Мой Одиссей, Троянского коня
они сожгли, лазутчики погибли.
Когда бы ты не перебрал вина,
то был бы там, и счастье Пенелопы,
что ты, хвала богам, не бросил пить.

Ты знаешь сам, на каждый хитрый ум
всегда найдутся и дурак и факел.
Мы к морю отошли, как ты сказал,
но наш Ахилл, немного задержавшись,
во тьме на фессалийцев налетел.

Те, обознавшись, взвыли «здесь троянец!»,
меж ними вышло недоразуменье,
они его с испугу затоптали,
хотя я слышал, он неуязвим.
Да мало ли, чего я раньше слышал...

На шум сбежались люди с кораблей,
такое началось, что вспомнить страшно.
Лишь эллинов без счёта истребив,
вернули эллины себе рассудок,
когда дозорный прокричал «Пожар!»

Под стенами горел Троянский конь,
вопили люди в чреве деревянном,
а Агамемнон поминал Аид
и о тебе, мой Одиссей, злословил,
а мы уже оплакали тебя.

Пусть, видят боги, нам не сладить с Троей,
но скоро, хитроумный Одиссей,
вернёшься ты на милую Итаку,
и перебьёшь всех алчных женихов
заждавшейся героя Пенелопы.

Addendum: фрагмент письма Одиссея Ильдебрю прекрасной Пенелопе Тё

Я тут тоже опомнился в конце года, и неожиданно понял, что мы с тобой знакомы давным-давно, так долго, что и не верится даже, и скоро НГ, а вроде прошлый НГ был только позавчера, а лета не было, да и зимы почти нет, всё какое-то ненастье бессолнечное, унылая-пора-очей-очарованье, и мир всё безумнее, все охотятся на ведьм и упырей, а их днём с огнём, потому что все они теперь заседают в Святейшей инквизиции, или проповедуют из телеящика, и ловятся всё какие-то младшие менеджеры и заместители заместителей, а они вечно прогуливают пытки и плохо горят, и Моисей теперь не последний лидер нации, эвакуировавший свой народ из Египта, и Одиссей с веслом и в майке с принтом Penelope is too good for Europe похож на фрика из шоубиза, и гордая Троя упразднилась до уездного Свиноморска, и теперь никакая Бресеида не захочет не то что умереть во имя, но даже и жить там, а Посейдон теперь работает нормировщиком в Черноморфлоте, а в Аиде открыли подземный паркинг и модный боулинг, и обернулось всё к лесу задом (а к нам вообще неловко сказать чем), и вот только здесь мы с тобой вдруг понимаем, что наша ирония и наша мечтательность волоком протащили нас навылет через этот странный быстротечный год, и стихов мы в нём на двоих написали столько, что можно комнату оклеить, и через неделю уже ночи начнут возвращать одолженные минуты дням, и света станет больше, и - чего уж там - мы начнём наконец праздновать тот-самый-день без душевной убыли и сердечных пропаж.