый, как Скрудж, извините, МакДак.

Но еще до небес мне идти полпролета.
Как помрет «перезрелая»(с) тетка Цэлмэг,
Я возглавлю картель, перееду в БогОту.
Или нет, в БоготУ. Темный я человек.

Пробежит за окном ягуар мохноногий,
Прожужжит пару слов малярийный комар.
Подарите мне мир, парагвайские боги.
Подарите мне мир. Мандах Нар, Мандах Нар...
...................
Опубликовано
Разливается вой азиатского волка...