Будильник звенит, оживаешь по счёту "три".

Как новорожденный, не грешивший ещё младенец
выпутывается из тревоги, которой не знал внутри,
из пелёнок, из маминых полотенец –
так и ты вырываешься из сновидений в день:
ресницы слипаются, крыши в окне покаты,
заржавленным плёсом блестят в дождевой воде.
Эспрессо в кофемашине ворчит, пока ты
босыми ногами ступаешь на ламинат,
плетёшься из спальни в ванную и, зевая,
вспоминаешь, в каких цусимах твоя вина,
по каким номерам спасателей вызывают.

Этот мой город, Лисбет - не твой кружевной Стокгольм:
здесь даже солнце всходит, ненастье превозмогая.
Если бы Бог был женщиной, Он любил бы тебя такой,
но ты как Серсея Ланнистер - осмеянная, нагая -
платишь цену ошибок предателям и врагам,
и время тебя не лечит, и память бритвами режет.
И кто бы тебе надежду в рассрочку ни предлагал,
ты веришь людям всё меньше, и улыбаешься реже.

А за Невой – серый крейсер, - недвижен, неразличим
за серым дождём между серыми небесами
и серыми водами – он беззвучным криком кричит.
И рад бы уйти, но не может. Да мы и сами
себе не хозяева, Лисбет. Беспамятства краткий срок
по цене снотворного из аптеки в слепом подвале -
пахнет возмездием, как еретичка пахнет костром,
но других утешений сегодня не выдавали.

Знаешь, Лисбет, в безверии есть свой шарм,
и даже величие, но наших сердец владелец
мечтает, что в каждом теле засветится вдруг душа -
как милый ребёнок
в нимбе
из маминых полотенец.


(читает Лайт Шейд)