Весёлый мой братец, который Не-Лис,
ты веришь в удачу, как юный Парис,
куда-то стремишься: на юг, на восток,
и только на север пойти невдомёк.
На чтó тебе север? Там холод и мрак.
Ты в этом уверен? Всё это не так.
 
Там светлые реки, в которых вода
печальней, чем греков преданья, когда
читаешь их вечером в доме один,
и вдруг понимаешь, что с миром един;
что вся эта древность, что весь этот шум,
сражений напевность, какой-то Кучум,
 
Коринфа колонны, жуки-пауки,
канадские клёны и слепок руки,
и скрипка, и стейк, и родная лапша,
и то, что и в евро не стоит гроша,
и контемпоральность, и чёрт его что,
и карточки с ежевечерним лото,
 
и пуговка (та, что пришита рукой
той лучшей из женщин, чей ныне покой,
кто должно, конечно, как надо хранят,
но где слишком редко бываешь ты, брат),
и солнце, и блики его на воде,
и счастье, которое только в труде,
 
касыды Руми, нивелир столяра,
и тот молоток, и кастальцев игра –
всё это не где-то, а вместе с тобой,
за этим откосом, за ночью любой;
смотри: вон плетётся бедняга l’Abbé,
вон Джон с колыбельною Joseph’a B.,
 
и Маугли, и серокрылый корабль,
и – вот ещё к месту пиши: коннетабль;
пиши ещё что-нибудь, в наших словах
всё то остаётся, что пепельный прах
надолго способен укрыть, но пока
преградой ему – человека рука.
 
Какая бесчисленность! Чтó – Архимед!
Когда ещё выпадет – снова – на свет,
на эту планету, вот в этот же дом
с таким же, как бык, терпеливым столом,
с такой же сосною, с мелькнувшим стрижом,
с несданным врагу никаким рубежом.
 
Как Пьер у Толстого – ты помнишь? – кричал
и голос вселенной ему отвечал
не рифмой глагольной, но смыслом вещей;
тут – речь не бескрайня – напишем: Кощей;
продолжим: к Арине, к арийским богам,
к Освенциму, к глине, к другим берегам,
 
где горечь прощанья, и ужас, что вдруг
скрещение судеб, скрещения рук
тебя не спасут, не укроют, что не
освоится в доме твоём; в глубине
рассудка скрывается то, что подчас
ненужно, но неотделимо от нас,
 
как с детства впечатанный ядерный гриб,
весь хаос предметов, чей список – погиб?
да пóлно! куда там ему? никуда!
Поэтому плещет как прежде вода,
и крик удивления, гордости крик,
что был ты рождён. Оттого-то, старик,
 
всё это и будет с тобой до поры,
когда переменишь тихонько миры.
На север! В докембрий, в до-временье, где
молекулы памяти дремлют в воде,
где так же ты можешь воскликнуть в тот миг,
когда в ручейки превращённый ледник
 
холодной рекою нахлынет в твой дом,
и строгая вечность поселится в нём.