День с утра не задался, поездка его измотала. Лизоблюдов как грязи, а этого здесь на века. Кто-то сзади шептался о смычке пера и металла, озираясь на граждан, в толпе неприметных пока. Ниже Белого моря в канале работа кипела, а в стихах можно дальше, до самого озера Чудь. Сводный хор контингента об этом споёт а капелла, а пока – как бродяга Байкал переехал чуть-чуть. На столах – разносолы горой, вместо брюквы с капустой. Показушная благость, для сотни творцов всех мастей. Мог бы Горький приехать, но место не свято, не пусто. Алексей, из Толстых убиенно плетётся в хвосте.
А тогда, в двадцать первом всё вышло легко и обычно. Только раз подписать. И ещё заложить. И ещё... Но зато: книги, слава, награды, обрёл голос зычный. Маяковский в сторонке курил, Брюсов стыл под плащом... Сам его озадачил. И к съезду готовиться надо. Кстати, Анна вернулась. Она подбирает актив. Дача в Горках, но можно хоть в Азию, вместе с бригадой. Сын – почти академик. Вот только замёрз, перепив... А в приёмной – засада: бдят лица с квартирным вопросом. (Как-то с Мишей шутили: их свежесть испортил вопрос.) Секретарь хладноглавый умело пресёк перекосы: Николаю Степанычу нужно с утра в Наркомпрос...
Он проснулся, у бездны времён, в тесной камере – люди. Что за мерзкая глупость приснилась? Нет сил отвечать. День ещё не задался, а, впрочем, его и не будет... Ты не плачешь? Послушай... далёко, на озере Чад...
в особняке Рябушинского
лестницей лестной затейливой
без наставлений Вышинского
трупно горьчит по музейному